Монтикола повернулся к Джиневре:
– Моя госпожа, вы дадите сигнал к старту?
При посторонних он всегда обращался к своей любовнице с исключительным почтением. Оставшись наедине, они могли разговаривать друг с другом очень по-разному, в том числе совсем не почтительно, но наедине – это другое дело, и они все еще возбуждали друг друга.
Приняв протянутую Теобальдо руку, женщина вышла из кареты, поправила свою собственную широкополую шляпу, закрывая лицо от солнца и ветра. Два всадника переместились на край дороги, чуть дальше Теобальдо, лицом к лугу; каждый смотрел на нее через плечо.
Она подумала, что их кони, возможно, не уступают друг другу, но юный незнакомец явно не понимает, во что ввязался. Солдаты – совершенно другая порода людей, как она уже поняла. Осады и грабежи, марш-броски под холодным дождем без еды, поджоги ферм, убийство людей, спасающихся от огня. Убийства, много убийств. Такие вещи со временем меняют людей. Человеческая жизнь становится менее ценной, не имеющей значения, после того как ты видел столько смертей и стольких сам убил, оставил за собой столько страданий. Всегда можно отправиться в святилище и вымолить у Джада прощение, что бы ты ни натворил, а потом спокойно взяться за старое.
Джиневра высоко подняла перчатку, а затем бросила ее в пыль.
Солдат по имени Коллючо сразу вырвался вперед. Я это предвидел и позволил ему обогнать меня. За нами наблюдали его командир и товарищи. Для некоторых скачка была возможностью покрасоваться и показать мастерство, но только не для меня. Целью скачки всегда была победа, но я не относился ни к аристократам, ни к воинам.
Я был рад, что Коллючо скачет первым. Луговая трава уже поднялась высоко, и первому коню было труднее бежать. Я позволил ему прокладывать дорогу. Дерево стояло довольно высоко на склоне холма, так что нам предстояло не просто соревнование в скорости.
Коллючо довольно быстро это понял и придержал своего коня; я сделал то же самое и остался сзади. Более медленный темп был для меня выгоднее, если я правильно оценил выносливость его крупного коня. Я никогда не участвовал в скачках на Джиле и, наверное, мог ужасно ошибаться, но я доверял своим суждениям о лошадях и был уверен, что все рассчитал верно.
С другой стороны, я не был готов к тому, что скачущий впереди человек выхватит из-за пояса кинжал, когда мы окажемся далеко от наблюдателей на дороге.
Мне следовало это предвидеть. Он – ветеран войн, капитан прославленной роты – не собирался проиграть гонку и коня какому-то мальчишке на глазах у Монтиколы. Что тут скажешь? Я был все еще молод. Не мальчик, но и ненамного старше, даже несмотря на то, что к тому моменту уже убил двух человек.
У меня тоже был кинжал, но я не очень умело с ним обращался и, конечно, не мог сравниться в этом с Коллючо. Капитан оставался впереди, дабы убедиться, что я вижу его клинок. Попробуй только обогнать меня, и ты с ним познакомишься – вот что он хотел мне сказать при свете солнца.
– Трус! – крикнул я. – Ты трус!
– Ты думаешь, это игра?! – крикнул он в ответ через плечо.
Наверное, тут он был прав. Эта гонка была не похожа на те соревнования, которые мы устраивали у стен Авеньи. Тот мир я покинул навсегда.
Коллючо все время оглядывался, чтобы видеть, где я. Я же держался вплотную к нему. Мы поднимались по склону, приближаясь к одинокой сосне на вершине. Джил легко двигался подо мной. Я в нем не ошибся.
Передо мной стояла трудная задача: обогнать соперника и сделать это достаточно быстро, чтобы он не успел ударить меня кинжалом.
Я могу погибнуть здесь так же легко, как в любом другом месте, пришло мне в голову. Монтикола заставит своего капитана помолиться Богу о прощении в следующем святилище, возможно, оставить там пожертвование. Они будут рассказывать об этой гонке за обедом, хваля нового коня Коллючо.
Я уже признавался – в те дни говорили, что меня слишком легко разозлить, Все так, но я умел управлять своим гневом и направлять его, этого у меня не отнять. До того, как вонзить кинжал в горло человека в Милазии, я полгода планировал холодную месть за своего друга.
Помню, что размышлял хладнокровно и во время той гонки вверх по склону залитого солнцем холма, хотя и был зол с той секунды, как увидел кинжал. Я не боялся. Перебирая свои воспоминания, я не нахожу страха.
Я не посмел нанести удар его коню, хотя это было возможно с той стороны, где я находился, – приблизиться и ранить коня в бедро, а потом обогнать, когда он споткнется. Только вот я был совершенно уверен: в отличие от Коллючо, который мог бы совершенно безнаказанно разрезать меня на кусочки и бросить мертвым на том лугу, никому не известный молодой человек был бы тут же убит, реши он ранить коня офицера правителя Ремиджио. Гуарино рассказывал некоторым из нас о рассуждениях древних философов по поводу правосудия у людей.
Их рассуждения, их правосудие имели очень отдаленное отношение к этой скачке.
С другой стороны, я мог сделать так, чтобы скачущий впереди человек решил, будто я могу пырнуть кинжалом его коня, а мы сейчас находились далеко от наблюдателей на дороге и галопом поднимались по холму в направлении дерева, где должны были повернуть обратно.
