Крупные города в целом страдали сильнее сельской местности, но и в пределах одной страны жителям некоторых городов приходилось хуже других. К примеру, Вашингтон пострадал значительно сильнее Чикаго, но намного меньше Сан-Франциско. Даже в пределах одного города показатели сильно варьировались. В столице Норвегии, которая в те годы называлась Кристианией, например, смертность была обратно пропорциональна жилплощади, приходившейся на одного члена семьи[327]. В Рио-де-Жанейро самый тяжелый урон понесли обитатели расплодившихся по периметру города как грибы subúrbios (стихийных поселков бедноты). В Америке в целом недавно прибывшие иммигранты умирали значительно чаще старожилов, хотя эти данные далеко не везде отслеживаются по причине неорганизованности быта вновь прибывших. Тем не менее проведенное в 1920 году в штате Коннектикут исследование такую тенденцию выявило: «Итальянских кровей семейства внесли почти двойной относительно их численности вклад в валовую смертность по штату в период эпидемии». Итальянская диаспора, как известно, массово прибыла в Америку позже других. Вот в Коннектикуте этнические итальянцы и умирали от гриппа с большей вероятностью, чем потомки выходцев из Ирландии, Англии, Канады, Германии, России, Австрии или Польши[328].
В чем причины такой избирательности на грани дискриминации? Отчасти она проистекала от неравенства в доходах и благосостоянии в зависимости от сословной принадлежности, которая в свою очередь, могла коррелировать с этническими и расовыми корнями[329]. Апологеты евгеники не преминули объяснить ее «неполноценной конституцией» представителей «вырожденческих рас», лишенных жизненной энергии, необходимой для преуспевания, и тяготеющих к себе подобным обитателям трущоб и фавел, где их, естественно, преследуют и добивают всяческие болезни (иными словами, главный аргумент сторонников евгеники сводился к тому, что итальянцы болеют и умирают чаще других сугубо по причине того, что они итальянцы, и так им и надо). На самом же деле, основными факторами, из-за которых особо уязвимыми перед лицом болезни были именно иммигранты и этнические меньшинства, были плохое питание, стесненные бытовые условия и недоступность качественной медицинской помощи, что по совокупности и ослабляло их «конституцию», делая бедняков, иммигрантов и представителей этнических меньшинств особо восприимчивыми к болезни и снижая их шансы на выздоровление. Именно по последней причине в Корее, к примеру, заболеваемость среди этнических корейцев и японцев была примерно на одном уровне, а вот умирали корейцы вдвое чаще[330]. По той же причине и в Индии сильнее всего пострадали племена бхилов, коренных обитателей труднодоступных лесов округа Данг на юго-востоке штата Гуджарат (в период между переписями 1911 и 1921 годов численность бхилов снизилась на 16,5 %, вероятно, именно из-за испанского гриппа). Эти носители древнего языка бхили очень кичились своей «близостью к почве» и статусом адиваси, исконных обитателей здешних мест, – вот только британцы и даже более осовременившиеся народы Индии смотрели на коренное население Данга как на отсталых дикарей[331].
Статистики долго водили за нос самих себя и широкую публику сводными данными, согласно которым в Париже самая высокая смертность наблюдалась в самых богатых кварталах, пока сами же не удосужились разобраться с тем, кто там в действительности умирал. Кашлявшими за помпезными фасадами архитектурного наследия барона Османа[332] оказались не владельцы апартаментов на этажах для господ, а обитатели chambres de bonne[333] в чердачных мансардах. Тереза Макбрайд в книге «Домашняя революция» объяснила это вполне доходчиво: «Проживая прямо над апартаментами своих нанимателей с нижних этажей, прислуга была обособлена в отдельное общество, так что без нужды ее было не видать и не слыхать, а при надобности всегда можно было тут же позвать». Работали горничные и слуги по 15–18 часов в сутки, а спали в тесных каморках, часто по нескольку человек в каждой. «Комнатки прислуги были обычно очень тесные, со скошенными потолками, темные и плохо проветриваемые, неотапливаемые, грязные и не обеспечивавшие ни приватности, ни даже личной безопасности», – писала Макбрайд[334]. Грипп, возможно, и был «демократичен», как отмечал один французский историк, но вот общество, которое он поразил, демократичностью не отличалось ни в коей мере: четверть умерших от испанского гриппа парижанок были из прислуги[335].
