Я присела на корточки. Повернулась к публике и сделала объявление. Спектакль прерван по не зависящим от труппы причинам, присутствующих просят покинуть помещение, деньги за билеты по предъявлении подтверждающих документов можно будет вернуть начиная с завтрашнего дня.
На полминуты растянулась пустота, потом со стороны публики докатился ропот. Один из урубу встал с места. Так как я приникла к самой земле, он показался мне настоящим гигантом. На груди у него была нацеплена бляха. Его звали Мойом Закс.
– Ну нет, так дело не пойдет, – сказал он. – Вы так дешево не отделаетесь.
У него был хриплый и желчный голос.
– Все кончено, – сказала я. – Основная актриса мертва.
Снова на всех нас обрушилось мгновение тишины, снова от пернатых послышался ропот.
– Смерть никогда не была оправданием, – продолжил Мойом Закс. – Кончено все или нет, решать публике.
Эта нелепость дошла до меня за пределами непосредственного сознания, я не придала ей никакого значения, я изо всех сил обнимала Любу. Меня сотрясали судороги, но слезы никак не хотели течь. Люба сопровождала меня на протяжении двенадцати лет скитаний до апокалипсиса, а после погружения мира в кромешную тьму продолжала ссужать мне тепло своей привязанности. Из нас двоих она была бόльшей оптимисткой, если это слово сохранило хоть какое-то значение. Нас было всего двое, но, несмотря на такое малое число, наши метафизические подходы разнились. Для меня не оставалось никакой надежды, а для нее, моей восхитительной Любы, нельзя было быть категоричным в вопросах вне нашей компетенции. И подчас она рассуждала вслух о лучезарном будущем, через, скажем, семь или восемь тысячелетий, о времени, когда мрак отступит, а горстка выживших оправится, выкарабкается из ямы и что-то восстановит.
– О’кей, чародейка замолкла, – не удержался Мойом Закс, дав мне повсхлипывать полминуты. – Но слово берет старьевщик. Берет слово и продолжает.
– У него нет выбора, – добавил второй урубу.
– Он продолжает – или за дверь, – подытожил третий.
Я смутно помнила, что наше существование висит на волоске и птицы могут в любой момент этот волосок оборвать. Если об этом задуматься, впредь они были нашими господами, я имею в виду абсолютными хозяевами, с правом распоряжаться нашей жизнью и смертью. Таким было одно из последствий апокалипсиса, по крайней мере для Любы и для меня. Я не пыталась вспомнить условия связывавшего нас с ними договора, в них было нечто настолько бредовое и настолько мрачное, что они оказались задвинуты на задворки воспоминаний.
Я поднялась, птицы, на мой взгляд, посчитали, что я собираюсь вновь войти в роль старьевщика. Я пересекла очерченный светом лампочки круг и хотела дать пощечину второму урубу, потом сцепилась с третьим, но была ему не ровня. Моим познаниям в рукопашной был уже не один десяток лет, а после апокалипсиса я потеряла много мышечной массы. Мойом Закс бросился на меня, намертво зажал мне руки и повалил на землю.
– А на эту-то что нашло? – спросил пернатый, которому мне даже не удалось отвесить пощечину.
– Она последняя, последняя из последних, – объяснил Мойом Закс.
– Вышвырнем ее вон, – предложил третий.
– Оставьте меня, – пробормотала я. – Все кончено. Я уйду. Возьму с собой Любу и уйду.
Они посовещались. Мойом Закс наполовину возвышался надо мной и не давал пошевелиться.
– Валяй, – в конце концов сказал он, отпуская понемногу мои лопатки.
Я подползла к Любе, лежавшей в каком-то метре от меня, поднялась на ноги. Мойом Закс повредил мне сустав правого локтя, но я все же могла двигать рукой, а впрочем, мне было наплевать на боль, мне было наплевать на свое увечье. Мне было наплевать на все. Я начала подтаскивать Любу к двери.
– Никогда не видел, чтоб в театре так плохо играли, – сказал второй, несомненно для того, чтобы унизить меня в последний раз, перед тем как я
24. Корчиган
В момент, когда взорвался стартер его небольшого катера, вмиг высвободив неимоверное количество воспламенившегося бензина, Ремулу Корчигану выдалось чудное мгновение: в сотне метров от себя он увидел свой дом, освещенный лучами заходящего солнца, и за окном силуэт смотрящей в сторону пристани жены. Его дом был выстроен в дорогом сердцу нуворишей помпезном неоклассическом стиле. Его жена напоминала бесформенный ком, который с годами он стал ненавидеть. Что же до мотора его лодки, он взорвался в миг первого контакта, и было маловероятно, чтобы причина тому была механической или естественной. Это клише обманчивого счастья – несколько ступеней частной пристани, полого сбегающая к воде лужайка, роскошная вилла и, за чуть отодвинутой тюлевой занавеской, дородный образ семейственности – продлилось две или три микросекунды, потом все перемешалось в чудовищном желтом фонтане, и Ремул Корчиган, не раздумывая, подгоняемый обжигающим выдохом бомбы, бросился в воду.
