По злой иронии, в тот самый день 30 марта, когда заведующий медсанчастью лагеря военврач телеграфировал своему вашингтонскому начальству о начавшейся у него эпидемии тяжелейшего гриппа с осложнениями на легкие, в еженедельнике Государственной службы здравоохранения был опубликован отчет Майнера о только что завершившейся вспышке заболевания с теми же симптомами в Хаскелле. Прошло почти девяносто лет, прежде чем американский журналист Джон Барри сопоставил два этих эпизода и выдвинул логичное предположение о наличии причинно-следственной связи между двумя этими вспышками: какой-нибудь, вероятно, малообразованный и богобоязненный юноша, в жизни не видевший ничего, кроме родной фермы в Хаскелле, невзначай занес вирус в самую гущу кузницы кадров американской военной машины, откуда он и разъехался по всему миру[279].
При картографировании распространения весенней волны той пандемии с указанием дат, начиная с первого выявленного случая в Кэмп-Фанстоне, в восточном направлении транзитом через Канаду до Франции, все поначалу выглядит вполне логично, линейно и однонаправленно. Но затем вдруг вспоминаешь, сколько тысяч завербованных на севере Китая неквалифицированных рабочих из КТК было реально перевезено этими «особо охраняемыми эшелонами» через всю Северную Америку, и начинают закрадываться сомнения.
Ну, хорошо, допустим, никто из этапируемых в порты Восточного побережья китайцев ни в какие контакты с местным населением в пути следования действительно не вступал, поскольку это было строго запрещено, да и по причине языкового барьера. Но где гарантия, что никто из конвоиров на многодневном маршруте не терял бдительности, да хоть и просто из человеческого сострадания не выпускал китайских бедолаг на полустанках размять ноги и подышать свежим воздухом? И у конвоиров, и у начальника поезда была одна четкая инструкция: быстро и по возможности без лишнего шума доставить свой контингент пассажиров в пункт назначения на востоке; никто из них еще и стражами санитарного кордона себя не осознавал. К апрелю 1918 года Китай охватила новая эпидемия – на этот раз, похоже, действительно банальной сезонной простуды, – но она очень некстати наложилась по времени на излет предыдущей, начавшейся в декабре в Шаньси[280]. По крайней мере, в китайском медицинском сообществе на этот счет был твердый консенсус: «зимняя болезнь», но никак не «чума». Смертельных исходов не было, и проходила эта простуда обычно бесследно за четыре дня (один лишь У Ляньдэ упорно не желал соглашаться с коллегами, а продолжал настаивать, что это все та же болезнь, что разразилась в Шаньси, и налицо продолжение чумной эпидемии, но к его мнению уже мало кто прислушивался). Таким образом, не исключена вероятность того, что грипп на Восточное побережье Северной Америки прибыл с транзитной китайской рабочей силой. Еще больше запутывает расследование обстоятельств наличие свидетельств о том, что в Нью-Йорке люди начали сваливаться с гриппом еще в конце февраля 1918 года, то есть до того, как за помощью в лазарет обратился первый из заболевших в Кэмп-Фанстоне, повар Гитчелл, из чего некоторые делают вывод, что в Нью-Йорк грипп завезли возвращающиеся из Франции войска.
Так что давайте оставим на время открытым вопрос о географическом происхождении испанского гриппа. Доводы в пользу всех трех гипотез пока что остаются лежать у нас открытыми картами на столе. Для того чтобы с определенностью выбрать верную, надо было бы сравнить серотипы вирусов, вызывавших предшествовавшие вспышки гриппа, с тем, что разгулялся осенью 1918 года, но такой возможности у нас нет – и пока что не предвидится. В XXI веке ученые, впрочем, додумались до нового рода обоснований с привлечением аппарата теории вероятностей, и подобные модели свидетельствуют в пользу одной из трех вышеописанных гипотез (мы к этому еще вернемся), но наиболее вероятную версию никак нельзя назвать единственно правильной. Следовательно, по состоянию на 2017 год мы можем с близкой к 100 % уверенностью утверждать лишь одно: испанский грипп пошел не из Испании.
Отметим пока что попутно и тот интересный факт, что в том случае, если верной окажется китайская версия происхождения вируса, пандемию никак нельзя будет привычно списывать на последствия мировой войны. Нулевой пациент при таком раскладе был бедным крестьянином из глухой деревни в труднодоступной китайской глубинке, где занимался ровно тем же, чем и десятки поколений его предков, – возделыванием горных склонов, – который о мировой войне, скорее всего, даже и не слышал. То же самое касается и гипотетического парня с канзасской фермы: если вирус пошел оттуда, война тут точно ни при чем. И лишь в том случае, если первичная вспышка произошла во Франции, последовавшую пандемию корректно будет отнести на счет общемирового, как принято почему-то считать, вооруженного конфликта, поскольку в этом случае масса мужчин (и немного женщин) варилась в многолюдном котле тесного военного лагеря с четко заявленной целью – отправиться убивать других мужчин. Есть на столе и четвертая карта – джокер: не исключено, что все три гипотезы ошибочны, а об истинной причине пандемии до сих пор никто даже не догадывается.
