После майского всплеска «испанки» в июне и июле заболеваемость упала. Тем летом одесситы жили в полном соответствии с девизом carpe diem[205], и, кажется, сама вселенная вступила с ними в тайный сговор, чтобы помочь забыть о невзгодах. В июне австрийский офицер оккупационных войск писал, что поражен жизнерадостностью, беспечностью и гедонизмом одесситов, – и в том же месяце в город прибыла Вера Холодная, двадцатичетырехлетняя общепризнанная «королева российского экрана», знаменитая гипнотизирующим взглядом серых глаз и ролями обманутых коварными мужчинами красавиц. Тогда вообще случился массовый исход киноартистов из Москвы и Петрограда, где воцарились политический хаос и экономическая разруха, удушавшие киноиндустрию на корню. Восторженные толпы приветствовали кинозвезду и продолжали тешить ее взор вплоть до конца августа на фоне бурного успеха в местных кинотеатрах ее последнего фильма «Женщина, которая изобрела любовь». Слухи о ее связях с большевистским подпольем казались Холодной восхитительным источником развлечений на фоне новых съемок. В Киеве, по свидетельству писателя Константина Паустовского, ходили слухи, что «киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна д’Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей»[206].
Гламурно-романтические иллюзии были 31 августа разрушены до основания серией мощных взрывов на складах боеприпасов в промышленном районе Бугаевка на западной окраине города. Предположительно, это была диверсия белогвардейцев, не желавших, чтобы хранившиеся там артиллерийские снаряды достались немцам и австрийцам[207]. Взрывами было разрушено большинство строений на полосе шириною около 7 км, включая зерновые склады, сахарный завод и сотни жилых домов. Агентство Рейтер сообщило об «ограниченном» числе жертв[208], однако многие тысячи людей остались тогда без пищи и крова, а уже в первых числах сентября в Еврейскую больницу начали поступать, а вскоре и хлынули потоком заболевшие вернувшейся в Одессу «испанкой».
Но теперь дело одной «испанкой» не ограничивалось, поскольку осенняя волна гриппа наложилась на завезенную в августе австрийским военным транспортом холеру и бушевавший по всей стране тиф. Немецким и австрийским оккупантам дела до решения проблем со здоровьем одесситов было не больше, чем до обуздания разгула уличной преступности. Задача перед ними стояла одна-единственная: реквизировать зерновые запасы региона и отправить их на родину в помощь голодающим соотечественникам, и следили они лишь за обеспечением минимальной безопасности этой спецоперации. В результате город, столь поднаторевший, казалось бы, в искусстве карантинных мероприятий и отслеживавший грипп с мая месяца, встретил в сентябре «испанку» без какой бы то ни было стратегии сдерживания эпидемии. Кафе и театры продолжали работать как ни в чем не бывало, собирая полные залы пришедшей туда хоть ненадолго отвлечься или забыться публики, а бандиты Япончика тем временем беспрепятственно обносили их дома (впрочем, они зачастую делали это и прямо при хозяевах).
Бардах делал что мог. Председательствуя на собрании Общества одесских врачей, он разъяснял коллегам, что от их разрозненных индивидуальных усилий помочь бедноте и пролетариату пользы мало в отсутствие общегородской программы сдерживания эпидемии. Вторя звучавшим в Нью-Йорке доводам Копленда, он заявлял, что школы закрывать целесообразно лишь при наличии фактических доказательств того, что дети заражаются именно там, а не дома, а также указывал на широко распространившееся превратное истолкование понятия «инфекции, передающейся воздушным путем». Он прекрасно знал, что на бедных окраинах города люди ютятся в темных, сырых и тесных жилищах – настоящем рассаднике микробов, – да и состоятельные, и неплохо образованные одесситы свои дома проветривают неохотно, опасаясь, как бы с грязных улиц в комнаты не затянуло заразу. Нужно вдалбливать всем в головы, пока не усвоят, объяснял он докторам, что сторониться нужно тех, кто кашляет, а свежий воздух, напротив, не просто полезен, а жизненно необходим для поддержания здоровья.
Учитывая, что публичные собрания в городе запрещены не были, Бардах, судя по всему, решил продолжить работу своего выездного лектория, вероятно, с целью стимулировать «инициативу снизу» в плане борьбы с эпидемией. Той осенью он сам и другие авторитетные одесские врачи выступали в кинотеатрах и театрах, включая оперный, где лекция читалась в антракте «Фауста», в синагогах и даже на знаменитом Привозе (центральном рынке). Бардах не уставал уверять слушателей, что «испанка» – не какая-то неведомая науке новая моровая болезнь, чего многие панически боялись, а просто очень заразная и тяжелая форма инфлюэнцы, а потому от нее можно и нужно защищаться, прежде всего – проветриванием своих жилищ. Рациональные объяснения, однако, услышаны были явно не всеми, и 1 октября Одесса стала свидетелем весьма пышной черной свадьбы.
