Эссельстин и его помощники-миссионеры сбились с ног, помогая британскому консульству раздавать пайки голодающим. Затем и доктор Хоффман, и преподобный Эссельстин, иногда заправлявший окладистую рыжую бороду под врачебный халат и выступавший в роли ассистента хирурга, подхватили тиф. Эссельстин не выжил и был похоронен на местном русском кладбище. Хоффман же, едва оправившись от тифа, слег с гриппом[184]. Именно в этот тяжелый момент на поле общественного здравоохранения решительно вторгся генерал-губернатор Кавам ас-Салтане. С помощью британцев, искусно играя на паническом страхе местного населения перед возможным вторжением большевиков, он взял под личный контроль все общественные учреждения города и растормошил дремлющий санитарный комитет, который тут же воскресил к жизни свои прошлогодние рекомендации, выпущенные по случаю вспышки холеры (ни на что другое времени у него и не было). Ими предписывалось запретить захоронение тел в черте города, по крайней мере, на время эпидемии, а также доставку в Мешхед тел умерших родственников с прилегающих территорий. Кроме того, погребение тел на городском кладбище предписывалось проводить под надзором санитарного инспектора.
18 сентября Кавам обратился к управляющим святилища с письменной просьбой обеспечить соблюдение рекомендаций[185]. Именно просить, а не распоряжаться ему пришлось по той причине, что выполнение рекомендаций подразумевало не просто приостановление соблюдения многовековых традиций, но в чем-то, возможно, даже и посягательство на авторитет священных текстов, предписывавших обратное. Должно быть, Кавам не исключал и того, что получит резкий отпор от духовенства, однако, судя по всему, его знаменитый дар убеждения сработал и на этот раз. Главный администратор мавзолея отписался ему в тот же день и заявил, что хотя ему и не вполне приятны некоторые слова и выражения, употребленные комитетом, которые лично он счел оскорбляющими достоинство святыни, он тем не менее согласен выполнить просьбу губернатора из чувства личного уважения к нему. Затем этот старейшина составил письменные распоряжения для своих подчиненных, расписав в них, кому и что именно делать. Вероятно, он и сам пребывал под впечатлением масштаба катастрофы, поскольку не только согласился на проведение похорон под надзором санитарного инспектора, но и положил ему зарплату за счет мавзолея. Могилы он приказал рыть глубиной не меньше метра, а опущенные в них тела засыпать толстым слоем земли, непременно перемешанной с известью, «чтобы исключить распространение ядовитого духа от трупов». Всякому нарушителю новых правил обещалась суровая кара.
Это был своеобразный прорыв, но, увы, запоздалый, поскольку на этой стадии обуздать «принесенную злыми ветрами» болезнь подобные меры уж точно не позволяли. Так что эпидемия в Мешхеде шла своим естественным чередом. К 21 сентября худшее осталось позади: собрав обильный урожай жертв в Хорасане и соседней провинции Систан, волна гриппа ушла на запад в направлении Тегерана со скоростью «шхуны прерий», как американцы в те годы называли дилижанс. Впрочем, из Мешхеда грипп разошелся кругами во все стороны вместе с покидавшими город паломниками, купцами и солдатами, доставившими инфекцию во все уголки страны. К концу сентября эпидемия в городе сошла на нет, но продолжила опустошать его окрестности. С этого момента жителям Мешхеда стало полегче хоть в чем-то одном: практически прекратились набеги на город и нападения на паломников со стороны горцев. Возможно, конечно, что начала приносить плоды и проводимая Кавамом политика нулевой терпимости по отношению к разбойникам, но, скорее всего, затишье стало зловещим признаком хаоса и опустошения, которые сеял грипп в окрестных горах.
В городе, где на всех жителей приходилось меньше сотни больничных коек, с гриппом слегло около 45 000 человек, т. е. 2/3 населения. Заглянуть в сознание тех, кто выжил – не только в Мешхеде, но и в целом в Персии, – помогут слова главного астролога города, сказанные им на публичном собрании в конце сентября. Астрологи персами почитались за носителей высшего мистического знания, и к их мнению в периоды тяжелых кризисов очень даже прислушивались, тем более что вера в их пророчества подкреплялась исламским представлением о предопределенности человеческих судеб. Главный астролог Мешхеда начал с того, что повторил озвученные несколькими годами ранее пророчества своего тегеранского коллеги, сводившиеся к тому, что следующий год положит конец британскому правлению, не позднее конца 1920 года в Персию вернется отец действующего шаха, низложенный в 1909 году, а в 1921 году состоится долгожданное второе пришествие двенадцатого имама аль-Махди, который избавит мир от зла.
В октябре у шиитов начался святой месяц Мухаррам, на десятый день которого приходится Ашура, священнейший для шиитов день поминовения третьего имама-мученика Хусейна. Через несколько лет миссионер Уильям Миллер так опишет шествия мешхедских шиитов на Мухаррам: «Мимо меня проследовала группа обнаженных по пояс мужчин, бичующих себя по голым спинам цепями. Следом шли „головорезы «, то есть мужчины, давшие обет рассечь себе лбы клинками и обагрить собственной кровью свои белые балахоны»[186]. Толпа взирала на процессию с громкими скорбными причитаниями. Затем исполнялись тази́и, мистерии в память о страстотерпце. Мухаррам – великое событие длиною в месяц, снедающее обычно всю энергию горожан, но в 1918 году празднования, по свидетельству Грея, прошли непривычно тихо: «Из-за недавней повальной болезни в городе на шествиях религиозных фанатиков присутствовало как никогда мало народу».
