Во избежание подобных проблем в будущем Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) в 2015 году даже выпустила особую инструкцию с запретом использовать в дальнейшем в названиях заболеваний какие-либо указания на географические ареалы их распространения, страны, народы, фамилии первооткрывателей, животных («свиной грипп») или пищевые продукты («паралитическое отравление моллюсками»). Кроме того, запрещается использовать в наименованиях заболеваний слова, внушающие обычным людям страх и неуверенность в завтрашнем дне, такие как «смертельный», «неизлечимый» или «неустановленный». Вместо этого следует ограничиваться самой общей констатацией характера болезни и/или ее симптомов, используя названия типа «респираторное заболевание» или «невроз», по мере возможности дополняя их уточняющими прилагательными, такими как «острое», «подростковый», «морская» и т. п. и типом и/или названием возбудителя или причины, например, «бактериальная» или «посттравматическое». Если в рамках вышеописанной классификации имеется несколько болезней, которые следует различать, им присваиваются произвольные дополнительные отметки, например, по году открытия, штамму или порядковому номеру разновидности, например, «I типа», «II типа» и т. д.
Рабочая группа ВОЗ проявила крайнюю щепетильность и прорабатывала проблему долго и досконально, поскольку она оказалась очень и очень запутанной. Взять хотя бы тяжелый острый респираторный синдром (ТОРС), окрещенный в СМИ «атипичной пневмонией». Англоязычная аббревиатура названия этого диагноза, SARS[97], казалось бы, никого и никак оскорбить не могла, однако нашлись-таки люди, воспринявшие ее как оскорбление. Дело в том, что она содержит в себе часть официального англоязычного названия Гонконга – Hong Kong SAR[98], – и кое-кто в гонконгских верхах сильно обиделся, сочтя это толстым намеком на то, что эпидемия ТОРС 2003 года якобы пошла оттуда, в то время как она пришла в Гонконг с юга материкового Китая и унесла много жизней обитателей бывшего британского протектората.
С другой стороны, прежние названия болезней, считающиеся теперь недопустимыми согласно действующим рекомендациям ВОЗ, такие как «оспа обезьян», порою содержат объективные и весьма полезные указания на животных-переносчиков или иные потенциальные источники инфекции или причины болезни. Рабочая группа рассматривала в качестве альтернативных варианты наречения болезней именами древнегреческих богов (Гиппократ, наверное, в гробу бы перевернулся от ужаса) или попеременно и в равной пропорции женскими и мужскими именами (привет политкорректности), наподобие того, как принято нарекать ураганы, – но в итоге оба этих варианта были отвергнуты. К историческому опыту Китая, где в 1960-х годах во избежание паники среди населения была принята система классификации болезней по ничего не говорящим простым людям порядковым номерам (характерно, что номера с первого по четвертый получили оспа, холера, чума и сибирская язва), но в итоге и от столь радикальной крайности отказались. Так что теперь ученым-медикам хотя и возбраняется грешить былой склонностью к злоупотреблению устрашающими названиями, кое-какая свобода словотворчества оставлена[99].
В 1918 году ни ВОЗ, ни общепринятых правил классификации и определения названий болезней, естественно, не существовало. Более того, грипп в том году разразился по всему миру практически синхронно и в равной мере беспощадно выкашивал население стран, где уже вполне прижилась микробная теория и где о ней даже и не слышали. При этом в те времена у разных народов и в разных местностях бытовали порой сильно различающиеся, а то и диаметрально противоположные представления о том, что такое болезнь как таковая. Поскольку в самом широком смысле болезнь понимается как ущерб здоровью или нездоровье, то считать ли некий букет симптомов болезнью, всецело зависит от трактовки понятия «здоровье» и представлений о том, каким должен быть здоровый человек. К примеру, в Австралии ожидания относительно состояния своего здоровья у жителей богатых прибрежных городов наподобие Сиднея и у аборигенов, живших под открытым небом и спавших на голой земле в глубине континента, отличались весьма разительно. В 1918 году все еще продолжалась Первая мировая война, и многие правительства были если и не кровно, то, скажем так, сильнее обычного заинтересованы в том, чтобы свалить всю вину за обрушившийся на их войска и/или страны мор на неприятеля и/или другие страны. При таких обстоятельствах нет ничего удивительного в калейдоскопичности самых разнообразных имен, присвоенных болезни.
