– Значит, ваши деньги вы получили честно? Никого не ограбили и не получили плату за то, что взялись шпионить за нами?
Я прочистил горло, которое внезапно пересохло.
– Господин, во время хаоса в Милазии после убийства графа я был одним из тех, кто пополнил свой денежный запас. Вот каким образом я купил коня, на котором соревновался с человеком Монтиколы. За победу в этой гонке мне выплатили сумму, равную стоимости коня соперника, это было условием нашего пари.
Герцог записал и это, а потом спокойно произнес:
– Это половина ответа.
– Мой господин, я бы никогда не стал шпионить против Серессы, и никто меня никогда не просил об этом. И Акорси, и Ремиджио – каждый по отдельности – предлагали мне присоединиться к ним. Ремиджио хотел, чтобы я стал наставником его маленьких сыновей. Акорси хотел, чтобы я согласился на эту должность в Ремиджио и докладывал ему оттуда о положении дел.
– Это могло стать деликатным поручением.
– Да, господин, – согласился я.
– И вы решили?..
– Вернуться домой и стать книготорговцем, господин.
– Потому что?
Я и сам уже год пытался ответить на этот вопрос.
– Я не верил… – ответил я. – Мой господин, они – опасные люди, они поглощены друг другом больше, чем всем остальным на свете, так мне показалось. Я не хотел попасть в зависимость от одного из них.
Риччи кивнул. Этого он записывать не стал, но продолжал смотреть на меня.
– Вы боитесь жизни? – спросил он. Его голос звучал тихо. – Боитесь открыть дверь, за ручку которой взялись?
Это вызвало во мне гнев, несмотря на то, что я понимал, где нахожусь и кто он такой.
– Разве это отчасти не означает быть сыном портного, а не богатого купца или аристократа?
Он обдумал мой ответ.
– Вы вините своего отца?
– Нет. Я благодарен ему за каждый прожитый день. Просто не хочу быть пешкой в игре, в которую играют эти два человека.
– Просто? – спросил герцог.
Он замечательный человек. Он всегда внимательно слушал, и тогда, и сейчас.
– Вероятно, это неудачное слово, господин. Есть еще одно.
Риччи ждал.
– Мой господин, я – гражданин Серессы. Я не из Акорси, или Ремиджио, или из другого города. Мой дом здесь.
Произнося эти слова, я чувствовал, что это правда. Что это всегда было правдой, нужно было только это понять.
Он слегка улыбнулся, коснулся своей бородки и внезапно сказал:
– Скажите мне, Гвиданио Черра, у вас есть какое-то мнение о молодом Родольфо из Обравича? Наследнике императора?
Я моргнул. Уставился на него. Опять прочистил горло.
– Никакого мнения, мой господин, которое заслуживало бы внимания. Мне понадобятся письма и служебные записки, прежде чем я смогу сказать что-нибудь стоящее.
Герцог опустил взгляд на свои бумаги.
– Хороший ответ, – произнес он. – А вы слышали мнение о нем другого человека?
– Только мнение Гуарино. Наш учитель считал, что Родольфо будут недооценивать, когда он взойдет на трон, а этого делать не следует.
– Он так сказал?
– Да, господин.
Герцог сделал пометку.
– Вы переписываетесь с Гуарино?
– Да. Он настолько добр, что отвечает на мои письма.
Еще одна пометка. Затем Риччи отложил перо в сторону и в первый раз за всю беседу откинулся на спинку кресла. Посмотрел в окно, на купол нашего большого святилища и на воды лагуны за ним. Сказал:
– Я верю, Гвиданио Черра, что вы чувствуете себя в душе гражданином Серессы. У меня есть некоторые мысли и еще несколько вопросов.
Он их задал, и я ответил. По-видимому, ответы его удовлетворили.
Вот так я в еще очень молодом возрасте стал чиновником Совета Двенадцати, которого отправили по морю в сопровождении охраны и секретаря к Теобальдо Монтиколе в Ремиджио.
Мне был поручен сбор ежегодной платы с Ремиджио за право принимать торговые корабли в своем порту на море, которое галеры Серессы защищали от прибрежных пиратов и ашаритских корсаров.
Кроме того, я должен был шпионить.
Якопо, посыльный от Адрии, явился ко мне в книжную лавку утром третьего дня после этого. Он выглядел опрятным, ненавязчивым, немного смущенным таким большим количеством книг. Я был уверен, что он знает о людях, которые следили за ним, и о том, что они арестованы, но вряд ли он знал, какое решение приняли относительно них. Зато это было известно мне.
Я уже написал ответ и отдал его этому человеку вместе со сборником литургий, о котором упоминала Адрия. Вечер накануне я провел, переплетая его в красную кожу, как Адрия и просила. Якопо заплатил мне за книгу, отсчитав монеты, вежливо кивнул и отбыл.