Наконец в декабре 1918 года измученный работой в одиночку на фоне кризиса, тифом и гриппом Хоффман закрыл свою Американскую больницу, но, прежде чем отправиться на честно заслуженный отдых, собрался с силами и написал письмо на родину, в адрес своей церкви, с просьбой выделить больнице средства на расширение коечного фонда и второго врача, поскольку в одиночку он уже не справляется. В письме он с энтузиазмом сообщал о том, что возможности для «медицинского евангелизма» в Мешхеде самые благодатные, поскольку все дороги в этом регионе ведут в этот город и все благоприятствует тому, чтобы предлагать паломникам возможность для исцеления и телом, и душой. Церковь запрашиваемые средства выделила.
Кавам благополучно пережил смуту и устроенный при британской поддержке военный переворот 1921 года, в результате которого власть в Персии взял в свои руки генерал Реза-хан Пехлеви, в скором времени провозглашенный новым шахом, нашел общий язык с новыми властями и пять сроков отслужил на посту премьер-министра страны. Шах со временем полностью перестроил Мешхед по продольно-поперечному уличному плану западного образца, связал его с Тегераном современным шоссе, а древние кладбища уничтожил. Хоффман, задержавшийся в Мешхеде до 1947 года, оставил личное свидетельство радикальности перестройки города: «Столетиями лежавшие в земле кости совковыми лопатами грузили в тачки и свозили в безымянные общие могилы, а каменные надгробия распиливали на бордюры для тротуаров»[187].
Глава 2Эффект плацебо
В конце XIX века в Европе и Америке у заболевшего человека уже был выбор, к кому обратиться: к «обычному» ли врачу или к гомеопату, натуропату, остеопату, народному знахарю-целителю, или раскидать яйца по корзинам и сходить ко всем пяти, или сэкономить на них всех и положиться на судьбу или милость Всевышнего… Разница между ситуацией того времени и современной реальностью заключалась в том, что «обычный» врач ничем из общего ряда не выделялся и особого статуса не имел. Иными словами, медицина тогда не делилась на «общепринятую» и «альтернативную», как это имеет место в наши дни. Врач с западным медицинским образованием считался, по сути, таким же служителем культа Асклепия-Гиппократа, как и остальные целители – служителями своих культов. В начале XX века обычные «ученые» медики вроде бы отбились от конкуренции со стороны «шарлатанов», предлагавших услуги «традиционной» или, напротив, «нетрадиционной», «народной», «эзотерической» и «экстрасенсорной» медицины. В Европе это было достигнуто через усиление государственного регулирования здравоохранения, в Америке – серией громких судебных процессов и битв на законодательном поле, но результат и там, и там вышел идентичный: медицина в современном понимании монополизировала право на лечение широких народных масс. И к 1918 году никто уже ее особое и главенствующее положение оспаривать даже и не пытался.
Соответственно, когда разразился испанский грипп, в индустриальном мире люди стали массово обращаться за помощью к врачам. А что те имели им предложить? Само собой, не эффективную вакцину, ведь истинный возбудитель гриппа еще даже не был выявлен, и тем более не антивирусные препараты, которые начнут появляться в клинической практике лишь в 1960-х годах… И даже антибиотиков для лечения оппортунистических бактериальных инфекций у медиков тогда еще не было, – они появятся лишь после Второй мировой войны. Глядя на хрипящих, задыхающихся пациентов с синюшными лицами, они чувствовали, что нужно что-то делать, и они взяли на вооружение единственно возможный в их ситуации подход и стали практиковать полипрагмазию или полифармацию, иными словами – пичкать пациентов всеми лекарствами, какие только имеются в их аптечках.
А что имелось в аптечке у обычного врача в 1918 году? А все то же, что и в XIX веке, ведь в фармации все еще продолжалась эра «травяных отваров, настоек, экстрактов и прочих средств недоказанной эффективности»[188]. Клиническая фармакология пребывала в зачаточном состоянии, и хотя некоторые лекарства уже были испытаны на животных и на людях, множество лекарств подобных испытаний не проходили, а использовались просто по старинке. Испытания на людях, даже если и проводились, то на недостаточно больших выборках и без контрольных групп. О тщательно спланированных и весьма дорогостоящих клинических испытаниях лекарственных препаратов, о которых мы читаем сегодня, при которых врачи назначают, а пациенты принимают испытываемое лекарство или плацебо «вслепую», тогда никто даже и не слышал. Законы об обеспечении чистоты и подлинности лекарств только начали появляться, да и то далеко не во всех странах, даже из числа развитых. Никто не имел реального представления ни о биохимических реакциях взаимодействия активных компонентов с живыми тканями, ни о факторах, способных превратить лекарство в яд, и даже о выявленных учеными побочных эффектах практикующие медики, как правило, не информировались, да и в программу их обучения подобные тонкости не включались.