Сразу же стало ясно, что он нетрезв. Мне показалось, что я вижу в глазах Джиневры предостережение, но я понятия не имел, как себя вести.
– Мой господин, – сказал я, остановившись в дверях и кланяясь им обоим.
– Где вы были? – спросил он. Возможно, это был просто дружеский, не имеющий особого значения вопрос.
Мне удалось улыбнуться.
– Бродил по городу. Мне не хочется больше ничего говорить при госпоже…
– Она не невинная девушка, – сказал он. – Эта шлюха доставила тебе удовольствие?
– Теобальдо, – произнесла Джиневра, – пусть я и не невинная девушка, но у меня есть свои предпочтения в такого рода разговорах.
– В самом деле? – спросил он с коротким смешком. – Поделишься ими с нашим другом?
– Нет, – ответила она. – Не стану. Я удаляюсь на покой. И тебе следует поступить так же. Пойдешь со мной?
– Пока нет, – сказал Монтикола. Он смотрел на меня, не на нее. – Мы уезжаем утром, я закончил здесь свои дела. Наш юный Данино еще должен мне сказать, принимает ли он мое предложение насчет работы. Итак, юный Данино, принимаете? Будете учить моих сыновей? Сыновей этой госпожи? Я даже думаю, может быть, это и ее предпочтение.
Она не двигалась. Стояла неподвижно, опустив руки и тоже теперь смотрела на меня.
Я никогда не видел Монтиколу таким и остро почувствовал опасность. Да и как было ее не почувствовать?
Я ему отказал. До этого момента сам не знал, что откажу; шел обратно под двумя лунами, не зная этого.
– Мой господин, – сказал я, – я и сам еще ученик, познающий мир Джада. Я не учитель и не могу быть подходящим наставником для сыновей аристократа. Я этого недостоин. Я… я собираюсь плыть в Сарантий, господин.
Что я ему так отвечу, я тоже не знал.
Он улыбнулся, но от этой улыбки мне спокойнее не стало.
– Что вы подразумеваете под этим «познавать мира Джада»? Намереваетесь сражаться с ашаритами на его стенах, как мой сын, или просто припомнили старую поговорку?
Я его недооценил. Мне вспомнилась именно старая поговорка.
Нас научил этому выражению Гуарино. Оно означало предчувствие, что твоя жизнь скоро сильно изменится, что наступают перемены. Я не ожидал, что Монтиколе оно тоже известно. Думал, он, вспомнив о своем сыне, решит, что я настроен геройствовать, и не станет продолжать разговор.
Хорошо, что я был совершенно трезв.
– Я не знаю своего будущего, мой господин. Я не солдат, и…
– Вы все время это повторяете, – перебил он.
– Это… остается правдой, мой господин. Хочу навестить своего учителя, потом поехать домой и повидать родителей, а там сделать выбор – решить, чем я буду заниматься.
– Вы, конечно, попросите совета у Бога? – Он смеялся надо мной.
– Попрошу, мой господин.
– И какой же совет мог заставить вас отказаться от должности во дворце правителя Ремиджио? О чем вы мне не рассказываете?
Они оба, в течение одной ужасной ночи. Акорси и Ремиджио. Я вспоминаю и удивляюсь, как я выжил. Ну, в каком-то смысле я понимаю как. Меня спасли две женщины. Адрия – в гостинице, и сейчас…
– Тео, мы не можем силой заставить человека служить нам, – сказала она. – Ему дозволено быть неуверенным в том, что он хочет делать и кем быть. Помнишь то время, когда ты сам был молод?
– Я точно знал, что хочу делать и кем быть, – ответил Монтикола, но уже спокойнее.
– Потому что твой отец был правителем Ремиджио, – напомнила Джиневра, – и растил тебя для того, чтобы править людьми. Как, надеюсь, ты вырастишь наших сыновей.
Он повернулся и посмотрел на нее. Я осторожно перевел дух.
Молчание показалось мне чрезвычайно долгим. Затем он встал, заскрипев креслом и полом – тоже. И сказал:
– Если потребуется, любимая, я так и сделаю. Кое-что можно начать, когда мы вернемся домой.
«Если потребуется».
«Если мой другой сын погибнет на Востоке».
– Идите спать, – почти равнодушно обратился ко мне Монтикола. – Я благодарен за то, что вы сделали, я говорю о скачках. Вы оказали мне услугу, и я это запомню. Если вам что-то будет нужно, попросите. Меня еще никогда не называли неблагодарным.
– Мой господин, – ответил я и повернулся к двери.
– Подождите.
Это произнесла женщина. Она сделал ко мне два шага и продолжила:
– Если вы решите, после того как вернетесь домой и спросите совета, что все же хотите учить молодежь, дайте нам знать. Мы, может быть, найдем подходящего наставника до этого, а может, и нет. – Она улыбнулась. – Я буду рада видеть вас в Ремиджио в любом случае, Гвиданио Черра, и своей рукой налить вам чашу вина.
Она была способна остановить сердце мужчины, эта женщина.
– Моя госпожа, – произнес я и поспешил сбежать, хотя со стороны казалось, что я шел к лестнице медленно, как и подобает. Я поднялся наверх, вошел в свою комнату. Прислонился спиной к двери.