Глава 2Статистика смертности
А все-таки, сколько народу по совокупности истребил испанский грипп? Людям сразу по завершении пандемии хотелось знать хотя бы приблизительный ответ на этот вопрос, и не только для того, чтобы оперативно исправить данные о численности народонаселения, но и чтобы оценить степень тяжести удара, пропущенного человечеством, и для внесения достоверных цифр в летописи, и – главное – для извлечения уроков на будущее. База сравнения имелась в готовом виде: статистика пандемии русского гриппа 1890-х годов была вполне детальной и достоверной. Тогда погибло около миллиона человек. Если испанский грипп недалеко от этого ушел, то, вероятно, пандемии гриппа – суть неизбежность, случающаяся с незавидной периодичностью раз в поколение, и тогда нужно учиться как-то справляться с ними, минимизируя число жертв. Если же урон был выше на порядок, тогда вывод следует совсем другой: было нечто совершенно особенное и уникальное либо в этом гриппе, либо в человеческом мире по состоянию на 1918 год, либо и в том, и другом, что повлекло за собой столь гибельную аномалию.
В 1920-х годах американский бактериолог Эдвин Джордан[281] оценил число умерших от испанского гриппа в 21,6 млн человек. То есть практически сразу стало ясно, что это явление иного порядка, нежели обычный сезонный грипп. Число его жертв превышало совокупные потери всех стран-участниц Первой мировой войны и в двадцать раз – число жертв русского гриппа. Как нам теперь известно, оценка Джордана была сильно заниженной, но на протяжении почти семидесяти лет после публикации она считалась близкой к истине, а это означает, что человечество поколениями недооценивало понесенный им урон.
Джордану простительно, ведь эпидемиология в 1920-х годах только зарождалась, критерии диагностики гриппа и пневмонии были весьма расплывчаты, а учет смертности (тем более с разбивкой по причинам) и в мирное-то время во многих странах не велся, не говоря уже о том, чтобы заниматься этим на фоне хаоса военного времени. Там, где статистика смертности имелась, Джордану оставалось полагаться на показатель избыточной смертности по сравнению с «нормальными» (т. е. без пандемий) годами, – но в таком подходе по определению заложено множество погрешностей, да и сам факт, что избыточная смертность вызвана именно гриппом, а не сопутствующими гриппу и войне факторами, остается неподтвержденным. В 1918 году и речи не шло о «лабораторном подтверждении» диагноза «грипп» ни у больных, ни посмертном, поскольку никто еще не знал о его вирусной природе. К тому же пандемии гриппа в реальности даже и не «начинаются», и не «заканчиваются». Они разгораются на фоне обычного сезонного гриппа, гротескно вздыбливают кривые заболеваемости и смертности, а затем плавно идут на спад и затихают вплоть до начала следующей пандемии. Даже в наши дни, имея вполне годные вирусологические лаборатории, позволяющие отличать пандемические подтипы вируса от сезонных, никто не берется называть пороговые значения распространенности и заболеваемости, после которых можно с уверенностью говорить о начале пандемии, – настолько субъективны все критерии.
В 1991 году два американских ученых – историк медицины Дэвид Паттерсон и географ-эпидемиолог Джеральд Пайл – первыми оспорили оценку Джордана и подняли планку до 30 миллионов жертв, что укрупняло катастрофу, но все-таки не до масштабов Второй мировой войны, унесшей, грубо говоря, вдвое больше жизней. Они включили в свою статистику все новые данные, которые всплыли или были раскрыты после публикации работы Джордана, но при этом ограничились подсчетом жертв лишь второй, осенней волны. При этом и на их карте мира имелись обширные белые пятна, о которых данных по-прежнему было не больше, чем у Джордана, да и достоверность имеющихся вызывала большие сомнения. К примеру, они воспроизвели его оценку в 450 000 жертв в России вместе с его же оговоркой «предположительно». «Также мало известно о реальных жертвах в Китае, – писали они, – но при общей численности населения в пределах 400–475 млн человек потери там, вероятно, были колоссальные»[282]. Россия и Китай – огромные страны, и ошибочные оценки смертности на их территориях чреваты серьезным искажением общемировой статистики, поэтому остановимся поподробнее на том, откуда и как Паттерсон и Пайл эти оценки получили.
Оценка в 450 000 умерших – это примерно 0,2 % от общей численности российского населения того времени. Если так, то выходит, что смертность от гриппа в России была самой низкой в Европе, что выглядит абсурдно для страны в состоянии полной разрухи, объятой Гражданской войной. И рассмотренный нами ранее пример Одессы также наводит на мысль, что в реальности смертность там была выше, причем в разы. Нам известно, что одесситы зачастую страдали сразу несколькими инфекционными заболеваниями одновременно, да и вероятность ошибочной диагностики там была весьма высокой. М. М. Тизенгаузен, патологоанатом прозекторской старой городской больницы, обнаруживал легочное кровотечение, верный признак испанского гриппа, у множества умерших, которым прижизненно этот диагноз не ставился. Тот же Тизенгаузен по совместительству работал и в городском морге – и там находил те же признаки смерти от гриппа у тех, кому ошибочно был поставлен диагноз «холера», а иногда и просто «чума», на которую в те годы можно было списать любую смерть. Зато у тех, кому был правильно поставлен диагноз «испанский грипп», он то и дело обнаруживал и другие инфекционные заболевания из числа самых серьезных – брюшной тиф, дизентерию, туберкулез.