Средневековые опустошительные чумные моры как раз и породили идею наблюдения за путями распространения болезни – прообраза современного эпидемиологического надзора, позволяющего накапливать данные о вспышках заболеваемости с целью обеспечения возможности надлежащего и своевременного реагирования если не на текущую, то хотя бы на следующую эпидемию. Прежде всего, не хватало данных, а имевшиеся были крайне грубыми и сырыми: диагнозы формулировались расплывчато, цифры приводились самые приблизительные. Со временем, однако, данных стало больше, а их точность и качество повысились. Врачи стали фиксировать не только число заболевших и умерших, но и их статус, место жительства, дату появления первых симптомов. Они поняли наконец, что накопление и анализ такого рода данных помогают очень многое узнать о том, откуда приходят и как распространяются эпидемии. К XX столетию в ряде стран медико-статистическая отчетность о заболеваемости населения стала обязательной, а в медицинских и политических кругах выработалось понимание того факта, что инфекционные заболевания не признают межгосударственных границ. В результате в 1907 году в Париже было создано Международное бюро общественной гигиены с функциями централизованного сбора и хранения данных о вспышках инфекционных заболеваний и надзора за соблюдением правил карантина судов в международных портах.
В 1918 году врач, диагностировав подлежащее обязательному учету заболевание, обязан был уведомить об этом местные, региональные или центральные органы управления здравоохранением или эпидемиологического надзора. За несоблюдение подобных требований врачам грозил штраф или даже отзыв лицензии. Вот только список диагнозов строгой отчетности ограничивался лишь теми заболеваниями, которые на данный момент были официально признаны представляющими серьезную угрозу здоровью населения, а потому, к примеру, в США по состоянию на начало 1918 года к таковым относились оспа, туберкулез и холера, а по гриппу обязательной отчетности предусмотрено не было. Затруднительно назвать хотя бы одну страну из числа считавших себя передовыми в плане организации общественного здравоохранения и учета заболеваемости, где от врачей в то время требовалось бы в обязательном порядке сообщать об обнаружении гриппа, а это значит, что «испанка» застала мир врасплох.
На местах о начале эпидемии сообщали преимущественно газеты и совестливые доктора, осознавшие, что пришедшая болезнь намного тяжелее и опаснее привычной сезонной простуды, но на уровне центральной власти практически никто общей картины не видел и ситуацией не владел. Будучи неспособными увязать разрозненные факты воедино, руководители национальных систем здравоохранения понятия не имели ни о дате начала эпидемии, ни о месте проникновения инфекции в страну, ни о скорости и направлениях ее распространения. Иными словами, система сигнализации не сработала за отсутствием датчиков. Вскоре грипп включили в число диагнозов обязательной отчетности, но было уже поздно, поскольку к тому времени эпидемия уже вовсю разгулялась по подведомственным территориям в полном соответствии с пословицей «пришла беда – отворяй ворота».
Были редкие исключения, но их можно отнести лишь на счет удачного географического месторасположения на островах, причем удаленных. Население Исландии, к примеру, к тому времени насчитывало менее 100 000 человек, и когда в разгар эпидемии грипп добрался это этого северного острова, известие об этом распространилось быстрее вируса. Исландцы успели перекрыть блокпостами обе дороги, ведущие из единственного международного порта Рейкьявик на север и на восток острова, а в обход блокпостов никто пробраться не мог из-за ледников. Затем власти ввели карантин для прибывающих судов, и сочетание двух этих мер помогло уберечь от гриппа более трети исландцев, не выпустив инфекцию за пределы столицы.
Австралия поначалу наблюдала за пандемией отстраненно – в прямом и переносном смысле, в пространстве и во времени. Власти там впервые услышали о гриппе в далекой и к тому же расположенной в Северном полушарии Европе летом 1918 года, а в сентябре поступила информация об устрашающей смертоносности начавшейся второй волны. Проследив за распространением пандемии по Африке и Азии, австралийские власти ввели с 18 октября карантин во всех портах своего доминиона (Новая Зеландия, отметим, почин не поддержала). Собравшиеся в ноябре на Мартин-Плейс праздновать перемирие жители Сиднея находились, таким образом, в привилегированном положении по сравнению с ликующими толпами на улицах и площадях практически всех городов мира, поскольку могли не опасаться вируса. И хотя, как уже упоминалось, третьей волны гриппа в начале 1919 года Австралии избежать не удалось, человеческие потери там оказались относительно незначительными по сравнению с тем, какими они могли бы оказаться, допусти австралийцы проникновение в страну смертоносной осенней волны.
А вот Филиппины островной статус от гриппа не уберег. Когда там разразился грипп, американской оккупационной администрации даже в голову не пришло, что он проник на архипелаг извне, хотя можно было бы и догадаться, поскольку первые случаи со смертельным исходом были зафиксированы среди портовых рабочих Манилы. Но нет, манильские врачи решили, что это эндемичная лихорадка trancazo, и так ее и именовали в своей отчетности, – и, соответственно, ничего не было сделано для защиты десятимиллионного местного населения. Единственным исключением стал учебно-тренировочный лагерь на окраине Манилы, где готовили местное пополнение для американских вооруженных сил, – и вот его-то как раз карантинной зоной на всякий случай оградили. В отдаленных же частях архипелага заболели жители 95 % селений, и в итоге эпидемия унесла жизни 80 000 филиппинцев[148].
