[477]). (Не могли ли, кстати, зловещие знамения перед пришествием испанского гриппа – все эти внезапно засохшие розовые кусты и невесть откуда слетевшиеся в города совы – стать следствием обостренного и гипертрофированного восприятия измученными войной людьми реальных последствий сугубо атмосферных феноменов?)
Малыш Эль-Ниньо – гость достаточно редкий и нерегулярный, и случается это явление раз в несколько лет (от двух до семи, а иногда и реже), а длится несколько месяцев. Что до малышки Ла-Ниньи, то она девочка капризная, иногда и вовсе не приходит, но тянется эта фаза охлаждения всегда значительно дольше, чем горячая фаза Эль-Ниньо, – от года до трех лет. Важно отметить, что пик обеих фаз Южной осцилляции всегда приходится на зимние месяцы Северного полушария. Причин, по которым холодная фаза Ла-Нинья повышает вероятность пандемии гриппа, никто толком объяснить не берется, но высказывались предположения, что все дело в погодно-обусловленных изменениях маршрутов миграции перелетных птиц: на фоне Эль-Ниньо они, дескать, чаще проходят через места обитания популяций домашней птицы, через которую вирус передается человеку.
Следовательно, зная, что планета вступает в фазу Ла-Нинья, – как это было в августе 2016 года, – можно небезосновательно говорить о повышенной угрозе пандемии, хотя это всего лишь один из элементов значительно более сложной и многофакторной головоломки[478]. Если бы нам удалось до конца понять связь между путями миграции птиц и гриппом, вот тогда бы мы, возможно, получили представление и о многом другом, в частности, о том, как влияет сжигание нами углеводородного топлива на время и географию зарождения потенциальных новых пандемий. Ведь мы, как ни крути, давно вступили в эпоху антропоцена, то есть влияния человечества на глобальные природные явления посредством следов, оставляемых на планете нашими автомобилями, ядерными взрывами и прочими артефактами – вплоть до пластиковых пакетов в океане и куриных костей на свалках. Предыдущая эпоха, голоцен, длилась 12 000 лет – с конца последней ледниковой эпохи до (так уж совпало) начала сельскохозяйственной революции и с нею – истории гриппа как заболевания человека. Вступив в антропоцен, мы, образно говоря, вторглись на совершенно неразведанную и не предназначавшуюся нам природой территорию. Палеоклиматолог Уильям Руддиман по этому поводу очень метко сказал, что «мы, люди, теперь разом положили конец тянувшейся 2,75 млн лет истории циклических оледенений Северного полушария, причем на невообразимый срок». В 2014 году американские орнитологи из Национального Одюбоновского общества установили, что границы ареалов обитания птичьих популяций в Северном полушарии за последние 48 лет сместились в среднем на 64 км к северу вследствие общего повышения температурного фона[479]. Глобальное потепление, не исключено, оказывает и прямое влияние на вирус гриппа. Прямых подтверждений этому нет, но косвенные догадки вирусологов на такую мысль наводят. Всегда считалось, что идеальные условия для вируса гриппа создает сухая морозная погода, но некоторые из циркулирующих в наше время штаммов, похоже, прекрасно адаптировались и к влажной жаре, все более распространяющейся в современном мире, – вплоть до того что вспышки H5N1 в Азии, к примеру, наблюдались и на фоне летнего пекла. На этом, пожалуй, пора поставить точку в обсуждении вопроса о сроках следующей пандемии и двигаться дальше.
Насколько массовой и тяжелой она будет? За правильный ответ на этот вопрос причитается нобелевский джекпот по медицине, поскольку факторам, влияющим на оба показателя, несть числа. В наши дни штамм вируса-возбудителя испанского гриппа – случись ему возродиться, – скорее всего, приводил бы самое большее к легкому недомоганию, поскольку иммунная система человека до сих пор на него «натравлена». Главную угрозу представляет потенциальное появление совершенно нового и ранее не встречавшегося штамма, данных о котором нет в наследственной иммунной памяти никого из ныне живущих. Но и в таком случае развитие событий и ход пандемии прогнозировать затруднительно, поскольку человечество тоже не стояло на месте и весьма далеко ушло от того плачевного положения дел, имевшего место в 1918 году. Сомнительно, чтобы в наши дни где-то повторилась ситуация, сложившаяся на Западном фронте к осени 1918 года, или возобновились массовые перемещения людей с места на место, спровоцированные Первой мировой войной. С другой стороны, мир стал более связным, а транспорт – быстрым, что способствует стремительному и неконтролируемому передвижению инфицированных по миру и попутному распространению заразы, тем более что санитарных кордонов становится все меньше, включая и естественные, проявляющиеся в форме географической изоляции. Однако и системы санэпиднадзора сегодня усовершенствовались, и действенные лекарственные средства, и вакцины от множества болезней появились. Но ведь и население в целом постарело. Впрочем, имея ослабленный «в целом» иммунитет, пожилые люди имеют в качестве компенсации столь важный плюс, как повышенная вероятность сохранения в «иммунной памяти» их организма данных о всевозможных ранее перенесенных разновидностях гриппа, – так что, далеко не факт, что старики будут уязвимее молодежи.
