– Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь об этом задумывался, – говорит Шейн Дриньон.
– Знаешь, почему тебя называют Мистер Х?
– Думаю, да.
– Знаешь, почему Чалу называют Иранским Кризисом?
– Думаю, нет.
– Знаешь, почему Маккензи называют Второй Костяшкой Бобом?
– Нет.
Мередит Рэнд видит, что Дриньон смотрит на сигарету. Ее зажигалка – в специальной петле на портсигаре из дешевого рифленого винила: Мередит Рэнд так часто теряет сигареты, что ни к чему покупать дорогой. По рабочим перерывам в отсеке она знает, что предлагать сигарету Дриньону бессмысленно.
– А ты? Ты считаешь меня интересной? – спрашивает она Шейна Дриньона. – В смысле, не считая того, что я считаю интересным тебя.
Дриньон смотрит ей в глаза – он часто вступает в зрительный контакт без вызова или флирта, – и как будто снова начинает внутреннюю сортировку карт, как раньше. На нем свитер с узором аргайл, странные брюки из рифленого полиэстера и коричневые поддельные «Уоллоби», которые он мог купить буквально за гроши в «Джей Си Пенни». Холодный ручеек из вентиляции над головой разрывает кольцо дыма, стоит ей его сформировать и выпустить. Бет Рэт теперь сама играет с Хербом Дритцем, а Кит Сабусава смотрит разогрев перед бейсбольным матчем «Кардиналов» по телевизору над стойкой. Видно, что Бет лучше бы сидела с ним, но не знает, насколько ей стоит быть откровенной в своих чувствах к Сабусаве, которого Мередит Рэнд всегда считала ужасно высоким для азиата. Еще Дриньон кивает кивком, не имеющим отношения ни к этикету, ни к подтверждению. Он говорит:
– С тобой приятно, и пока что мне нравится наш тет-а-тет. Это возможность обратить на тебя внимание напрямую, что обычно трудно – тебе как будто некомфортно от чужого внимания, – он секунду ждет, не скажет ли она что-нибудь. У него не пустое выражение лица, просто такое невыразительное и нейтральное, что можно назвать и пустым в плане того, как мало оно выдает. Мередит Рэнд, сама того не замечая, перестает пускать кольца.
– Когда просто нравится обращать внимание, это то же самое, что заинтересоваться?
– Ну, я бы сказал, почти все, на что обращаешь пристальное и прямое внимание, становится интересным.
– Правда?
– Думаю, да. – Дриньон говорит: – Конечно, на тебя обращать внимание особенно интересно, потому что ты красивая. Обращать внимание на красоту почти всегда приятно. Это не требует усилий.
Рэнд прищуривается, хотя, возможно, отчасти из-за сигаретного дыма, который ей задувает в лицо вентиляция.
– Красота интересна почти по определению, – говорит Шейн Дриньон, – если под «интересным» иметь в виду то, что привлекает внимание и приносит удовольствие. Хотя ты сейчас сказала не «интересный», а «заинтересоваться».
– Ты знаешь, что я замужем.
– Да. Все знают, что ты замужем. Ты носишь кольцо. Несколько дней в неделю тебя на южном выходе забирает муж. У выхлопной трубы его машины маленькое отверстие, поэтому двигатель мощно рокочет. Я имею в виду, машина кажется мощнее обычного.
Мередит Рэнд сидит с совершенно недовольным видом.
– Может, я что-то не понимаю. Если ты сам только что сказал, что мне от этого некомфортно, зачем вообще говорить о красоте?
– Ну, ты задала вопрос, – говорит Дриньон. – Я ответил, как я решил, правду. Я подумал секунду и решил, какой ответ правдивый и что в него входит, а что – не входит. Потом сказал. Я не хотел доставить тебе дискомфорт. Но и не доставлять не хотел – ты об этом не просила.
– О, а ты у нас теперь эксперт по правде, потому что?..
Дриньон недолго молчит. В совпадающий с его паузой крошечный интервал Мередит Рэнд осознает, что Дриньон ждет, будет ли продолжение или она просит дать ответ укороченным вопросом. То есть сарказм ли это. То есть у Дриньона нет врожденного чувства сарказма.
– Нет. Я не эксперт по правде. Ты задала вопрос о моей заинтересованности, и я попытался определить, что чувствую по правде, и сказать тебе эту правду, потому что предположил, этого ты и хочешь.
– Вижу, ты у нас что-то и близко не был таким вот прямым и откровенным, когда я спросила, как ты себя чувствуешь из-за того, что я нахожу тебя интересным.
Выражение и интонация Дриньона ничуть не меняются.
– Прости. Я сейчас не понял, что ты сказала.
– Я сказала: когда я спросила, что ты почувствовал из-за моего интереса, ты ответил не так прямо. Ты юлил и скакал с пятого на десятое. А как речь обо мне, вдруг тебя сразу озаботила голая правда.
– Теперь понял. – Снова небольшая пауза. Дым легких сигарет на фоне послевкусия тоника и лайма правда почти неощутим. – Не помню, чтобы тогда хоть в чем-то старался юлить или фальшивить. Может, просто одно у меня получается выразить лучше другого. Думаю, это обычное дело для людей. Еще я редко много разговариваю. Вообще-то я почти не разговариваю тет-а-тет. Возможно, я не так опытен, как другие, в последовательной речи о своих чувствах.
– Можно тебя спросить?