Прямо противоположная участь аборигенов Западного и Восточного (Американского) Самоа хорошо демонстрирует, насколько даже в пределах одного архипелага исход зависит от правильного понимания властями источника и направления распространения угрозы. Оккупационные власти Американского Самоа в отличие от своих филиппинских коллег сразу же осознали не только внешний характер эпидемической угрозы, но и то, что местное население на порядок более уязвимо, чем белые колонисты, в силу своей исторической изолированности, и оперативно развернули строжайшие карантинные меры, позволившие не допустить проникновения инфекции на острова. В итоге в Американском Самоа обошлось вовсе без жертв, а вот Западному Самоа, захваченному в начале войны Новой Зеландией, с оккупационной администрацией не повезло. После того как инфекция прибыла на эти острова пароходом из Окленда, местные власти допустили ровно ту же ошибку, что и оккупанты Филиппин, и приняли вспышку гриппа за всплеск какого-то местного заболевания. В последовавшей за этой роковой ошибкой трагедии погибла четверть аборигенного населения Западного Самоа, и это, как мы еще увидим, самым драматичным образом сказалось на будущем островов.
За самым вопиющим примером глобальной неспособности человечества отдавать себе должный отчет в том, что собою являет испанский грипп, далеко ходить не надо – достаточно вспомнить о происхождении самого названия этой болезни. Весь мир счел, что грипп пошел из Испании, в то время по праву называть его «испанским» могли жители одной-единственной страны, куда ангел смерти действительно прилетел из Испании, а именно – Португалии. Несправедливость плодит несправедливость, и задетые навешенным на них во всем мире ярлыком козлов отпущения испанцы не нашли ничего лучше, чем отыграться на всё тех же португальцах, переведя стрелки на них. Многие тысячи испанцев и португальцев в годы войны нашли себе временную работу во Франции, где трудились в тылу вместо ушедших на фронт французских рабочих, и, хотя трансграничные трудовые мигранты, несомненно, возили за собой вирус туда-сюда через все границы, которые пересекали, испанцы особо выделили португальцев и возложили всю вину на них. На железнодорожных станциях были устроены санитарные кордоны, а вагоны с транзитными пассажирами из Португалии следовали по испанской территории опломбированными, чтобы «заразные» португальцы не имели возможности контактировать с предположительно «здоровыми» испанцами из других вагонов и на перронах. На узловой станции Медина-дель-Кампо, в 150 км к северо-западу от Мадрида, португальских пассажиров опрыскивали зловонной дезинфицирующей жидкостью и задерживали на восемь часов, прежде чем пропустить дальше. Протестующих штрафовали, а особо буйных сажали под арест. Наконец 24 сентября 1918 года Испания, к негодованию соседей, закрыла границы как с Португалией, так и с Францией, – абсолютно бессмысленная мера с учетом того, что грипп к тому времени уже добрался до средневековых казарм старой Саморы. Неаполитанский солдат вернулся.
Эпидемия, подобно лесному пожару, нуждается в «топливе», только роль погибающих в огне деревьев в данном случае играют восприимчивые к инфекции люди. После появления первых контагиозных больных, играющих роль «запала», заболеваемость поначалу растет по экспоненте в силу наличия неограниченного пула восприимчивых к инфекции людей вокруг каждого нового заболевшего. Со временем, однако, этот пул иссякает, по мере того, как заболевшие умирают или выздоравливают и приобретают иммунитет, и заболеваемость, перевалив через колоколообразный пик, начинает также по экспоненте затухать. Поэтому, если нарисовать временной график числа новых случаев инфекционного заболевания в популяции, ставшей жертвой эпидемии, мы увидим перед собой кривую, близкую к нормальному (гауссову) распределению.
Это, естественно, классический случай «идеальной модели» эпидемии, поскольку в реальности возможны самые разные вариации не только по высоте и ширине кривой (то есть, резкости всплеска и спада эпидемии), а возможны, например, и случаи с двумя-тремя пиками вследствие наложения волн инфекции. Однако базовая колоколообразная форма всегда остается вполне узнаваемой, а это значит, что заболеваемость в любом случае поддается математическому описанию в достаточно хорошем приближении. В XXI веки математическое моделирование эпидемий сделалось весьма изощренным, но и в 1918 году научная мысль успела продвинуться в этом направлении. Двумя годами ранее нобелевский лауреат и крупнейший специалист своего времени по малярии Рональд Росс предложил весьма оригинальную «теорию происходящего», включая систему дифференциальных уравнений, связывающих между собой долю инфицированных и долю восприимчивых к инфекции лиц в популяции как функции времени с учетом параметрических коэффициентов перераспределения контингента между двумя этими группами (при некоторых заболеваниях не все переболевшие обретают иммунитет; при некоторых иммунитет может через некоторое время исчезать). Под «происходящим», отметим, Росс по определению понимал любое заразное массовое явление, будь то инфекция, слух или мода.