Если ты холоден в гневе, это может оказаться полезным. Я принял решение. Крикнул Джилу, шлепнул его ладонью, и он послушался, приблизился слева к моему сопернику. Правой рукой я обнажил свой кинжал и позволил Коллючо увидеть его, когда тот быстро оглянулся.
– Я прикончу тебя, мерзавец, если ты хотя бы прикоснешься к моему!.. – зарычал было он, но тотчас умолк, когда я сделал настоящий ход. Коллючо отпрянул влево и снизил скорость, чтобы напасть на меня, если я подъеду ближе.
Я был готов к этому, и у меня был хороший конь. Я слегка осадил Джила, потом сильно ударил по шее слева, и мы обошли чужого коня – с другой стороны, справа. Коллючо в это время еще поворачивался не в ту сторону, готовился ударить меня кинжалом, если я окажусь слишком близко.
Я миновал его раньше, чем он сумел развернуться. Услышав проклятье и заметив рубящий взмах его кинжала, я наклонился как можно дальше вправо в седле, крепко держась, и в следующий миг наши кони уже разошлись. Мы с Джилом обогнули дерево, обогнули по широкой дуге, и это было хорошо – поворот получился более плавным, более легким.
Я уже мчался вниз по клону, когда Коллючо еще только огибал дерево, туго натягивая поводья, слишком близко от ствола.
Помню, он кричал, что убьет меня, все время, пока мы скакали вниз, к дороге. Я вложил кинжал в ножны задолго до того, как мы вернулись, и пересек дорогу слева от Монтиколы, как он велел. Сбавил скорость, похлопал Джила по шее, пустил его шагом. Прошептал ему на ухо, что он – мой самый любимый, и в тот момент это была правда. Выпрямился в седле и остановился возле правителя Ремиджио.
– Ваши солдаты убивают тех, кто победил их в гонке, мой господин? С вашего одобрения?
Какое-то мгновение выражение его лица оставалось серьезным. Потом он ухмыльнулся.
– Обычно нет, – ответил герцог. – Хотя такое случалось. Коллючо, успокойся.
К тому моменту тот уже был рядом с нами.
– Мой господин! – закричал капитан. – Он собирался…
– Куда собирался?
– Пырнуть кинжалом! Моего коня!
– Неужели?
– Мой господин!
Капитан был багровым от ярости. Он бы действительно убил меня в тот день, в этом я не сомневался. Не каждый холоден в гневе.
– Я вижу, ты и сам обнажил кинжал. Для самообороны?
Голос Монтиколы звучал мягко, и тем не менее его тон внушал страх.
– Чтобы… чтобы защитить одного из наших коней, – ответил Коллючо.
«Наших». Умный ход, подумал я.
Это ему не помогло.
– Правда? Кажется, я видел, как ты сделал в его сторону выпад, когда он проехал мимо тебя у дерева.
– За оскорбление, мой господин! Он оскорбил нас всех.
Воцарилось молчание. Я чувствовал дуновение ветерка.
– Я не чувствую себя оскорбленным, – произнес Теобальдо Монтикола ди Ремиджио.
Женщина, которую, как я потом узнал, звали Джиневра делла Валле и которая вскоре после этого была изображена на одном из самых знаменитых портретов нашего времени, громко рассмеялась в утреннем свете, открыв длинную шею, – художник наверняка был в восторге от этой шеи.
Я позволил себе бросить на женщину лишь короткий взгляд. Сейчас Монтикола был важнее всего. Он задумчиво смотрел на меня, потом сказал:
– Коллючо, слезай с коня, он принадлежит ему. Седло оставь себе.
– У меня нет желания лишать ваш отряд боевого коня, мой господин. Я хотел только мирно проехать мимо.
– Понимаю, но пари было заключено. – Он смотрел все так же задумчиво.
Монтикола был прав. Было бы позором для его отряда и для него не выплатить долг.
Я сказал:
– Буду рад принять справедливую компенсацию, а коня оставьте капитану.
Он бросил взгляд на Коллючо, который даже не спешился, – вид у того был ошеломленный. Меня это не сильно расстроило.
Монтикола объявил:
– У него с собой нет такой большой суммы денег, чтобы заплатить за хорошего коня. У меня – есть. Я ему дам взаймы. Он сохранит своего коня и отдаст мне долг, когда мы вернемся домой. Решено. – Он повернулся к другому всаднику, державшемуся у второй повозки: – Достань из сундука сорок сералей для этого человека.
Сорок? У меня вдруг оказалась огромная сумма денег.
Монтикола улыбнулся мне:
– Где вы научились так ездить верхом?
Не было причин скрывать это от него.
– Мне повезло, я много лет посещал школу в Авенье. Верховая езда входила в обучение, и я очень ею увлекался.
– Вы посещали школу Гуарино?
– Да, господин.
– Почему это было везением?
– Я не принадлежу к знатному роду, господин. Мой отец – ремесленник в Серессе.
– Понятно. Тогда он должен быть знаком с влиятельными людьми.
– Да, господин. Поэтому мне очень повезло, как я и сказал.
Он по-прежнему выглядел задумчивым. А также, возможно, слегка забавлялся.