В испанской Саморе, как мы помним, массовые сборища не только не пресекались, но, напротив, целенаправленно устраивались отцами местной епархии. Результат – убыль населения на 3 %, что в два с лишним раза выше показателя смертности в среднем по стране, и первая строчка в рейтинге смертности среди всех городов Испании. На самом деле не важно, ритуально-религиозный, шаманско-языческий, мистический, карнавально-маскарадный или сугубо светский и даже атеистический характер носили массовые сборища, – главное тут, что все они повсеместно вносили свою лепту в продление пандемии. Кое-кто, к примеру, утверждал, что (в Северном полушарии, по крайней мере) было лишь две волны гриппа – весенняя и осенняя 1918 года, – а третий всплеск заболеваемости в начале 1919 года стал лишь отзвуком второй волны, когда, проспавшись после кратких зимних праздников, медики принялись запоздало регистрировать произошедшие за время всеобщей гулянки случаи. И ведь действительно, пока христиане праздновали Рождество, а евреи Хануку, дети и тех, и других в школы не ходили, вирус не разносили – и могли-таки, да, отсрочить последний всплеск до своего возвращения в классы после новогодних каникул.
Фоновые и хронические заболевания также могли влиять на восприимчивость населения к испанскому гриппу. Историк медицины Амир Афхами полагает, что его сородичи-персы, сражавшиеся в рядах британской армии, страдали от гриппа намного более жестоко, чем их заморские братья по оружию, поскольку зачастую переносили его на фоне малярии и сопутствующей ей анемии («малокровия», т. е. критического снижения уровня гемоглобина в крови и, как следствие, снабжения тканей кислородом), что само по себе ухудшает иммунный отклик.[339] Пандемия также разом очистила мир от несметного числа прочих «хроников», прежде всего – от туберкулезных больных, которые так или иначе вымерли бы за следующее десятилетие. На самом-то деле отнюдь не исключено, что именно туберкулез, этот «капитан смертников», по чьему-то меткому описанию, вывел человечество из бурных вод XIX столетия в XX век – и стал одной из главных причин, по которым испанский грипп во всем мире убивал мужчин намного чаще, чем женщин. Начнем с того, что в особо уязвимой возрастной группе двадцати-сорокалетних мужчины страдали туберкулезом значительно чаще женщин просто потому, что подвергались риску заразиться им на работе[340].
Таким вот странным образом культура сказывалась на демографии: во многих странах мужчины в основной своей массе ходили на работу, а женщины занимались домашним хозяйством. Но, хотя в целом во всем мире смертность среди мужчин была в среднем выше, чем среди женщин, в отдельных странах в определенных возрастных группах наблюдалась обратная диспропорция. Наконец в Индии женская смертность была выше мужской во всех возрастных группах. С чего бы такому быть в стране с традиционным укладом, отводившим индианкам роль исключительно домохозяек? Единственное более или менее правдоподобное объяснение таково: во время бедствия индианки всех возрастов – от девочек до старух, – и без того отличающиеся более слабым, чем у мужчин, здоровьем вследствие пренебрежительного отношения к себе и хронического недоедания, получают в довесок к обычному набору хлопот по хозяйству обязанность ухаживать за больными. Отсюда повышенный риск заразиться на фоне пониженной сопротивляемости организма, усугубляемой еще и всяческими табу и ограничениями в части рациона питания, – отсюда и диспропорциональная по сравнению с мужчинами восприимчивость к болезни, и более высокая летальность.
Самой распространенной религией в Индии был и остается индуизм. Строго говоря, и индусами-то корректно называть лишь тех жителей Индии, которые исповедуют эту религию. Индуизм не требует строго придерживаться вегетарианской диеты, однако всячески увязывает вегетарианство с духовной ясностью и чистотой, причем индуски чаще индусов придерживаются строго вегетарианской диеты, а вот для вдов, по канонам индуистской традиции, вегетарианство считается строго обязательным. Детально проанализировав в 1920-х годах деревенский быт на севере Индии, американский антрополог и миссионер Шарлотта Вайэлл-Уайзер[341] отметила, что рацион питания там, по сути, ограничен тем, что выращивается на окрестных полях, – зерновыми, бобовыми и овощными культурами. Что ее при этом поразило, так это отсутствие у деревенских – при таком-то скудном питании – признаков дефицита железа (первый из которых – малокровие). Но, внимательно понаблюдав за тем, как они питаются, она поняла, что индусы вытягивают из своей незатейливой растительной пищи все содержащееся в ней железо до последнего атома. Зерно, к примеру, не только не перемалывается в муку, но даже не обмолачивается, а употребляется в пищу цельным, вместе с относительно богатой железом шелухой. Она явственно чувствовала, что они живут на самой грани железодефицитной анемии, и малейшего перебоя с питанием достаточно для того, чтобы столкнуть их за эту грань[342]. Засуха после так и не пришедших летом 1918 года с юго-запада муссонных дождей и последовавший за нею неурожай однозначно повлекли за собой отнюдь даже не малый «перебой с питанием».