– Да.
Теперь Рэнд может смотреть на Дриньона прямо без труда.
– Тебе совсем не кажется, что это может кому-нибудь показаться довольно снисходительным?
Когда Дриньон думает, его брови самую капельку приподнимаются. Теперь начался бейсбольный матч, чем может объясняться, почему еще не ушел Кит Сабусава, обычно торопящийся после «счастливого часа» на выход, а значит, и Шейн Дриньон. Сабусава такой высокий, что его лоферы частично стоят на полу, а не на узкой опоре у ножек барного стула. У Рона, бармена, в руках маленькое полотенце и стакан, и он его протирает, но в то же время смотрит матч и что-то говорит Киту Сабусаве, который иногда мысленно ведет целые длинные списки бейсбольной статистики, что, как говорит Бет Рэт, его успокаивает и разгружает. Два больших мигающих и чирикающих пинбольных автомата – у стены, чуть южнее аэрохоккея, в который не играет ни один завсегдатай «Мейбейера» из-за какой-то хронической неполадки, из-за нее воздух из маленьких отверстий в столешнице дует слишком сильно, шайба носится в нескольких сантиметрах от поверхности и почти всегда куда-то улетает. На ближнем пинбольном автомате прекрасная амазонка в лайкровом трико поднимает за волосы мужчину, чьи конечности дергаются в ритм с синкопированными огоньками препятствий, ворот и флипперов.
Дриньон говорит:
– Это мне в голову не приходило. Но я заметил, что ты рассердилась или расстроилась из-за чего-то, что я сказал. Это я вижу, – говорит он. – Мне даже кажется, что ты хочешь закончить наш тет-а-тет, хоть за тобой еще не приехал муж, но что, возможно, ты не знаешь, как, и чувствуешь, что застряла со мной, и отчасти из-за этого и сердишься.
– А ты – тебе никуда не надо?
– Нет.
Интересный факт: вообще-то Мередит Рэнд выше Дриньона по грейду, формально, потому что она – GS-10, а он – GS-9. При этом Дриньон как инспектор на несколько порядков эффективней ее. И среднее число деклараций за день, и соотношение проинспектированных деклараций к дополнительной прибыли, принесенной аудитами, у него куда выше, чем у Мередит Рэнд. Правда в том, что вспомогательным инспекторам куда труднее добиться повышения, поскольку повышают обычно после рекомендаций групповых менеджеров, а ВИ редко задерживаются на одном Посту или в одном отсеке, чтобы успеть выработать раппорт с начальством, и оно было готово на возню с бумажками для рекомендации. А еще, раз часто вспомогательные инспекторы – лучшие в своем деле, у Службы есть стимул не повышать их никогда, ведь выше GS-15 работник переходит в администрацию и уже не может перескакивать из Поста в Пост. Среди прочего ВИ загадка для обычных букашек из-за их мотивации, собственно, оставаться ВИ, если это практически губит карьеру в плане продвижения и прибавок. На 1 июля 1983 года разница между годовым окладом GS-9 и GS-10—3200 долларов, а это вам не мелочь на сдачу. Как и многие букашки, Мередит Рэнд считает, что, наверное, определенный тип характера сам тянется к постоянным разъездам и отсутствию привязанностей ВИ, плюс ряд профессиональных вызовов, и что Кадры умеют выявлять такие личностные черты и опознавать в некоторых кандидатах вероятных кандидатов на ВИ. В жизни ВИ тоже есть доля престижа или романтики, но отчасти это женатые или в целом осевшие работники романтизируют такую жизнь без привязанностей, когда странствуешь с Поста на Пост по ведомственной прихоти Службы, аки ковбой или вольнонаемник. С конца зимы / весны 84-го в Пеорию перевелось немало ВИ – на этот счет ходит ряд теорий.
– Ты обычно задерживаешься здесь, когда уходят приятели Второй Костяшки?
Дриньон качает головой. Он не прибавляет, что просто не может уехать из «Мейбейера» раньше Кита Сабусавы. Мередит Рэнд не может понять, не упоминает он этот очевидный факт потому, что знает, что Мередит и так знает, или он просто настолько буквальный, что отвечает только на конкретно поставленный вопрос – буквально, как робот, типа, только «да/нет», если это вопрос с ответом «да/нет». Она тушит сигарету в маленькой желтой одноразовой пепельнице из фольги, которую надо просить непосредственно у Рона, если будешь курить, потому что в «Мейбейере» вечная проблема с исчезновением пепельниц, во что верится с трудом, учитывая, какие это дешевки. Рэнд тушит сигарету тщательней и выразительней обычного, чтобы подчеркнуть некое интонационное нетерпение в том, что говорит, пока гасит:
– Ну ладно.
Дриньон, не вставая, слегка поворачивается торсом, чтобы посмотреть, где сейчас за стойкой Кит Сабусава. Рэнд на 90 процентов уверена, что это движение – не представление и не предназначено передать ей что-то невербально. На улице к северо-западу поднялась отвесная стена подсвеченных по краям закатных туч, и внутри них иногда бывают бормотание и свет. Никто в «Мейбейере» их не видит, хотя то, что собирается дождь, всегда можно почувствовать телом, если обращать внимание на некоторые подсознательные телесные сигналы – например, от носовых пазух, косточек на ноге, зачаточной головной боли определенного типа, легких перемен в ощущении холода от кондиционера.