Подобные размышления дают нам почувствовать, что мы управляем собственной жизнью не в той степени, как нам бы хотелось. Фортуна – это колесо, учат некоторые философы. Она уносит нас ввысь или вниз, как ей заблагорассудится.
Священнослужители утверждают, что все неслучайно, просто нам неведомы замыслы Джада. Этому учил нас и Гуарино, неизменно набожный, несмотря на всю его любовь к древним учителям. Правда иногда, вечерами, за чашей вина, он соглашался с другой точкой зрения.
Кто из нас, мужчин или женщин, свободен от противоречий?
Покидая Милазию, я сначала все же заехал на ту ферму, с которой привезли Адрию осенней ночью, когда она убила Уберто. Это было несложно, хотя, вероятно, и глупо.
За медную монетку работник на поле показал мне дорогу.
Там уже были другие люди, которые вселились после того, как супруги, притворявшиеся родственниками девушки, сбежали в ночи. Как оказалось, земля, на которой стоял дом, принадлежала семье Валери – даже не знаю, можно ли считать это забавным.
Сыновья Опичино Валери под предводительством его старшего сына Эриджио образовали ядро зарождающейся общины Милазии и встали во главе ее совета. На это ушло немного времени.
Я не стал задерживаться на той ферме – после второго подряд убийства в Милазии не стоило медлить. Иначе определенные люди могли задуматься о том, что я представляю для них опасность.
Итак, у меня не было причин заезжать в тот дом, и я не узнал бы там ничего нового. Мне и так было известно, куда отправилась Адрия, если выжила. Она ведь звала меня поехать вместе с ними, поступить на службу к Фолько, хотя даже не знала моего имени.
Я помню, это меня беспокоило – то, что она не знала моего имени. Я был молод.
Ехать в Акорси я не собирался – пора было домой. Я еще не отказался от мысли о книжной лавке в Серессе и готов был присоединиться к кузену Алвизо, если он меня примет. По дороге я хотел заехать в Авенью; мне предстояло рассказать Гуарино о его друге, пусть это и будет нелегко.
Тем временем наступила весна. Вернулись цветы и пение птиц, по утрам опять было светло и ясно. На сердце у всех, в том числе у меня, стало веселее. Мне удалось пережить зиму в опасном месте, хотя именно я убил Опичино Валери. Уцелел я лишь по той простой причине, что никто не знал, что это сделано мной. Я был слишком незначительным, невидимым, к тому же вышел из комнаты сразу после этого.
Впрочем, почти сразу стало ясно, что Эриджио не особенно опечалила смерть отца. Такое случается в некоторых семьях – отец стоит на пути у амбициозного сына.
Вследствие этого не стали выяснять, кто именно убил Валери. К тому же то, что он привел во дворец вооруженных людей, ставило в неловкое и даже опасное положение его детей. Валери без лишнего шума вынесли из дворца и быстро похоронили – и его тело, и, вероятно, память о нем.
Вы можете сказать, что мне повезло, и будете правы.
Я решил съездить в Бискио перед тем, как отправиться домой, не имея на то никакой более веской причины, чем время года: весна, цветы на склонах холмов, предстоящие знаменитые скачки. И еще потому, что я любил лошадей, любил их, наверное, больше всего на свете.
На украденные деньги я приобрел хорошего коня. Да, после смерти Уберто дворец разграбили – как жители города, так и те из нас, кто находился внутри. Этим поступком я тоже не горжусь. Я молился о прощении всю зиму, ходил с низко опущенной головой среди разгрома, а потом убил главного советника в его собственной постели: плотно зажал ему рукой рот, приставил кинжал к горлу и прошептал на ухо имя Морани перед тем, как он умер.
В ту же ночь я уехал под обеими лунами, свет которых затмевал свет звезд. Было только чувство свободы, будущее впереди, расстилающееся подобно дороге, по которой я ехал в смешанном голубом и белом свете, да топот копыт моего коня.
Джиневру подбрасывало в карете почти при каждом обороте колес на весенней дороге. Ей было скучно. Разумеется, она не жалела о том, что поехала вместе с Теобальдо в Бискио смотреть на скачки. Но все же…
Джиневра предпочла бы скакать верхом, но поездка в карете, которая защищала от солнца и глаз простолюдинов, – символ уважения. Это заявление миру о том, что она этого достойна, а для Джиневры, которая строила большие планы, у которой имелась давняя мечта, такое заявление значило гораздо больше, чем комфорт.
Она старалась относиться к этому спокойнее – Теобальдо человек непостоянный, и все может измениться. Но сейчас она здесь, вместе с ним, на дороге, ведущей на запад.
Джиневра была его главной любовницей, и – она в это верила – Теобальдо Монтикола действительно любил ее уже десять лет, с тех пор как ей исполнилось пятнадцать. У них были дети – два сына, – а его жена умерла много лет назад.
Любовница вела свою военную кампанию: стать женой и добиться того, чтобы ее детей признали законными. Она продумала свою кампанию не менее тщательно, чем любой хороший полководец продумывает битву или осаду. Речь шла и о наследстве, иначе ведь и не бывает, правда? Не только мужчины думают о наследстве, а теперь, когда старший сын Теобальдо отправился на Восток, оно приобрело еще большее значение.