Но и при всех равных условиях, когда ни благосостояние, ни питание, ни празднества, ни традиции навещать родню не позволяют провести различия между двумя группами людей, все равно в сухом остатке сохранялись удручающе сильные различия в уровнях смертности между по всем параметрам схожими популяциями, – будто какой-то незримый бог метал молнии вслепую и наобум, определяя, где выкосить гриппом побольше людишек, а где смилостивиться над ними. Даже по территории Аляски коса смерти прошлась выборочно. Хуже всего пострадало побережье Бристольского залива, где погибло почти 40 % населения, в других частях смертность была на порядок ниже, а кое-где не достигала и 1 % – как в самых благополучных из американских мегаполисов, – да и доля аляскинцев, вовсе избежавших заболевания – около 20 %, – была относительно высокой. И вот эта упорно проявляющая себя повсеместно вариативность смертности при отсутствии видимых демографических различий очень долго не поддавалась никакому разумному объяснению. Многие задавались вопросом, не в генетических ли особенностях популяций дело: может, есть какая-то хромосома предрасположенности к гриппу или, напротив, невосприимчивости к вирусу? Но где ее искать и как это доказать? Тем более что люди с общими генами, будучи родственниками, часто и живут в одной местности и даже под общей крышей, а значит, все они подвержены одним и тем же рискам и инфицируются одними и теми же микроорганизмами. Как развязать этот узел корреляции между генетическими и внешними факторами? Задача очень непростая, но попытка не пытка, решили ученые.
Совершенно неожиданно вместо распутывания узла нашлись ножницы, позволяющие его разрезать. Ими совершенно случайно поделились с учеными… мормоны. Члены Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, как они официально себя именуют, верят, что семейная ячейка сохраняется и после смерти, если все члены семьи приняли крещение, и даже не крещенные при жизни могут воссоединиться с родными через посмертное крещение. В этой связи мормоны – самые добросовестные и ревностные генеалоги, каких только можно себе представить: ведущиеся из поколения в поколение архивы семейных родословных на миллионах рулонов микропленки они хранят в подземном бункере-хранилище под Гранитной горой хребта Уосатч неподалеку от Солт-Лейк-Сити. Вход в построенный в 1965 году архивный бункер защищен стальной дверью массой тринадцать тонн, способной выдержать ядерный взрыв, однако в наши дни содержимое архивов оцифровано и доступно через Интернет. Что еще полезнее, все записи имеют прямую активную ссылку на свидетельство о смерти соответствующего лица, то есть узнать, от чего умер каждый из включенных в эту всемирную базу данных когда-либо живших мормонов, можно одним нажатием кнопки. В 2008 году Фредерик Олбрайт с коллегами по Университету Юты выявили почти 5000 мормонов, умерших от гриппа за последние сто лет. Проведя корреляционный анализ родственных связей умерших, они установили, что кровные родственники умерших от гриппа мормонов с бо́льшей вероятностью умирали от гриппа, даже если проживали отдельно от них, чем мормоны, не имевшие умерших от гриппа среди кровной родни[343].
Это многообещающее указание на вероятную наследственную предрасположенность к гриппу другими исследованиями, однако, пока что подтвердить так и не удалось. Затем в январе 2011 года в Париже в разгар сезонного гриппа в отделение интенсивной терапии Детской больницы Неккер поступила двухлетняя девочка с двусторонним отеком легких. Врачи поставили ей диагноз «острый респираторный дистресс-синдром (ОРДС)» и успели ребенка спасти, однако один из них, Жан-Лоран Казанова[344], озаботился еще и секвенированием генома этой пациентки. Его заинтересовало, как могло выйти, что практически здоровый по всем внешним признакам ребенок попал в реанимацию со старческим по своей сути заболеванием, которое обычных детей не берет. Выяснилось, что девочка страдала наследственной генетически обусловленной недостаточностью интерферона, то есть клетки ее организма были изначально лишены этой важнейшей первой линии обороны от вирусов. В результате ее иммунная система отреагировала на атаку рядового вируса сразу же по резервному плану B – обширным воспалительным процессом в легких, наподобие того, что регулярно наблюдали патологоанатомы в 1918 году. Выявленный у этого ребенка генетический дефект оказался достаточно редким, но Казанова не успокоился, пока не набрал достаточную статистику по подобного рода случаям атипичной пневмонии, вызванной наследственным дефицитом интерферона. Выяснилось, что подобный эффект может наблюдаться примерно у одного из 10 000 людей, что примерно и совпадает с частотой развития ОРДС на фоне сезонных эпидемий гриппа