В этом месте практически не было течения, и катер едва заметно сносило к понтону. Хотя пловцом он был никудышным, Корчиган по здравом размышлении вполне мог рассчитывать буквально за несколько гребков добраться до идущей вдоль берега каменной стены или до понтона. Но положение тут же осложнилось, так как путь ему преградила огненная лужа, а когда он от нее отстранился, то заметил, что бензин сплошь и рядом разлился по той поверхности, которую ему нужно было пересечь, чтобы добраться до твердой земли. Он подплыл к катеру, дотянулся до его корпуса и упал духом. Зацепиться было решительно не за что, и он понимал, что ему недостанет ни сил, ни ловкости, чтобы взобраться на палубу, да и в любом случае скручивающиеся над ним красные шарфы подсказывали, что искать там убежища не рекомендуется. Он развернулся и поначалу потерял самообладание. Намокшие одежда и обувь тянули его вниз, он с трудом пытался не замочить голову. Вода заливала рот. Он представил себе реку внизу, под собой, глубокую и илистую, и отчаянно забился на месте, потом сообразил, что надо, чего бы это ни стоило, добраться до берега и не дать унести себя течению. Внизу лужайки стена резко уходила под воду, а стоило выбраться за понтон всего на несколько метров, как начинало чувствоваться течение, способное быстро вынести легкий катер в первое из озер. Ремул Корчиган шлепал и хлопал по воде, будоражил ее вокруг себя какофонией бездумных жестов, и внезапно ему показалось, что он потерял все ориентиры или, по крайней мере, бόльшую часть, так как совсем рядом неотступно оставалась граница огня, которая смердела у него под боком и от которой он должен был во что бы то ни стало уклоняться. Он ощущал запах горючего в воде, прежде чем успевал ее выплюнуть, он чувствовал, как нарастает жар, и видел, как языки пламени дробятся в новые плавучие очаги, окружающие его со всех сторон и все более ему угрожающие. Из-за этого оранжевого витья малый причал оказался вне досягаемости. Когда вонь стала слишком удушающей и жаркой, он прекратил барахтаться, увидел между двумя желтыми вихрями далеко над собой небо, вблизи – не слишком замшелую стену, а много дальше угадал последний этаж псевдоионической колоннады и глянцевитую белую крышу, после чего решился нырнуть.
Ему было пятьдесят шесть лет, он не питал ни малейшей склонности к спорту и испытывал достаточно четко выраженную неприязнь к плаванию, но, поскольку речь шла о спасении собственной шкуры, вдохнул поглубже и ушел под воду. Перед ним с молниеносной скоростью пронеслись взятые с киноэкрана эпизоды подводного боевика, из которых он сделал еще более сжатую выжимку и теперь, в спешке, попытался как можно лучше ее воспроизвести. С комфортом посиживая у себя в гостиной, он взял за привычку задерживать дыхание вместе с героями и героинями, которые, чего бы это ни стоило, продолжали свою миссию во враждебной жидкой среде, подолгу спасаясь от плотоядных рыб, а то и инопланетян, или в окружении теней и водорослей успешно бились с неподатливыми дверцами автомобиля, или продолжали разборки на ножах, начатые еще на твердой земле. Сидя без движения у себя в кресле, он никогда не мог задержать дыхание так же долго, как потрясающие атлеты и поборники справедливости на кинопленке. Тем не менее эти кинематографические образы придали ему смелости и даже вдохновили в первые четыре или пять секунд, они всплыли в нем, заняв определяющий все остальное задний план его сознания и диктуя, как лучше всего вести себя под водой. И поэтому эти первые секунды сложились для него в общем-то удачно. Вода не спешила просачиваться в носовые пазухи, плавные гребки брассиста удаляли его от наиболее угрожающих оранжевых сполохов, а глаза, которые он за всю свою жизнь ни разу не преуспел открыть, ныряя в море, довольно безболезненно переносили контакт с взбаламученной водой. И так ему удалось покрыть несколько вполне заурядных метров, не испытывая настоятельной потребности обновить заполнивший легкие воздух, потом его нагруженные обувью ноги потянулись ко дну, икры огладила омерзительная растительность, ему показалось, что через плотину губ пробивается вкус речного ила и тины, и Ремул Корчиган запаниковал. Панический страх утонуть затмил ему рассудок, грудь содрогнулась от спазма, который он не преминул истолковать как прелюдию к смертельному натиску воды на дыхательное горло. Полностью во власти непроизвольной пляски, уже ни в коей мере не координируя деятельность верхних и нижних конечностей, он отказался от всякой цели; забыв об осторожности, выплюнул весь запасенный кислород и вынырнул на поверхность, задыхающийся, хрипящий и брыкающийся. В двух метрах от Корчигана бушевала лужа огня, прочерчивая перед ним узкий коридор, ведущий к пришедшему в упадок каркасу старого причала. Понтон нового причала едва виднелся сквозь завесу черного дыма. Катер не уносило течением, он колебался, наполовину в пламени, словно желая любой ценой остаться там, где его чаще всего швартовали, словно выказывая свою идиотическую животную преданность.
Ремул Корчиган не стал звать на помощь и привлекать внимание к своему положению. Он не был параноиком, но с самого первого мгновения понял, что речь не идет о несчастном случае. Он слышал взрыв, и тому, если ограничиться чисто механическими причинами, не могло быть никаких объяснений. Неполадки со стартером не могли послужить причиной такого внезапного и мощного возгорания: тут была замешана какая-то адская машина. Моя дочь, подумал он, Тамара Корчиган. Дочь и зять Ульганг Шнатц. У него не было времени развить эту интуицию: почувствовав, что его н