Когда в мае 1918 года грипп объявился в Испании, большинство простых испанцев в точности так же, как это свойственно любым другим народам, сочло, что зараза пришла из-за границы. И они были правы в своей простоте. В Америке эпидемия началась двумя месяцами, а во Франции как минимум парой недель ранее. Вот только испанцам об этом ничего известно не было, поскольку новости о вспыхнувшем гриппе в странах – участницах войны не пропускались цензурой во избежание подрыва боевого духа нации (во Франции военврачи, предвосхищая на полвека передовой опыт коммунистических китайских товарищей, ставили заболевшим гриппом тщательно зашифрованный диагноз maladie onze, т. е. «болезнь № 11»). Даже 29 июня глава санитарной инспекции Испании Мартин Салазар с уверенностью докладывал Королевской медицинской академии в Мадриде, что о подобном заболевании нигде в Европе не сообщается. И кого в таком случае было винить испанцам? Ответ подсказала сарсуэла «Песнь забвения»[100] по мотивам легенды о Доне Хуане, с большим успехом шедшая в сезоне пришествия гриппа в Мадриде. Там была весьма заразительная хоровая песенка Soldado de Nápoles[101], так Madrileños[102], недолго думая, и окрестили обрушившуюся на них заразу «неаполитанским солдатом».
Поскольку Испания сохраняла нейтралитет, пресса там цензуре не подвергалась, и местные газеты не преминули сообщить о хаосе, который сеет «неаполитанский солдат», и новости об обрушившейся на испанцев напасти быстро разлетелись по всему миру. В начале июня парижане, даже не подозревавшие о страшных последствиях волны гриппа, захлестнувшей окопы французской армии во Фландрии и Шампани, узнали из газет, что всего за три дня две трети мадридцев слегло с гриппом. Не отдавая себе отчета в том, что Францию и США болезнь затронула много раньше Испании, ну и не без подначки правительств стран Антанты, разумеется, французы, британцы и американцы быстро и твердо усвоили словосочетание «испанский грипп» – и никак иначе впоследствии эту болезнь не называли.
Неудивительно, что в испанских источниках он под таким названием не фигурирует и поныне. Исключение из этого правила – жалобы испанских авторов на историческую несправедливость. «И да будет всем известно, что я, как добропорядочный испанец, решительно протестую против всякого упоминания об "испанской лихорадке"!» – негодовал испанский врач Гарсиа Тривиньо на страницах испанского же медицинского журнала. В Испании не он один, а очень многие усматривали тогда за ярлыком «испанский», прицепленным к тому гриппу, очередное воскрешение «черной легенды» антииспанской пропаганды, развернутой еще в XVI веке соперниками Испании по разделу мира между европейскими империями, в парадигме которой даже конкистадоры выставлялись более жестокими, чем они были на самом деле (да, завоевывали; да, порабощали; бывало, истребляли индейцев; но чтобы пить кровь их детей и скармливать их мясо своим собакам, как гласит «черная легенда», такого ведь в жизни не было!)[103].
Чем дальше от театра военных действий, тем строже блюлось извечное правило народной эпидемиологии «все беды от соседа». Сенегальцы прозвали невиданный доселе грипп «бразильским», бразильцы – «немецким», датчане – «южным», персы – «британским», поляки – «большевистской заразой»… Лишь японцы, как водится, явили миру образчик самобытности и возложили бремя вины за эпидемию на собственную любовь к борьбе сумо. Дело в том, что в Японии эпидемия разразилась прямо на многодневном турнире сумоистов, собравшем массу зрителей со всей страны, – и зараза получила в народе соответствующее название – «сумо-грипп».
Кое-где названия отражали также исторически сложившееся народное отношение к гриппу. Британские колонизаторы Южной Родезии (теперь Зимбабве), к примеру, относились к гриппу весьма легкомысленно, считая его банальной простудой, и по такому случаю практиковавшие там врачи дали новому недугу имя influenza (vera), добавив к итальянскому названию гриппа латинский эпитет vera, т. е. «истинный», чтобы пациенты на этот раз не сомневались, что им не поздоровится. Исходя из тех же логических соображений, немецкие доктора пошли прямо противоположным путем и, дабы не льстить бюргерам «модным» аристократическим диагнозом, дали новой инфекции название «псевдоинфлюэнца». В тех же частях света, где местное население на собственной шкуре испытало всю мощь сопутствующих пришествию цивилизации «болезней белого человека», названия новой болезни зачастую никак не отражали ее сущности, а просто указывали на привычный источник всех бед: «большой шишак», «полный каюк» и превеликое множество других местных эвфемизмов для обозначения катастрофы, которые и раньше использовались аборигенами для обозначения эпидемий, принесенных колонизаторами. Ну а как еще могли воспринимать очередную напасть дикари, неспособные отличить оспу от кори, немца от англичанина, а грипп от голода или войны…
Кое-где, однако, демонстрировали сдержанность и сохраняли рассудительность. Во Фритауне, к примеру, через местную газету было предложено называть новую болезнь manhu