Меня трясло. Помню, как смотрел на свои дрожащие руки.
Я только что решил, стоя перед Монтиколой там, в коридоре, что не поеду к нему. Потому что все эти события вдруг ошеломили меня? Потому что он меня пугал? Пугало это ощущение, что стоит произнести одно неверное слово?..
Он внушал ужас почти всем, так же, как и Фолько. В этом они были одинаковы. Оглядываясь назад, думаю, что они пугали друг друга, хотя оба убили бы того, кто это скажет.
Я уже пожил в опасном дворце – во дворце Уберто Милазийского, где погибали люди; двое из них погибли от моей руки. Возможно, я не чувствовал себя готовым к еще одному такому дворцу? Возможно, в ту ночь, ненадолго вкусив жизни огромного мира, я почувствовал, что с меня хватит? Дома будет лучше, спокойнее. Родители, кузен, лавка, чтение книг, каналы и мосты, которые я помнил.
Не знаю. Не знаю.
Нам нравится думать или притворяться, что мы знаем, что делаем в своей жизни. Это, может быть, ложь. Дуют ветра, нас носят волны, поливают дожди, когда непогода застает человека ночью под открытым небом, когда молнии раскалывают небо, а иногда и его сердце, когда гром обрушивается на него, напоминая о смерти.
Мы стараемся устоять, как можем. Идем вперед, насколько хватает сил, надеемся на свет, доброту, милосердие, на самих себя и на тех, кого любим.
Иногда мы находим все это, иногда нет.
Я уехал утром, не повидавшись с ними. Нашел Джила в конюшне вместе с другими лошадьми Ремиджио, оседлал его и выехал. Солнце поднималось справа от меня, когда я покидал Бискио в теплый весенний день. По дороге на север я миновал гостиницу, в которой, возможно, и сейчас еще спала Адрия Риполи, или лежала без сна, или уже уехала оттуда ночью.
Мне не следовало путешествовать одному с таким количеством денег. По меркам любых разбойников, которых я встретил бы, я был богат. Меня легко могли ограбить в этом путешествии, ведь я ехал на дорогом коне, без спутников или охраны и даже без оружия.
Меня не ограбили по пути на север. Иногда колесо Фортуны на время приносит удачу, даже когда поступаешь глупо. Когда солнце поднялось высоко в тот первый ветреный день и все они остались позади, я решил, что, наверное, счастлив. Я спасся, думалось мне. Я попал в тиски между Ремиджио и Акорси, всем тем, что было между ними, и от всего освободился. Кажется, я даже пел, пока ехал. Не помню точно, но у меня была такая привычка, когда я был моложе.
Очевидно, молодой человек рассказывает свою историю. А историю других людей рассказывает кто-то другой.
За всеми ними стоит создатель, творец. То же самое можно сказать о росписях на купольном своде, или о портрете, нарисованном на деревянной поверхности по грунтовке, а не маслом на холсте, – всему есть своя причина. То же касается скульптурного изображения рук. Человек ваял их и при этом делал свой выбор.
Одна песня напоминает о доме, другая песня вызывает страх, что этот дом попадет в руки тех, кто его разрушит. Поэт ставит бокалы с вином на бортик фонтана под звездами. Художник помещает образ своей умершей жены на свод купола… среди звезд. Танцовщица сливается с музыкой, под которую она танцует, до тех пор, пока та звучит. Кто-то сочинил эту музыку, кто-то исполняет ее, пока она танцует.
А вот о чем рассказывают другие истории…
Жили однажды два молодых человека, оба очень многообещающие, ни на кого не похожие, и даже более того. Оба уже водили солдат в битвы. Один был высоким, хорошо сложенным, искусно владел оружием, был отличным наездником, тактиком и стратегом. Его нрав был горяч, но молодой человек учился владеть собой, использовать к своей пользе эту черту характера. Его отец завоевал город-государство и передал его сыну, так что он уже был правителем. Отец сделал ему еще один подарок: прожил достаточно долго, чтобы мальчик успел стать мужчиной, набрать силу и удержать свой город, который назывался Ремиджио.
Другой, из Акорси, был ниже ростом, с юности широкогрудый и с покатыми плечами, совсем некрасивый. Тогда у него еще было два глаза, он отличался быстрым, острым, натренированным умом, а кроме того славился такой силой, что никто не соглашался бороться с ним даже ради развлечения; когда-то он убил человека (случайно) во время схватки во дворце Мачеры. В бою он сражался тяжелым мечом, и тот меч был беспощаден. Его дед, также наемник, женился на дочери правителя Акорси и получил город по наследству, поэтому юноша мог претендовать на звание дворянина во втором поколении, – на одно поколение больше, чем первый, из Ремиджио.
Такие вещи были важны в том мире.
Владелец Акорси лишился глаза не по вине высокого юноши из Ремиджио. Их долгая война началась по другой причине, хотя она действительно была долгой, и некоторые считают, что из-за глаза. Только это не так.
Она очень грустная – история о том, как началась эта вражда, и началась она задолго до этих двоих. Они ее получили в наследство вместе со всем остальным. Дедушка-наемник из Акорси соблазнил тетушку юноши из Ремиджио и после похвалялся этим, что стало причиной ее смерти от руки мужа.