младенца, которого можно было взять с собой на выезд 1У только при условии, если бы у Маншардта и представителя аппелянта давно установились дружеские отношения, каких, по его словам, у него с адвокатом «Цветов что надо» [164] как раз, к сожалению, и не было.
Кабинеты групповых менеджеров – единственные полностью изолированные рабочие места в отсеке Аудитов на третьем этаже, даже с дверями, дарующими роскошь уединения. Но сами кабинеты не большие, у Маншардта – пожалуй, максимум три на три метра, с широкими матовыми окнами с двух сторон – тех сторон, что не примыкали к структурным, несущим стенам здания, – двойным латунным крючком для одежды, флагом США и флагом с печатью и девизом Службы на сложном флагштоке в углу, а также портретами комиссара Налоговой службы из Трех Шестерок и нашего регионального комиссара, заседавшего на другом конце города. Стол Гэри Маншардта – деревянный, в отличие от тесных безликих металлических столов группы Аудита, – со всеми тингловскими лотками и отделениями занимал в кабинете почти все место, не уступленное младенцу, а также большому многоуровневому мольберту, где все групповые менеджеры отображают как текущую загрузку своих аудиторов, так и – в известном всем чарльстонском коде, предписанном ДО [165],– дела, исправления и недостатки каждого GS-9 в текущем квартале. Там работал кондиционер.
И все же теперь мне говорят, что все это не имеет непосредственного отношения к делу, чья суть такова: вообразите себе мое удивление и неловкость, когда, перенеся свой чемодан, куклу-перчатку добермана, табличку с именем, шляпу, личные вещи, служебный блокнот, одноразовую картонную папку с перфокартами Холлерита, распечатки М1, записки 20, формы 520 и 1120, пустые бланки и как минимум две толстые папки с документами для сверки и бланками запроса чеков в кабинет группового менеджера и – стараясь как можно меньше коситься на строгого младенца, все еще в обеденном слюнявчике, сидящего/стоящего в его круглом пластмассовом игровом месте, обсасывая заполненное жидкостью колечко с не могу выразиться иначе, кроме как созерцательным или задумчивым видом, – как раз восстановив концентрацию, чтобы организовать предварительный список запросов на чеки и вспомогательную документацию у подрядчика, выпускавшего и присоединявшего закаленные ручки гальванизированных ведер в данвиллском «Мидстейт Гальваникс Ко», я услышал узнаваемо взрослый звук прочистки горла, хотя и чрезвычайно высокий, словно взрослый вдохнул гелий из декоративного воздушного шарика. Младенец, как и супруга Гэри Маншардта, был рыжим, хотя в его случае из-за крайней бледности и светло-желтой пижамы или джемпера – или как именно называются маленькие и пушистые замшевые комбинезоны на застежках, какие в наши дни покупают для младенцев, – его тонкие кудри и спиральки волос под ярким освещением кабинета казались цвета запекшейся крови, а лютые и сосредоточенные голубые глазки теперь с виду чуть ли не лишились зрачков; а в довершение нелепого кошмара младенец отложил свое колечко-грызунок – довольно аккуратно и осознанно, как взрослый откладывает папку с делом на столе, закончив с ней и готовясь уделить профессиональное внимание следующей, – лежать слюнявой и блестящей возле стоящей бутылочки с вроде бы яблочным соком и по-взрослому сложил крошечные ручки перед собой на ярко-синей пластмассе игрового места [166], в точности как мистер Маншардт, мистер Фардель или любой другой групповой менеджер или помощник директора округа складывал перед собой на столе руки со сплетенными пальцами, обозначая, что ты и дело, которое привело тебя в их кабинет, теперь завладели их безраздельным вниманием, затем снова прочистил горло – поскольку в первый раз это и вправду он, младенец, как любой ГМ, прочистил горло с намеком на нетерпение, чтобы привлечь мое внимание и в то же время подспудно упрекнуть меня за то, что ему пришлось дополнительно привлекать внимание, будто я замечтался или погрузился в себя, отвлекшись мыслями от какой-то насущной задачи, – и, люто глядя на меня, произнес – да, высоким голосом и с дефицитом некоторых звуков, но вполне разборчиво:
дистрибьютора, обозначены кодом Чарльстона, часто – внизу ценника. И любой знакомый с кодом может вычислить по, скажем, розничной цене в 1,49 доллара и малюсенькой «ТЕ» под ним, что наценка – почти стопроцентная и что этот супермаркет IGA либо склонен надувать, либо страдает от незаурядных накладных расходов – возможно, из-за плохо обслуживаемого долга, что обычное дело для сетей супермаркетов на Среднем Западе. С другой стороны, преимущество кода Чарльстона в том, что для розничной франшизы раздуть себестоимость реализованной продукции в форме А – один из самых распространенных и действенных способов занизить свою строку 33, особенно если они пользуются для CGS одним кодом, а дистрибьютор для своих поступлений – другим; а большинство дистрибьюторов действительно пользуются куда более сложным восьмеричным кодом PIS. Вот почему часто аудиты крупных корпораций координируются, чтобы проверить все звенья поставок одновременно. Подобными скоординированными аудитами занимаются на уровне Региона, часто бросая на это специально отобранных инспекторов GS-13 из Регионального инспекционного центра; мы на окружном уровне такими аудитами не занимаемся.
