«туквунарпак», означающим в самом грубом приближении нечто вроде «эры большого мора». Сильнее всего, судя по всему, пострадал бассейн Нушагака. Часть деревень, подобно Игьярамуиту, вымерла полностью, часть была покинута немногими выжившими обитателями. В 1912 году экспедиция Френча насчитала по берегам Нушагака девятнадцать деревень с численностью населения от 15 до 150 человек (на карту были нанесены лишь три – с числом жителей больше сотни). Если предположить, исходя из этого, что в среднем в одной деревне проживало 70 жителей, мы получим оценку численности населения бассейна Нушагака порядка 1400 человек. А в 1920 году отец Димитрий Хотовицкий сообщил в Североамериканскую епархию, что у него на Нушагаке «осталось не более 200 прихожан по всем деревням»[253].
Не ведая или забыв о некрасивых слухах, порожденных его отлучкой с места служения перед Пасхой, отец Димитрий лично объехал свое Алеутское благочиние (церковный округ) и подготовил докладную на имя его высокопреосвященства Александра (Немоловского), архиепископа Алеутских островов и Северной Америки. Невзирая на все молитвы о заступничестве, обращенные к великомученику-целителю святому Пантелеимону, объяснял он, вверенные ему приходы сильно опустошены за 1919 год. «Те же прихожане, что выжили, претерпели год до конца благочестиво милостью Божьей, – писал он. – В самом Нушагаке церковь пришлось закрыть, потому как из православных на том берегу никого не осталось. За время эпидемии к тому же много церковной утвари оттуда было украдено американцами»[254].
В самый разгар эпидемии удалось спасти около 150 сирот, вывезенных в Диллингхем со всего залива. «Они мерзли и дрожали от холода в нетопленых хижинах с погасшими очагами, без пищи, плохо одетые или не имеющие чем укрыться. И многие горько плакали по умершим», – сообщал начальник одного из заводов APA[255]. На спаде и по завершении эпидемии спасли еще сколько-то (достоверной статистики не имеется), так что в больницу Диллингхема, города с населением менее 200 жителей, было доставлено в общей сложности, вероятно, почти триста сирот[256].
Для начала медсестрам нужно было решить принципиальную проблему с одеждой для спасенных сирот. «На многих были одни обноски, кое-как пошитые из подобранных на свалках у торговых точек мешков из-под муки, – писала Миллер[257]. Френч запросил у правительства средства на строительство приюта, и они были выделены. Это был прощальный подарок доктора: через считаные месяцы после эпидемии он навсегда покинул Бристольский залив. Лишь в конце XX века антрополог Джеймс Ван-Стоун[258] обратил внимание на то, что юпики из числа «сирот испанского гриппа» практически в полном составе остались жить в Диллингхеме и его окрестностях, а не разъехались по родным местам. И сегодня все коренное население Диллингхема считает себя их потомками.
Часть пятаяВскрытие покажет?
Работницы бостонского Красного Креста, штат Массачусетс, изготовляют и собирают защитные маски для американских солдат.
Глава 1В поисках нулевого пациента
«Хотим обратить особое внимание на выявленное в настоящей предварительной сводке сходство текущей эпидемии с эпидемией легочной чумы, вспыхнувшей в Харбине в октябре 1910 г. и быстро распространившейся тогда на весь Северный Китай, и предположить, что в настоящее время мы имеем дело с эпидемией этой же болезни в несколько видоизмененной вследствие расовых и топографических различий форме», – писал 12 октября 1918 года капитан Военно-медицинской службы Армии США Джеймс Джозеф Кинг[259].
То есть, уже в 1918 году американские медики сомневались, что эпидемия испанского гриппа пошла из Канзаса, где 4 марта 1918 года на военной базе Кэмп-Фанстон у повара Альберта Гитчелла был зафиксирован первый в США подтвержденный случай этого заболевания. Альтернативные версии его происхождения стали появляться еще в разгар пандемии, и поначалу все они дружно указывали на Китай. Капитан Кинг же «заявил авторитетно», вот все и повелись. Готовность к голословным обвинениям Китая, вероятно, стала следствием зачастую полубессознательного отношения к жителям Восточной Азии в целом как к источнику мифической «желтой угрозы». В своих крайних проявлениях ксенофобия доходила до того, что азиатов обвиняли в чем угодно, включая падение рождаемости в Европе, рост преступности в Америке, похищения белых женщин в рабство и даже в вампиризм (на полном серьезе выдвигалась гипотеза о том, что кровопийцы пробрались в Трансильванию из Китая по Шелковому пути)[260].
Капитан Кинг явно не лукавил, просто ему даже в голову не приходило, что пандемия могла пойти по миру с его родины. Американцы же всегда оказываются лишь жертвами чьих-то козней или, в лучшем случае, обстоятельств. «Поскольку наши солдаты и матросы потоками возвращались домой с полей сражения во Франции, – писал он, – [болезнь] и получила столь широкое распространение и серьезно ударила по [военным] лагерям и городам всей страны». Однако в последние годы теория китайского происхождения «испанского» вируса получила второе рождение в свете ставших известными историкам новых фактов относительно роли Китая в Первой мировой войне. Безотносительно к пресловутой «желтой угрозе» выясняется, что вероятность того, что тот грипп пришел с Востока, по-прежнему не исключена, а чтобы понять, почему это так, нам нужно вернуться к тому, с чего мы, собственно, и начали эту главу, – к той самой вспышке легочной чумы 1910 года в Маньчжурии, о которой упомянул в своей «предварительной сводке» капитан Кинг.
