Она отпустила резиновый коврик. Тот воссоединился с плиткой на полу с таким хлопком, что все в лавке подскочили на месте. Внезапно на ней сошлись все взгляды, как будто эти женщины, слившиеся в одно красочное целое, осознали наконец ее присутствие. Она пробежала взглядом по их лицам: пятидесятилетние, познавшие на собственной шкуре наихудшее, изрытые морщинами, окартоненные, не иначе пекущиеся о семейных очагах, вокруг которых копошились непристойные пáры истых живоглотов, – властные матроны, муштрующие стадо своего клана ходить по их струнке.
– А это? – спросила одна из женщин, поднимая руку на Марту Богумил.
Мясник пожал плечами, несколько секунд выбирал подходящий резак и ответил:
– Пока не готово, нужно еще промариновать.
Ошеломленная, ничуть не сомневаясь в значении того, что произнес живодер, Марта Богумил приняла боевую стойку. Даже если бы противник напал на нее с ножом, у него не было бы ни единого шанса. И все же ей не верилось, что ее рассматривают в качестве животного, которое нужно помариновать в его страхе и боли, прежде чем освежевать и выпотрошить, и до сих пор она и думать не думала, что ей придется сражаться, чтобы выбраться из того места, где она приземлилась. Она снова затянула шарф вокруг шеи, не заботясь о том, чтобы прикрыть груди или лобок. Собственная нагота ее не смущала. По правде говоря, когда ты провел несколько часов или несколько лет в кромешной тьме, тебе уже наплевать на достоинство или внешний вид твоего тела, ты просто счастлив, что его, тело, тебе возвращают, и если оно раздето, это не играет никакой роли.
Тем временем мясник попросил своих клиенток покинуть помещение. Пятеро мегер подчинились, не мешкая и не произнеся ни слова. Хозяин неторопливо нажал на пуск, чтобы опустить железный занавес, наглухо отделяющий мясную лавку от улицы, и, когда механизм замолк, расположился прямо напротив Марты Богумил, соблюдая дистанцию в три метра, достаточно разумную, чтобы никто из них не оказался застигнут врасплох внезапным нападением. Он принял со своим резаком низовую боевую стойку, слегка развернувшись при этом наискось. И воспользовался брюшным дыханием. При своей внешности самого заурядного торгаша он выказывал несомненные боевые навыки.
– Что ты тут делаешь, Марта? – спросил он.
– Мы что, знакомы? – огрызнулась Марта Богумил.
Вокруг нее царил запах сырых опилок, расхристанных трупов, костяков, содрогающейся в отчаянии агонии, стали, погружающейся в чудовищный ужас плоти.
Она незаметно чуть сместила опору, почти неуловимо для глаза изогнув подошву правой ноги. Живодер приподнял клинок на несколько сантиметров. Определенно, он умел сражаться. Он выдохнул сквозь сжатые зубы, что не дало Марте никакой полезной информации, потом решил вступить в разговор.
– Пока не совсем, – сказал он.
– Будет лучше, если я узнаю об этом побольше, – сказала Марта.
– Тебя ждут здесь уже четверть века, – объяснил живодер резким, но не очень звучным голосом. – Тебя зовут Марта Богумил, ты должна разыскать шаманку Горджом и убить ее.
– Не обязательно, – возразила Марта. – Установить с ней контакт, но не обязательно ее убивать.
– И убить ее, – повторил живодер. – В любом случае все уже сыты по горло этой сволочью. Вредная старуха, мы пытались поладить с ней своими силами, но она постоянно ускользает. Так что запросили специалиста. Это ты. Спасибо, что явилась. Ты могла бы добраться побыстрее, ну да ладно, теперь не время для жалоб. Так или иначе, спасибо.
– Путешествие – это отнюдь не отдых, – сказала в оправдание Марта.
Она без особых колебаний встряла в эту нелепую беседу, притворно расслабившись, но оставалась начеку, готовая отразить неожиданное нападение и не давая сбить себя с толку речам противника. Тот, в конце концов, вполне мог оказаться порождением кромешной тьмы, психованным чудищем. Она слишком легко уверовала, что покинула зыбкий мир, прибыла на зону, покончила с метафизическими ловушками, темнотой и соскальзыванием между реальностью и сновидением, между воспоминаниями и фантазмами, между небытием и кошмаром. И теперь не была уже так уверена, что не находится все еще внутри очередного эпизода своего путешествия, еще одного омерзительного эпизода.
– Представляю себе, – согласился живодер. – Но все это для тебя позади. Отныне ты покоишься на твердой почве, на плитках, которые не угрожают уйти из-под ног, стόит на миг смежить веки. Приди в себя, высокородная дочь Марта. Тебе почти нечего больше бояться. Теперь ты отправишься на охоту, ты выследишь шаманку Горджом и убьешь ее так, как тебя научили убивать, используя приемы, которыми мы не обладаем. Ты нам поможешь. Ты обоснуешься у нас, на улице Дайчууд по старому адресу шаманки. Мы дадим тебе одежду, ты вольешься в наше сообщество, выйдешь за меня замуж, чтобы обрести социальный статус и вести себя так, как тебе заблагорассудится. Нужно, чтобы ты обрела социальный статус, чтобы ты вела себя, как тебе заблагорассудится, и отыскала след, ведущий в тайное обиталище шаманки Горджом…
– А ты, ты-то кто? – прервала его Марта Богумил.