– Ну?
Сейчас видится вероятным, что именно из-за первоначального шока – моей, так сказать, сконфуженности от того, что ко мне по-взрослому обращается младенец в подгузниках и обслюнявленной пижамке, – я ответил так же, как отвечал на любое нетерпеливое «Ну?» руководителей Службы, действуя, так сказать, на автоматическом пилоте:
– Прошу прощения? – сказал я, и мы уставились друг на друга над соответствующими деревянной и аляповато-синей поверхностями и через метр-полтора флуоресцентно освещенного воздуха между нами, уже одинаково сложив перед собой руки и сплетя пальцы: взгляд младенца – люто нетерпеливый, в одной ноздре от дыхания появлялся и исчезал маленький бежевый сгусток слизи, глазки – без ресниц, орбит или доньев, губки – сложены, словно в размышлении, как поступить со мной дальше, пузырик в бутылочке сока медленно, вальяжно поднимался к поверхности, ее выдающийся сосок – бурый и блестящий от недавнего использования. И это мгновение зависло, столь безграничное и растянутое, причем позыву самому прочистить горло воспрепятствовал страх показаться дерзким, – и именно в этот как будто нескончаемый интервал ожидания я осознал, что уступаю младенцу, уважаю его, передаю ему полную власть и посему жду, терпеливо, в этом маленьком отцовском кабинете без теней, зная, что отныне я подчиняюсь этому устрашающему белому существу, впредь я – его инструмент или орудие.
§ 36
У любого полноценного человека есть амбиции, задачи, устремления, цели. Целью этого мальчика было прижаться губами к каждому квадратному дюйму своего тела.
Руки до плеч и большая часть ног ниже коленей – это детские игры. Зато после них уровень сложности вырастал с отвесностью прибрежного шельфа. Мальчик понял, как невообразимы преграды впереди. Ему было шесть лет.
Об изначальном анимусе, или «побудительной причине» желания мальчика прижаться губами к каждому квадратному сантиметру своего тела сказать почти нечего. Однажды он сидел дома с астмой, в дождливое и бесконечное утро, и, видимо, рассматривал промо-материалы отца. Некоторые в дальнейшем пережили пожар. Астма мальчика считалась врожденной.
Первой какой-то заметной акробатики потребовала область под латеральной лодыжкой и вокруг нее. (Тогда маленький мальчик называл латеральную лодыжку «прикольной шишкой на ноге».) Стратегия, как он понял, в том, чтобы расположиться на ковре на полу его спальни, и внутренняя сторона колена лежала на полу, а игра и ступня выпрямились настолько идеально перпендикулярно к бедру, насколько он тогда мог. Затем – как можно дальше наклониться в сторону, выгибаясь над лодыжкой и ступней, повернуться лицом вниз и силиться дотянуться губами (тогда его представление о вытянутых до упора губах было преувеличенной «трубочкой», символизировавшей в детских комиксах поцелуй) к части, которую он пометил мишенью, нарисованной растворимыми чернилами, и при этом дышать, невзирая на давление вывернутых ребер, растягиваясь однажды ранним утром все ближе и ближе, пока он не почувствовал тихий щелчок в верхней части спины и затем боль за гранью воображения где-то между лопаткой и позвоночником. Мальчик не заплакал и не закричал, а просто молча сидел в этой исковерканной позе, пока отец не поднялся к двери спальни из-за его отсутствия на завтраке. Из-за боли и итоговой диспнеи мальчик не ходил в школу больше месяца. Остается лишь гадать, что подумал о подобной травме у шестилетнего ребенка отец.
Мануальщица отца, доктор Кэти, смогла смягчить самые худшие первоначальные симптомы. Что важнее, доктор Кэти познакомила мальчика с концепцией позвоночника как микрокосма, с позвоночной гигиеной, отзеркаливанием позы и постепенностью при сгибании. От нее смутно пахло фенхелем, и она казалась совершенно открытой, располагающей и доброй. Ребенок лежал навзничь на высоком мягком столе, положив подбородок на подставку. Она двигала его головой – очень аккуратно, но казалось, что ее движения отдаются во всей спине. Ее руки были сильными и мягкими, и, когда она ощупывала спину, ему казалось, словно она задает ей вопросы и сама отвечает. На стене висели изометрические изображения человеческого позвоночника, мышц и нервных узлов, окружавших позвоночник или связанных с ним. Доктор Кэти научила мальчика упражнениям для ременной мышцы головы, длиннейшей мышцы и глубоких слоев нервов и мышц у позвонков Т2 и Т3, которые он и повредил. На шее у нее висели очки для чтения, и носила она зеленый свитер с пуговицами, словно целиком сделанный из пыльцы. Было видно, что она со всеми разговаривает одинаково. Она велела мальчику выполнять упражнения на растяжку каждый день и дисциплинированно не бросать эти восстановительные упражнения из-за скуки или снижения симптомологии. Она сказала, что его долгосрочная цель – не облегчение текущего дискомфорта, а неврологическая гигиена, здоровье, единство разума и тела, за что однажды он будет очень и очень благодарен. Отцу мальчика доктор Кэти выписала травяной релаксант.