В 2013 году американская компания AIR Worldwide, специализирующаяся на математическом моделировании катастроф, взялась за задачу прогнозирования последствий пандемии гриппа, подобного испанскому по степени опасности, с учетом всех вышеперечисленных новых факторов, – и выдала оценку, по которой от него погибнет 21–33 миллиона людей[480]. С учетом того, что народонаселение планеты с 1918 года учетверилось, становится очевидно, что катастрофа будет не столь грандиозной, как при испанском гриппе, но все равно ошеломительной. К тому же эта оценка все-таки тяготеет к нижней границе диапазона ранее публиковавшихся оценок возможных последствий сопоставимой пандемической катастрофы, которые варьировались в широчайших пределах – от миллиона до ста миллионов жертв. Из-за такого разброса оценок на два порядка диаметрально расходились и мнения относительно того, чего ждать от будущего: пока одни уверенно заявляли, что бояться всяких пандемий нечего и все под контролем, другие причитали, что человечество ужас-ужас как не готово к отражению угрозы. Первые обвиняли вторых в алармизме, а те своих оппонентов – в зарывании головой в песок благих иллюзий. И непреодолимая пропасть между двумя этими взглядами служит лучшей иллюстрацией того, насколько мы далеки от понимания природы пандемии в целом и пандемии гриппа в частности.
При всей неопределенности прогнозов есть вещи, которые мы можем и должны сделать, чтобы встретить пандемию в состоянии готовности, когда бы она ни пришла. В 2016 году Комиссия по созданию GHRF призвала правительства, бизнес и благотворительные фонды изыскать совместными усилиями 4 млрд долларов в год на финансирование комплекса мер по обеспечению глобальной пандемической готовности, которая подразумевает повсеместное наличие следующих четырех компонентов: квалифицированные и мотивированные работники общественного здравоохранения; надежные системы эпидемиологического надзора; эффективные сети лабораторий; взаимодействие с местным населением.
Испанский грипп и последующие пандемии продемонстрировали, что при наличии должных материальных стимулов и подготовки работники здравоохранения остаются на своих постах и честно выполняют свой долг, обеспечивая пациентов надлежащим лечением и уходом даже ценой огромного риска для собственного здоровья и личной безопасности. Следовательно, об этих кадрах нужно заботиться, оказывая им всемерную поддержку, а в случае болезни обеспечивая и самих работников здравоохранения квалифицированной медицинской помощью. Лучший же способ поддержки – вооружить их действенными методами предупреждения и раннего выявления заболеваний и сделать так, чтобы медики имели дело с информированным, грамотным и соблюдающим санитарно-гигиенические рекомендации населением. По всем трем направлениям мы продвинулись вперед колоссально по сравнению с 1918 годом, но резервы для совершенствования по-прежнему далеко не исчерпаны.
В настоящее время у органов эпидемиологического надзора, таких как американский Центр контроля и профилактики заболеваний (CDC) и ВОЗ, неделя и больше уходит на раскачку после поступления первого сигнала о возможном начале пандемии, прежде чем они начинают хоть как-то реагировать на тревожные данные. В 2009 году американские исследователи Николас Кристакис[481] и Джеймс Фаулер[482] решили попробовать сократить время отклика за счет выявления категорий лиц, предрасположенных к заболеванию гриппом самыми первыми по времени, еще до начала эпидемического распространения, с тем чтобы использовать их в качестве «датчиков» систем раннего оповещения об угрозе пандемии. По сути, они вспомнили о вековой давности «теории происходящего» Рональда Росса и осознали, что любая заразная вещь, будь то грипп или мем, распространяется по социальным сетям и зависит от их структуры.
Ключевым для понимания их подхода моментом является знакомство с феноменом, которое Кристакис и Фаулер назвали «парадоксом дружбы». Смысл в том, что у каждого человека в друзьях числятся люди, у каждого из которых в среднем больше друзей, чем у него самого, – и возникает этот эффект по причине субъективности определения каждым из нас понятия дружбы (для простоты понимания: популярных и общительных людей записывают себе в друзья много чаще, чем замкнутых и малоизвестных, а поскольку у этих «душ компании» круг общения широк, их и упоминают чаще нелюдимов, – отсюда и чисто статистический «парадокс дружбы»). На практике это означает, что случайно выбранный человек на вопрос о лучшем друге с бо́льшей вероятностью назовет более социально адаптированную и общительную личность, нежели он сам. Во время вспышки свиного гриппа в 2009 году Кристакис и Фаулер отслеживали две группы – контрольную, составленную из случайной выборки студентов Гарварда, и целевую, в которую вошли студенты, кого первые чаще остальных указывали в числе своих друзей. Выяснилось, что «всеобщие друзья» заболевали в среднем на две недели раньше случайно выбранных однокурсников, – предположительно, по причине более частых и широких контактов, в том числе, и с носителями инфекции