Китай в 1910 году был тяжело болен, и из-за этого лихорадило всю Восточную Азию. Болел Китай и в прямом, и в переносном смысле. В прямом – из-за чудовищных проблем со здравоохранением, а в переносном – из-за территориальных потерь и все более заметной утраты подлинной независимости в результате экспансии могущественных соседей начиная с середины XIX века. Ну а эпидемия, разразившаяся в неспокойной приграничной Маньчжурии, просто стерла зыбкую границу между реальной и метафорической болезнью, и когда новости о легочной чуме достигли ушей пекинских мандаринов, те быстро поняли их истинный смысл: это был первый удар в поминальный колокол по империи Цин. Воздух полнился густым запахом революции, а правящая династия была слаба, как никогда прежде. И Россия, и Япония уже протянули в богатую минералами Маньчжурию щупальца своих железных дорог, а японцы к тому же еще и аннексировали недавно Корею, заполучив тем самым сухопутную границу с исконным заклятым врагом. А чума, угрожавшая не только Китаю с Японией, но и Европе с Америкой, преследовавшим в Китае собственные интересы, давала всем им прекрасный повод для нашествия под лицемерным предводительством людей в белых халатах. Поэтому мандарины четко отдавали себе отчет в том, что распространение чумы нужно быстро поставить под контроль собственными силами во избежание иностранного вмешательства. И поручить это архиважное дело нужно было кому-то из собственных, проверенных докторов. Выбор пал на У Ляньдэ[261].
Сын златокузнеца из Пинанга на территории современной Малайзии (в те годы – колониальной Британской Малайи) стал в 1902 году первым в истории этническим китайцем, успешно окончившим Кембриджский университет, где изучал медицину. При этом к 23 годам он успел пройти стажировку у Мечникова в Париже и у Карла Френкеля[262] (ученика Роберта Коха) в немецком Галле. Проработав несколько лет на родине, У Ляньдэ перебрался[263] в материковый Китай, где с 1908 года преподавал в Императорской высшей военно-медицинской школе в Тяньцзине. Там он в ноябре 1910 года и получил телеграмму из МИДа с приказом отправляться на север обуздывать эпидемию.
По прибытии в маньчжурский город Харбин неподалеку от границы с Россией он нашел сложившиеся там условия крайне неудовлетворительными. «Глава местной управы был завзятым курильщиком опиума, с гордостью называл себя целителем-самоучкой и при этом не верил ни в микробы, ни в импортные медикаменты», – вспоминал он позже[264]. Больниц как таковых не было, только «грязные чумные дома», куда упекали при малейшем подозрении на чуму, в свете чего многие местные жители в панике разбежались кто куда от греха подальше, а те, кто посмелее, тем не менее также собирались в путь-дорогу – в гости к сельской родне на Новый год по китайскому лунному календарю. У Ляньдэ, располагая чрезвычайными полномочиями, отменил все пассажирские поезда и переоборудовал школы, театры и бани под дезинфекционные станции, враз опустевшие храмы и гостиницы – под чумные госпитали, а составы на подъездных железнодорожных путях – в изоляторы. Приданные ему силы (семьсот городовых и тысяча солдат) были брошены на поквартальные обходы в поисках больных с целью принудительного помещения их под карантин и надзор за изоляторами. Вот только сами маньчжуры проявлять сознательность не спешили. Мало того, что перспектива попасть под карантин вселяла ужас в их души (и небезосновательный, отметим, поскольку шансы выйти из вагонов-изоляторов живыми были близки к нулю), они были еще и по рукам и ногам скованы обязательствами перед глубоко почитаемыми родителями и старшими членами своих семей, а потому «не сдавали» заболевших ни при жизни, ни после смерти, а все больше утаивали и наспех погребали трупы близких.
Подозрения на легочную чуму у него возникли сразу же, как только У Ляньдэ услышал от пациентов повторяющиеся жалобы на жар и боли в груди. А после того, как больные начали харкать кровью, а их кожа – приобретать лилово-синюшный оттенок, исчезли всякие сомнения в том, что это была именно она, тем более, что никто из заболевших не выживал и редко кто протягивал дольше двух-трех дней. Однако, будучи врачом с западным образованием, он понимал, что симптомы симптомами, а для стопроцентно достоверного подтверждения диагноза ему нужно выделить чумную палочку, а сделать этого без аутопсии невозможно. В дореволюционном Китае неприкосновенность тел умерших блюлась настолько свято, что любое посягательство на них каралось смертной казнью. Одно это заставляет задуматься о том, что же такого особенного было в этой эпидемии, чтобы испугать мандаринов до умопомрачения, – ведь иначе и не назовешь данное ими добро на вскрытие тела содержательницы постоялого двора под Харбином. Ну а по результатам аутопсии и анализа бактериальных культур ее легочной ткани У Ляньдэ окончательно убедился, что покойная была инфицирована именно