«Восток» означало «Сарантий», но некоторые считали, что это означает «смерть». Что Город Городов падет.
Ей, как, наверное, и всем остальным, было трудно представить, что такое сокрушительное бедствие может произойти в действительности. Бог такого не допустит, даже если его смертные дети почти ничего предпринимают, чтобы это предотвратить. Зато Джиневра отлично представляла, что может означать для нее и для ее детей смерть Труссио Монтиколы – конечно, если у Теобальдо нет еще одного сына, рожденного в браке. Будучи женщиной религиозной, она никогда не желала Труссио зла, но…
Вот почему Джиневра делла Валле ехала в карете, как жена, пусть даже не была ею, и радовалась поездке в Бискио на праздник и скачки, – а скуку можно и потерпеть.
Она надела свои лучшие драгоценности и по две смены дорогой одежды на каждый день, который они там проведут. Джиневра знала (разумеется, знала), что красива и что для Теобальдо это имеет значение. Имело значение и то, что Маттео Меркати, после того, как вернется в Ремиджио и закончит портрет Теобальдо, должен будет нарисовать ее портрет – это тоже о многом говорило. Меркати непредсказуем (как все художники), но знаменит. Еще один важный, красивый, тщеславный мужчина, хотя этого мужчину не интересуют женщины, которых он рисует. Он бы предпочел заполучить Теобальдо, а не Джиневру. Эта мысль ее позабавила.
Но внешний вид, положение, богатство, демонстрация богатства – все это важно. О своем статусе необходимо заявить, выставить его напоказ: драгоценное ожерелье, портрет, созданный знаменитым художником, непомерно шикарная свадьба дочери, пристройки к дворцу или строительство святилища. Люди должны знать, кто ты такой, – или каким себя выставляешь.
Поэтому у правителя Ремиджио – наверное, самого прославленного военачальника их времени, который мог бы взять жену из высокопоставленной семьи, – могут возникнуть трудности с женитьбой на своей давней любовнице.
Она имела более высокое происхождение, чем Тео, и он это знал, но семейство делла Валле не обладало властью, родство с ними никак не увеличивало его власть, а власть – это игра, в которую все они играют.
Джиневра знала свои карты в этой игре: он ее действительно любит, она родила ему двух сыновей, она очень хорошо его понимает, и, по-видимому, это его не огорчает, а придает уверенности. Некоторые мужчины, часто думала она, подобны нервным, горячим породистым жеребцам, и не только тогда, когда на них скачут в постели.
Теобальдо объяснил, на какие скачки они едут и чем эти скачки отличаются от большинства других, но разговор происходил после того, как они занимались любовью, а она часто не слишком ясно соображала в такие моменты. Может, это и не очень хорошо, но просто он, как любовник, доставлял ей глубокое удовлетворение, и Джиневра знала, что ему это нравится, льстит его самолюбию, а вот это уже было очень хорошо.
Джиневра услышала снаружи голоса. Мужские, сначала спокойные, потом раздраженные. Карета, в которой она находилась вместе со служанкой, была закрытой. Летом внутри было бы слишком жарко, но в это время года она отлично укрывала от ветра и солнца, а Джиневра старалась защищать свою светлую кожу. Но, сидя в этой карете, ничего не было видно, приходилось наклоняться вперед и откидывать боковую занавеску. Так Джиневра и сделала.
Приятно развлечься.
Коллючо, начальник пятерки выделенных ей охранников (она знала, что ему не нравится тащиться позади кавалькады, при карете и повозках) разговаривал с всадником, который, очевидно, догнал их и хотел проехать мимо. Коллючо был способным солдатом, он уже давно служил у Теобальдо, но он также – по мнению Джиневры – был еще одним самолюбивым, тщеславным мужчиной, из-за которого Теобальдо иногда проявлял худшие стороны характера.
– Я сказал, что мне нравится твой конь, – говорил Коллючо.
– А я вас поблагодарил, – ответил незнакомец.
Джиневра наклонилась дальше, чтобы его рассмотреть: Очень молодой, высокий, стройный; формально его нельзя было назвать красивым, но он отлично держался на гнедом коне, и у него был приятный голос.
– Ты, наверное, не понял, – сказал Коллючо. – Мои слова означают, что ты должен предложить мне коня, а потом мы договоримся о цене. Я буду справедлив.
– Не сомневаюсь, что будете, – сказал другой всадник. По его речи она догадалась, что он из Серессы, но там примешивался ещё какой-то выговор. – Не пристало офицеру правителя Ремиджио поступать несправедливо. Это плохо отразилось бы на его командире.
– Мне не нравится твой тон, – сказал Коллючо.
Джиневра уже слышала этот тон у самого офицера; он означал, что спокойной беседы не получится.
– Если это так, прошу прощения, – ответил незнакомец. Он сохраняет самообладание, но в душе ему следует испугаться, подумала Джиневра. Конечно, если он не глупец. – Я не хотел вас оскорбить, но мне самому нужен мой конь, иначе я не доберусь туда, куда еду.