Смысл «шварце хасене» – так этот древнееврейский ритуал называется на идиш – заключался в том, чтобы отвести от себя эпидемию, сыграв свадьбу на кладбище. Жених и невеста, согласно традиции, брались «из числа самых уродливых калек, опустившихся нищих и скорбных головой забулдыг, какие только сыщутся в околотке», – объяснял принцип выбора «молодоженов» одесский писатель XIX века Менделе Мойхер-Сфорим[209], описывая вымышленную свадьбу подобного рода.
После волны черных свадеб в Киеве и других городах группа одесских купцов собралась в сентябре для обсуждения вопроса, что делать с разгорающейся двойной эпидемией холеры и «испанки», да и порешила устроить собственную. Часть еврейской общины эту затею сильно не одобряла, считая черные свадьбы языческим пережитком и даже богохульством, но добро на ее проведение дали и главный раввин Одессы, и городской глава[210], которые не усмотрели в ней какой-либо угрозы общественному порядку. По еврейским кладбищам разослали лазутчиков с заданием провести кастинг среди нищих попрошаек на роли жениха и невесты, и вскоре достаточно колоритные и всклокоченные кандидатуры были найдены, с готовностью согласились сыграть свадьбу «на рабочем месте», и купцы занялись сбором средств на угощение и организацией свадебного пира.
Тысячи гостей собрались на свадебную церемонию, назначенную на три часа пополудни на Первом еврейском кладбище. Оттуда процессия проследовала к центру города под аккомпанемент музыкантов. По прибытии к банкетному залу, где должны были пройти гуляния, молодожены долго не могли сойти с доставившего их туда экипажа из-за обступившей его толпы зевак. Наконец толпа расступилась и пропустила пару в зал, где «молодых» осыпали дорогими подарками и закатили в их честь сказочный пир[211].
Еще в 1910 году Еврейская больница считалась богатейшей из периферийных больниц России; теперь же местные газеты пестрели объявлениями о сборе пожертвований на то, чтобы помочь ей хоть как-то удержаться на плаву. В детской больнице тем временем из-за перегруженности и вовсе начались трагедии. «Виновна ли медсестра?» – вопрошал заголовок «Одесского листка», одной из еще продолжавших выходить ежедневных городских газет. Ребенок умер, каким-то образом выпав в лихорадочном состоянии с высокого балкона второго этажа, и дежурную медсестру обвинили в преступной халатности. Автор статьи решил за нее вступиться: в больнице на двух этажах 75 больных детей и всего две медсестры, дежурящие посуточно. Разве им по силам за всеми усмотреть?
Стефанский продолжал вести статистический учет заболевших всю осень. Хотя большинство народа в разгар эпидемии болело дома, он, по среднесуточному числу госпитализированных заключил, что пик осенней волны гриппа пришелся на конец сентября. А уже 8 октября Бардах объявил, что эпидемия пошла на спад, чем дал повод возликовать устроителям черной свадьбы, поставившим укрощение гриппа себе в заслугу. Холерный вибрион, сообщал Бардах, не переживет наступающих холодов, а следом схлынет и «испанка», – и оказался прав. Ближе к середине октября, узнав из газет, что с испанским гриппом слег британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, кто-то из одесситов предложил сыграть черную свадьбу и за его здоровье. Однако на этот раз главный раввин инициативу не поддержал, строго указав на то, что обряд работает лишь по месту его проведения, но никак не на удалении.
В ноябре сразу же по подписании перемирия немцы и австрийцы оставили город. В Киеве к власти устремились националисты, а в Одессе несколько недель продолжалась схватка противоборствующих за контроль над городом группировок, а под шумок фактическим безвластием продолжали вовсю пользоваться бандиты Мишки Япончика. Начались перебои с электричеством и топливом, встали трамваи, но больницы продолжали функционировать даже несмотря на большие потери среди медперсонала. Врачи надеялись, что эпидемия «испанки» вот-вот останется позади. 22 ноября Бардах докладывал Обществу одесских врачей, что по тяжести и пагубности последствий прошедшая эпидемия оставила далеко позади т. н. «русский» грипп 1889–1890-х годов. Также он особо подчеркнул, что «испанская» разновидность отметилась крайним изобилием всевозможных осложнений, поражающих нервную и дыхательную системы. В декабре прибыли французы и совместно с белогвардейцами зачистили Одессу от украинских войск[212]. Город наводнило столько беженцев, что на улицах стало «тесно как в битком набитом трамвае», а поскольку все пути подвоза продовольствия с материка оказались перерезаны, цены взлетели и начался голод[213]