Мне было всего шесть лет, и, несмотря на мой возраст, меня назначили опекать покойницу.
И стало быть, именно я зажигал и гасил свечу перед алтарем, именно я пел ритуальные фразы, пристально вглядываясь в яблоко, чашку с водой или табличку. Очень скоро меня перестали убеждать, наставлять, подбадривать и держать за руку, перед тем как я перешагивал через порог. Спустя две недели никому уже не приходило в голову подсказывать мне издалека, какие жесты я должен сделать, какие фразы нараспев произнести, в какие моменты должен хранить молчание. И как раз к концу сорока девяти дней мне предложили разбираться дальше с моей питомицей в полном одиночестве.
Опекунство – это ответственность, которую нужно принимать на себя днем и ночью и как минимум на протяжении своего существования. Я выполнял свою задачу с рвением, подчас оттененным усталостью, ибо у Буйны Йогидет был трудный характер, она была склонна к упрекам, и, особенно поначалу, вела себя со мной так, будто я от природы был ее слугой. Она никак не могла примириться, что я нахожусь рядом с ней, и сама идея об опеке, когда мы были одного возраста, представлялась ей ненавистной.
У меня ушло много времени, чтобы добиться от нее более дружественного отношения. Мы прошли через моменты ссор, в которых каждый из нас вел себя как бог на душу положит и которые приводили нас подчас на край катастрофы. В продолжение какого-то периода мы оставались в присутствии друг друга, не произнося ни слова. Но потом наша пара успокоилась. Мы поняли, что мы неразлучны.
На протяжении всего моего детства Буйна Йогидет постоянно была для меня верным союзником, добрым советчиком, а позже, когда я вырос, стала бескорыстной возлюбленной, сексуально сформировавшейся и пылкой, а еще позже, когда пришла моя очередь скитаться по чужим снам, она стала преданной, терпеливой, образцово самоотверженной сестрой.
Я перенес ее алтарь в соседнее здание, небольшой трехэтажный дом, который не перестраивали и не заселяли снова после пожаров, и, среди тишины и запахов обуглившегося пластика и усопших уйбуров, мы проводили вместе долгие послеполуденные часы. Буйна Йогидет выскребла в стене дыру. Мы спрятали туда наши сокровища и немного пищи.
Думаю, если кто-то возьмет на себя труд отправиться туда и присмотреться к трещинам в стенах здания, в предположении, что оно все еще существует, он найдет там, куда могла дотянуться детская рука, завернутые в красную тряпицу ракушки, ключ, панцирь золотистой жужелицы, значки с изображениями партизан и вождей, капсулы против тараканов, кусочек железа в форме звезды и костяную плашку, на которой значится имя Буйны Йогидет с точной датой ее смерти в уйбурском исчислении и мое имя с примерной датой моей смерти, вычисленной Буйной Йогидет на основе движения звезд и теории перманентной революции. Я занес ее, эту вторую дату, не без боязни, так как никогда не знаешь, какие дурные сюрпризы припасет для тебя судьба, и у меня было такое впечатление, что зафиксированное раз и навсегда число обяжет меня умереть при плачевных обстоятельствах. А что, если я умру раньше? – беспокоился я. А что, если я умру во время сна, в мире, где длительности исчисляются совсем по-другому? А что, если, проскочив эту дату, я уже не смогу умереть? Кость вопияла под острием моего перочинного ножа. Буйна Йогидет настаивала, убеждала меня, что бояться нечего. Пиши, повторяла она, пусть твоя смерть вопиет под ножом в мертвой кости. Это сработает, вот увидишь. И еще, это станет для нас памяткой. Мы держались совсем рядом, Буйна Йогидет и я. Кость вопияла, скрежетала. Я больше ничего не говорил. Я ободрал палец, на землю упала алая капля. Буйна Йогидет присела на корточки, она рассматривала кровь и проверяла по ней свои вычисления. Я слышал, как она бормочет, словно маленькая колдунья. Последующие события доказали, что в конечном счете она почти не ошиблась, поскольку
18. Игрияна Гогшог
Многие из нас об этом сожалеют, но убийцы безумно дороги.
Так что надо решиться выполнить работу самому.
Со всем тем, что за этим стоит в плане и затруднений, и рисков.
Первое затруднение: раздобыть оружие, пронести его и потом спрятать, в то время как по дортуару так и рыщут надсмотрщики и воры. Второе затруднение: сумма, которую нужно выложить за оружие, почти столь же чудовищна, как и вознаграждение убийцы. За добротный пистолет и обойму к нему придется выложить порядка четырех долларов. Четыре доллара! Кто готов пожертвовать таким состоянием, не будучи стопроцентно уверен в успехе?
Третье затруднение: а что, если ваша цель не окажется на линии прицела, а, напротив, сама встанет на путь войны и вас пристрелит?
Вот что вполголоса говорила себе Игрияна Гогшог. Вот что крутила в уме, стараясь не свалиться в воду, потому что выхлебала до дна, чтобы набраться храбрости, стакан прозрачного алкоголя, который протянул ей кореец из дортуара, и теперь ей было не всегда легко удерживать равновесие. Она шла по кромке набережной, и над портом не было ни огонька. Она прошла в темноте еще с десяток метров, ставя своей первоочередной целью контейнер с отбросами. Еще десять метров, подумала она и остановлюсь за контейнером. Несколько шагов и все. Ее донимаемые артрозом и соджу ноги дрожали. Она старалась не споткнуться о тросы. Кому пришла в голову идея пришвартовать лодки такими толстыми гребаными тросами, подумала она. А когда они натянуты, их можно принять за гребаные куски дерева, еще подумала она.