Были, однако, и парадоксальные исключения. Афроамериканцы, которых в те годы в США жестоко притесняли, испанский грипп переносили с удивительной легкостью – и даже бравировали этим еще тогда. «Что до так называемого "гриппа", то белые сами себе это большое шоу устроили, пусть сами им и любуются», – заявил некий Дж. Франклин Джонсон в письме в редакцию Baltimore Afro-American, добавляя, что «мы бы и слыхом о нем не слыхивали, если бы ежедневные газеты не втюхивали цветным людям оптом, да еще и семьдесят вторым шрифтом всю эту болтовню про здоровье»[336]. Загадка иммунитета афроамериканцев до сих пор не разгадана (вероятно, они, в отличие от других расово-этнических групп, массово и в легкой форме переболели относительно мягкой весенней формой, послужившей им прививкой от свирепого осеннего гриппа, но тогда откуда такая избирательность действия вируса первой волны?), зато разгадана другая тайна подобного же рода – о причинах в тридцать с лишним раз более высокой смертности на алмазном месторождении Кимберли по сравнению с золоторудным месторождением Витватерсранд (или просто Ранд) в Южной Африке. Там, похоже, виной всему были черные щупальца железнодорожных путей[337].
Золотодобычей в Ранде занималось раз в двадцать больше шахтеров, чем работало на алмазных копях, и город Йоханнесбург, построенный для их нужд, был, соответственно, крупнейшим железнодорожным узлом. Связан был Йоханнесбург железной дорогой и с восточным побережьем страны, включая Дурбан, крупнейший порт провинции Наталь. Хотя во время первой, «предупредительной» волны пандемии случаев заболевания испанским гриппом как таковым в Южной Африке зафиксировано не было, эпидемиолог Деннис Шэнкс позже нашел в медицинской литературе ранее прошедшие незамеченными упоминания о больных с типичными симптомами ОРВИ прибывших морем в Дурбан в июле 1918 года. Оттуда эти, вероятнее всего, отголоски весенней щадящей волны испанского гриппа и распространились на северо-запад вдоль всей линии железнодорожного сообщения с Рандом. И когда грипп по осени вернулся в Ранд, золотодобытчики там уже частично переболели и выработали иммунитет. До Кимберли же грипп тогда добраться не мог за отсутствием регулярных пассажироперевозок. Находясь в 500 км к юго-западу от Йоханнесбурга, город алмазодобытчиков тогда был связан регулярным железнодорожным сообщением не с Дурбаном через Йоханнесбург, а с южнобережным Кейптауном, а потому и первую дозу гриппа получил лишь после завоза в сентябре инфекции в этот порт военно-транспортными судами «Воронеж» и «Ярослав», и пострадал на порядок сильнее, поскольку ни летней мягкой волны, ни иммунитета в Кимберли не было. Когда же грипп начал распространяться в панике бежавшими из горнопромышленных центров шахтерами, провинция Наталь опять же оказалась защищенной лучше всех остальных частей страны, лежавших в стороне от железной дороги Дурбан–Йоханнесбург, в результате чего в бантустанах Сискей и Транскей на юго-востоке страны смертность оказалась втрое выше, чем в Натале.
Естественная изолированность от большого мира также делала крайне уязвимыми перед инфекцией обитателей самых отдаленных и труднодоступных мест. Отсутствие в анамнезе популяций встреч с подобными вирусами отливалось аборигенам высочайшей смертностью, особенно в тех местах, где грипп обрушивался на них на фоне проблем, проистекающих от нищенского существования вдали от благ цивилизации. В начале ноября, выйдя из новозеландского Окленда с инфицированными на борту, грузопассажирский пароход «Талуне» развез вирус по всей цепи островов Океании. В результате на Фиджи недосчитались 5 % населения, на архипелаге Тонга – вдвое больше, а в Западном Самоа потери и вовсе достигли катастрофических 22 %.
Города были в целом значительно уязвимее для инфекции, чем сельская местность, прежде всего из-за высокой плотности населения, и это понятно, но откуда такой ошеломляющий разброс показателей заболеваемости и смертности между городами? Там, где горожане переболели гриппом в легкой форме на весенней волне, осенняя волна была демпфирована естественным образом, но и результаты применения эффективных стратегий сдерживания со счетов сбрасывать нельзя. Одно исследование 2007 года показало, что в тех городах США, где были своевременно введены такие санитарно-эпидемиологические меры, как запрет массовых скоплений людей и обязательное ношение масок, они по совокупности дали снижение смертности в среднем почти на 50 % (правда в США в те годы возможностей для принуждения населения к соблюдению подобных мер безопасности было много больше, чем в разоренной войной Европе). Правда, критичными были своевременность введения и продолжительность действия подобных мер. Вводить их нужно было при первых же признаках начала эпидемии – и не отменять до полного исчезновения риска. Преждевременное снятие ограничений давало вирусу возможность с новой силой обрушиться на иммунологически девственное население и вызвать в городе вторую волну массовой заболеваемости и смертности