Если бы удавалось фиксировать первый всплеск гриппа среди особо общительных подгрупп населения и вводить в действие стратегию сдерживания на те самые две недели раньше, чем сейчас, это способствовало бы спасению очень многих жизней. За две недели можно сделать прививки великому множеству людей из групп риска. Но есть и еще один путь использования таких датчиков для ограничения тяжких последствий пандемии, а в идеале и для ее предотвращения. Если вакцинацию до начала эпидемии проходит достаточно высокий процент населения, возникает эффект так называемого «стадного иммунитета», распространяющийся и на непривитых. Все просто: масса привитых блокирует каналы передачи вируса, и популяция в целом оказывается достаточно защищена, хотя и не каждый ее член обладает иммунитетом. Крисакис и Фаулер как раз и доказали, что стадный иммунитет можно быстрее и проще выработать, если целевым образом вакцинировать именно менее многочисленных представителей групп «датчиков», особо восприимчивых к инфекции в силу их общительности, а не всех подряд, включая людей замкнутых и в разнесении вируса особо не участвующих.
И тут самое время задаться вопросом об эффективности средств профилактики гриппа. Как обстоят дела на этом направлении? Тоже вроде бы движутся. Вакцины от гриппа год от года совершенствуются, вот только и синтезировать их по-прежнему приходится год за годом заново. С 1973 года ВОЗ ежегодно выпускает рекомендации насчет того, какие штаммы включать в состав вакцин, исходя из данных мониторинга активно циркулирующих вирусов. Вот только на производство достаточного количества вакцин требуется время, а потому решение о том, от каких подтипов и штаммов гриппа начинать прививать население в октябре, принимается еще в феврале. Отсюда и неразрешимая проблема: если в период с февраля по октябрь появляется новый опасный штамм, вакцина становится в лучшем случае бесполезной. Но и тут, кстати, на помощь могут прийти молекулярные часы: выявление «дозревающих» до состояния готовности к передаче от человека штаммов позволило бы своевременно включать их в состав комбинированных вакцин.
Тем временем продолжается и работа над созданием так называемой «универсальной» вакцины от любого гриппа, не требующей ежегодного обновления. В последние годы отказались от изготовления вакцин на основе полной цепочки РНК вируса, поскольку их использование сопряжено со слишком высоким риском развития у вакцинируемых полной клинической картины гриппа или побочных эффектов ничем не лучше самого гриппа. Поэтому для стимулирования отклика иммунной системы в современные вакцины включают лишь головку H-антигена в форме присоски, с помощью которой вирус взламывает клетку эпителия. Беда в том, что именно этот сегмент вирусной РНК год от года неизменно мутирует, делая прошлогодние вакцины бесполезными, а потому ученые продолжают заниматься изысканием альтернативных подходов.
Уже знакомый нам Джеффри Таубенбергер, еще занимаясь изучением вируса испанского гриппа, обратил внимание на тот факт, что другая часть H-антигена – стебелек или жгутик – год от года не меняется. Дело в том, что эта белковая цепочка функционально играет роль якорной цепи при головке-якоре, а потому должна обладать строго определенными механическими свойствами, которые давным-давно вирусами оптимизированы и в изменениях, по их «логике», не нуждаются. Группа Таубенбергера и многие другие вирусологи теперь сосредоточили свои усилия на этом обязательном и при этом относительно стабильном фрагменте вирусной РНК, пытаясь разработать вакцину, которая научит иммунную систему реагировать именно на него, что позволит одной прививкой защищать организм от всех прошлых и будущих штаммов гриппа.
При следующей же пандемии уполномоченные органы, отвечающие за охрану здоровья населения, введут жесткие ограничительные меры – карантин, закрытие школ и прочих учебных заведений, запрет массовых мероприятий и собраний. Понятно, что сделано это будет для нашего же блага, но как обеспечить всеобщее соблюдение запретов? И, опять же, памятуя о том, что лучшая защита от пандемии гриппа – «стадный иммунитет», как принудить людей к массовой вакцинации? Опыт показывает, что народ крайне нетерпимо относится к «обязаловке» по части здравоохранения, и все вышеописанные меры сдерживания пандемии эффективнее всего работают тогда, когда люди идут на самоограничения добровольно, а власти ограничиваются терпеливыми разъяснениями, проявляя при этом уважение к свободе выбора и полагаясь на сознательность граждан и уж во всяком случае избегая насаждения запретительно-ограничительных мер с помощью полиции и прочих силовых структур. В 2007 году CDC выпустил руководство по обеспечению максимального уровня соблюдения санитарных мер в период пандемии. Памятуя, в частности, и об уроках 1918 года, рекомендуется делать надлежащие ограничения обязательными лишь при превышении критического порога летальности, устанавливаемого на уровне 1 % от числа заболевших (как мы помним, летальность испанского гриппа, по самой скромной оценке, была не ниже 2,5 %). В современных реалиях, исходя из численности населения тех же США по состоянию на 2016 год, это означает, что CDC рекомендует переходить к принудительным ограничениям лишь после того, как выяснится, что в случае повального заболевания умрет три миллиона американцев, – настолько контрпродуктивным считает принуждение эта организация.