Я уже не в том возрасте, подумала она. Несколько шагов и останавливаюсь.
Слева, пониже, вяло раскачивались и поскрипывали три джонки. Старуха догадалась о них, стоило ей сощурить глаза, чтобы вглядеться во тьму, но, не напрягая век, она ничего не видела. Приходилось положиться на свой нюх, который, несмотря на преклонный возраст, она ничуть не утратила, который, напротив, с течением лет только обострился. Как раз рядом с ней зловоние отбросов было не таким назойливым. Что же до суденышек, от них исходили запахи пряной пищи, рыбы, покрытых илом сходней, разложившегося дегтя. Фонари на носах джонок пахли керосином, но были потушены.
Естественно, их потушили, подумала Игрияна Гогшог. Незачем облегчать задачу снайперам.
Снайперы. Незачем задавать им легкие задачи.
Да ладно, подумала она. Тому, что от них, снайперов, осталось. Они все перестреляли друг друга. В конце концов.
Мимо ее правого башмака неспешно просеменила крыса, потом отскочила, словно охваченная внезапной паникой, в какое-то неведомое темное укрытие.
На джонках, под отсыревшими одеялами, все спали. Было слышно, как кто-то мучительно кашляет во сне, кто-то взрослый, в нескончаемом приступе. Его слышал бассейн и вообще весь порт. Только и было, что темнота, прогорклая вонь джонок, воспоминание о керосине, петляющее до самого контейнера, да эти изъеденные вражеским газом или раком легкие.
Хорошо, подумала она. Никто за мной не следил. Все идет своим чередом.
Она сделала еще шаг, переступила через последний швартов.
Меня никому не видно, подумала она.
Ее правый локоть скользнул по контейнеру. Она подобрала к животу юбку, присела на корточки, сдернула трусы и пустила нескончаемую струю мочи. Поскольку она долго сдерживалась, эта операция доставила ей настолько живое наслаждение, что она перестала цедить что-то сквозь зубы, издала стон и улыбнулась. Переждав мгновение, отодвинулась от тошнотворной лужи, выпрямилась и привела в порядок одежду. Она уже не улыбалась. Теперь, облегчившись, она хотела лишний раз убедиться, что предохранитель пистолета находится в правильном положении.
Она запустила руку в фартук, который надела в момент выхода, такой, какие носят на рынках торговки морепродуктами, черный и блестящий, с большим карманом на животе, чтобы опускать туда нож, монеты, иногда купюры. Ее пальцы тут же наткнулись на металлическую рукоятку и принялись играть с отлично смазанным механизмом предохранителя.
Нижнее положение, чтобы немедленно выстрелить, напомнила она себе.
Верхнее положение, чтобы чего не вышло.
Это был «Стечкин-Авраамов» с магазином на восемнадцать патронов, который за три дня до этого продал ей один дезертир; он никак не соглашался снизить цену, хотя вместе с оружием мог предложить только четыре патрона. Старуха знала: это не слишком выгодная сделка, но уступила, прикинув, что солдатик вполне мог быть ее внуком и что в данных обстоятельствах деньги были ему нужнее, чем ей. По сути, ее жизнь подходила к концу, и, растратив свои скромные запасы, она вполне могла бы и умереть. То, что она потратила на одну покупку все свои сбережения, не имело никакого значения.
Ее жизнь. Подходила к концу.
Да ладно, моя жизнь, подумала она. Когда я пристрелю этого типа, Бахуума Дрыждяка, к чему мне будет дальше коптить небо?
За сорок лет до этого она сумела ускользнуть от второго истребления уйбуров. Она была одной из немногих, кто мог этим похвастаться, и с тех пор никогда не носила одежды других цветов, кроме черного, – из симпатии к анархистам, но также и потому, что хотела заявить, что носит траур по своему народу, что будет в трауре по своему народу до последнего издыхания.
Она опять принялась брюзжать. И продолжала теребить механизм «Стечкина». В нижнем положении – немедленный выстрел. Рычаг по горизонтали – выстрел невозможен. Вниз – можно стрелять. Вверх – можно не особо беспокоиться.
Она повторяла термины, которые использовал солдат при купле-продаже. Он излагал все это со скукой, несомненно убежденный, что ей никогда не приходилось обращаться с предметами подобного рода. Между тем она когда-то прошла военное обучение и отнюдь не чувствовала себя беспомощной, сталкиваясь с разнообразными механизмами, которые довели до ума люди, чтобы убивать друг друга.
«Стечкин-Авраамов», пробормотала она. Из новинок, запущенных в производство сразу после падения Первого Советского Союза. Отменное устройства. С этим не шутят.
Ну да, хмыкнула она. С этим не шутят.
Ее накрыл влажный порыв ветра, пришедший с юго-востока. Прежде чем добраться до нее, ветер прочесал доки и вход в порт. Она узнала затхлый запах пожара, который на прошлой неделе полностью уничтожил лагерь беженцев Аня Виет, оставив от построек всклокоченные остовы.