– Но сначала я должен буду содрать с тебя кожу, – продолжал живодер, не обращая внимания на то, что его перебили.
– Что… – начала было Марта, потом отступила на шаг и
15. Ошаяна
Нелепость школьных требований и упреки учительницы мало-помалу вносили свою лепту в вызревание ее ярости, и, как результат, Ошаяна подожгла помещение, где проходили курсы по ликвидации безграмотности, единственной слушательницей которых она являлась, и сбежала в лес. Ей было одиннадцать, у нее было железное здоровье и предостаточно всяческих уловок в рукаве.
Бела Бельштейн, учительница, недолго причитала над почерневшими балками школы, она загрузила в котомку провизию и отправилась по следам Ошаяны с твердым намерением вернуть ее домой, восстановить вместе с ней разрушенное строение и возобновить с нуля ее прерванное образование. Во влажном сумраке с огромных деревьев свешивались лианы, по временам с высоты падали капли дождя или холодных древесных соков, но ближе к земле расползалась удушающая жара. Не считая шума шагов и каких-то отдаленных похрустываний, кругом царила тишина. Птицы попадались редко, Бела Бельштейн замечала одну из них два, от силы три раза за день, когда птица, огромная и черная, пролетала между огромными и черными стволами и исчезала, не вскрикнув, как наваждение. Помалкивали даже насекомые. Бела Бельштейн не любила ходить по лесу, чей покой всегда ее настораживал, но превозмогла приступы тревоги, думая о счастье, которое наполнит ее в тот момент, когда она найдет Ошаяну. Ночи были мучительны, чересчур, слишком долгие, и она практически не спала, домогаемая запахами личинок и болота, которые поднимались в эту пору от земли с еще большей силой, как будто их подстрекал мрак.
Через три дня она окончательно потеряла следы Ошаяны, но решила не оставлять своих поисков. Она не звала маленькую беглянку, понимая, что ее голосу не вырваться за пределы поистине смехотворного круга. Она двигалась в казавшемся ей наиболее логичным направлении, решительно оставляя за спиной то, от чего хотела убежать Ошаяна, но спустя какое-то время ей стало казаться, что она идет наугад и даже пустилась во все тяжкие, рыщет и петляет зигзагами, утратив все ориентиры. Тем не менее она упорствовала еще неделю. Потом все же решила повернуть назад. Запасы продовольствия, которые она экономила, как в военное время, подходили к концу, надежда догнать Ошаяну угасла.
На возвращение у нее ушло еще пять дней, но в конце концов она добралась до села, до того, что мы годами называли селом: ансамбля из четырех хижин, одна из которых была отведена под обучение и теперь представляла собой лишь жалкую кучу обломков.
Ошаяна и Бела Бельштейн являлись, по сути, единственными выжившими в региональной антиуйбурской операции, которая развернулась в этом районе и была объявлена ее организаторами последней. Их было двое. Третьей была я.
Меня зовут Анассия Конг. В ту пору мне было семнадцать, и я не ходила на курсы по ликвидации безграмотности. Во время погрома я вначале ускользнула от насильников и убийц из отрядов Вершвеллен, потом, еще раз, от тех, что окрестили себя поскребышами и возвращались к себе в казармы только тогда, когда их жертвы были на сто процентов обобраны, искромсаны и обескровлены. Спустя четыре месяца я появилась в селе Белы Бельштейн. Цела и невредима. Но физически и ментально я постарела лет на сорок, не меньше, я чувствовала себя так, будто принадлежу к касте старух, и громогласно об этом заявляла; я поняла, что для нормальных людей человеческий род слишком опасен и лучше держаться от него как можно дальше.
Бела Бельштейн быстро оправилась от бесплодного странствия по лесам и поручила мне в свою очередь отправиться по следам Ошаяны. Она была убеждена, что мне удастся разыскать беглянку, и ее убеждение основывалось на том, что она не могла предположить, что Ошаяна в своем позыве к независимости потерпела неудачу. Она посоветовала мне оставить село в прошлом и идти прямиком за Ошаяной, которая, выйдя из леса, не сможет долго выживать в одиночку и попытается обустроить свое существование в чреве населенных преступниками городов. Не знаю почему, наверное, потому, что она наблюдала за маленькой девочкой вблизи, потому, что, несмотря на ее дурной характер и неспособность к учебе, выявила ее задатки, Бела Бельштейн была уверена, что Ошаяна сумеет проскользнуть в любую прореху системы, притаиться в ней и выжить. Она просила меня пойти на все, ни за что не отказываться от поиска, сколь бы долго он ни продлился, и, когда Ошаяна будет найдена и вновь приручена, помочь ей не впасть в губительное безумие и сопровождать ее шаг за шагом, помогать день за днем в той новой жизни, что откроется перед нами. Она не высказывалась о природе той пары, которую мы рисковали составить, но рассчитывала, что мы останемся вместе до самой смерти.
Я попрощалась с Белой Бельштейн. Мы знали, что очень и очень долго не свидимся и что в промежутке у нас не будет никакой возможности установить хоть какой-то контакт. Мы несколько минут сжимали друг друга в объятиях, но не проронили ни слезинки. Нам довелось присутствовать при такой уйме гнусностей, что мы больше не выражали наших э