Но раз так и противоэпидемические меры лучше работают при их сугубо добровольном соблюдении людьми, значит, необходимо проводить информационно-разъяснительную работу с целью донесения до всеобщего понимания природы болезни и опасности, которую она представляет. Вот, собственно, и главная причина, по которой так важно рассказывать об истории испанского гриппа. Это же и один из аргументов в пользу фильмов-страшилок наподобие описанной выше «Эпидемии», озвучиваемых их создателями. Увидев, какими ужасами чревато развитие событий при наихудшем сценарии, считают они, зрители убедятся в необходимости вакцинации и продолжения финансирования вирусологических и эпидемиологических исследований за счет налогов, которые они платят государству, а кто-то, возможно, раскошелится и на частные пожертвования. Весьма противоречивая стратегия, следует отметить, и не только по причине того, что подобные фильмы способны вызвать синдром «постапокалиптической усталости» у слабонервной публики, но еще и потому, что создают иллюзию фантастичности показываемых «наихудших» сценариев, в то время как ученые пока что отнюдь не готовы дать гарантий, что подобного не случится в действительности, поскольку все еще недостаточно хорошо изучили феномен развития смертоносных пандемий. До сих пор нельзя исключить вероятности того, что тот же вирус подтипа H5N1 разродится штаммом не менее опасным, чем вымышленный вирус Мотаба, – так что нам остается только запастись терпением и наблюдать за ходом развития событий на вирусологическом фронте. К тому же кинематографистам было бы не лишним вспомнить об уроке, полученном их предшественниками в начале XX века, которые под влиянием модной тогда евгеники наплодили «ужастиков» о чудовищных последствиях бесконтрольного размножения «дефективных», а после того, как евгеника себя полностью дискредитировала, и сами оказались в глупом положении с подобными кинолентами в творческой биографии.
Правы или нет сторонники тактики превентивного запугивания населения художественными вымыслами, рассудит история. А вот средства массовой информации в любом случае будут играть критически важную роль при любой будущей пандемии, и 1918 год преподал нам бесценные уроки и в этом отношении: цензура, замалчивание и преуменьшение опасности не сработали; своевременное и объективное освещение хода развития событий и распространение всей имеющейся на текущей момент достоверной информации – вот что работает. Осведомленность населения, однако, не гарантирует его автоматического согласия на участие в реализации комплекса запланированных противоэпидемических мер. Даже зная, как сдержать распространение болезни, люди не обязаны считать эти знания руководством к действию. Когда несколько лет назад Еврокомиссия приказала уничтожить под корень все оливковые деревья в итальянской Апулии во избежание распространения за пределы этой области опаснейшего патогена этого растения, местные жители устроили массовые протесты и завалили суды исками с требованием отменить решение. Оливковые деревья в Италии – это же не просто сельхозкультура, это глубоко коренящийся в народных чувствах символ преемственности поколений, их веками высаживали в ознаменование рождения детей. Еврокомиссия же приняла решение об уничтожении оливковых рощ, даже не поинтересовавшись мнением хозяев, и те ответили чиновникам взаимностью, отказавшись задним числом прислушиваться даже к самым убедительным научным аргументам[484]. Доверие между двумя сторонами было подорвано, хотя там, скорее всего, и подрывать было нечего. Взаимное доверие между властью и народом быстро не строится. Если его нет к началу пандемии, то после ее начала, как бы качественно и добросовестно чиновники ни информировали население и сколь бы убедительно его ни увещевали, народ к ним не прислушается.
Другой урок 1918 года заключается в том, что людям иногда свойственно игнорировать разумные советы квалифицированных специалистов по причинам, уходящим корнями в глубокое прошлое. Уже в новом тысячелетии президент ЮАР Табо Мбеки, к примеру, возвел отрицание вирусной природы СПИДа в ранг национальной доктрины и назначил министром здравоохранения свою единомышленницу, рекомендовавшую лечить его традиционными и проверенными народными средствами, а именно свеклой с чесноком и лимонным соком. От такого лечения не получавшие необходимой антиретровирусной терапии пациенты со СПИДом вскоре начали пачками умирать по палатам и прямо во дворах переполненных больниц. Поведение Мбеки только на первый взгляд было необъяснимым. При взгляде же на него в историческом контексте становится понятным, что все дело в том, что белые колонизаторы постоянно возлагали вину за неблагополучную санитарно-эпидемиологическую ситуацию в Южной Африке на местное темнокожее население. Последствия этих обвинений зачастую бывали самими жестокими и долгосрочными, как это, в частности, случилось и в 1918 году, когда пандемия положила конец десятилетним дебатам относительно целесообразности расовой сегрегации и побудила колониальные власти решите