Я тоже отбыл через три дня на корабле в Ремиджио.
Госпожа Адрия!
С уважением приветствую вас. Благодарю за заказ, сделанный в нашей книжной лавке. Для нас честь служить вам. Вместе с книгой посылаем расчет стоимости.
Надеюсь, переплет вас устраивает. Мы стремимся всегда удовлетворять запросы покупателя. Оплата всех дальнейших заказов может быть проведена так, как вам удобно, конечно. Мы готовы стать поставщиками любой заказанной вами продукции, как учебной, так и развлекательной. Я беру на себя смелость включить документ, в котором перечислены названия, имеющиеся у нас в наличии для немедленной доставки. Нет нужды говорить, что мы приложим все усилия, чтобы удовлетворить любые другие ваши желания, даже если на их исполнение потребуется какое-то время. То, чего мы пока не знаем о ваших пожеланиях, мы будем рады узнать.
Я заметил, что вы выразили намерение посвятить свою жизнь религии. Если это не слишком большая самонадеянность с моей стороны, я бы сказал, что для любой обители будет честью видеть вас в своих стенах.
С благодарностью,
Гвиданио Черра, книготорговец,
Сересса.
Глава 11
Скарсоне Сарди, Верховный патриарх Джада в Родиасе, величайший священнослужитель в мире, созданном Богом, поднял руки над головой, соединил кончики пальцев и сделал знак солнечного диска, провозглашая окончание утренней службы.
В изящно расписанной часовне Патриаршего дворца раздался привычный шорох – люди поднимались с колен и распрямлялись.
Сарди был единственным, кто имел право поднимать руки в подобном жесте, вычерчивая знак диска в конце утренней службы, но наверняка Восточный патриарх в Сарантии поднимал руки над головой в том же жесте. Сарантий осадили ашариты, но он пока выдерживал осаду за тройными стенами, славящимися своей толщиной.
Остальные обитатели мира джаддитов, в том числе герцоги и короли, делали знак диска на уровне сердца. Верховный патриарх, наследник тысячелетней традиции, выполнял этот символический жест, вскинув руки высоко над головой, – от имени всех детей Бога.
Очевидно, немало людей погибло, пока этот знак утвердился и стал традиционным, но было это, насколько понимал Скарсоне, давным-давно.
Да защитит мудрый и всеблагой Джад тех, кто поклоняется ему должным образом, благочестиво подумал патриарх.
В эти минуты ему полагалось думать именно так, но он был голоден и раздражен и не стал продолжать благочестивые размышления. Рано утром принесли доклад о Бискио. Неприятный доклад о предстоящей ужасной осаде, которую устроит наемная армия его дяди, в данный момент направляющаяся покорять этот город.
Разве осады не всегда ужасны? Разве случались приятные осады? Скарсоне понятия не имел, чего от него хотят люди в данном случае. Его дядя Пьеро внушал ему ужас – это во-первых. А во-вторых, все уже давно знали, что предстоит осада.
На этот случай самый умный из его секретарей придумал несколько формулировок для письма. В нем настойчиво выражалась надежда, что все участники любого конфликта, нарушающего мир в Батиаре («Какой еще мир в Батиаре?» – спросил тогда Скарсоне, вызвав смех, чем он был весьма доволен), сделают все от них зависящее, чтобы избежать ненужных страданий невинных людей.
Скарсоне подписал три копии письма, по одной – для Фиренты и Бискио и одну – для здешних архивов. Патриарх никогда не видел этих архивов. Он понимал, что они очень древние, и живо представлял себе пыль, выцветшие, крошащиеся листы бумаги, крыс.
Отправляясь обедать, патриарх все же на короткое время задумался о том, как могут выглядеть нужные страдания невинных людей.
Елена никогда еще не оказывалась в тех краях, куда пришла война.
Наверное, это можно было назвать подарком судьбы, так как война шла почти повсюду, такое тогда было время. Весна означала выступление армий, это все знали. Елена слышала истории о войнах всю свою жизнь, но сейчас это была не история, в этом году приход весны означал угрозу маленькому, обнесенному стенами городку Донди, в котором она жила.
В свете предстоящих событий совет распорядился очистить город от всех нищих и бездомных. Киндатов тоже заставили уехать. Их было немного, и они не были бедными или бездомными, но их выдворили.
Елене объяснили (один из киндатов, между прочим), что, когда во время осады начинается голод, считается – и этот взгляд поддерживает истинная вера, – что кормить иноверца – напрасный расход еды и почти святотатство.
Тот человек, его звали Карденьо, а предки его жили в Эспераньи до того, как киндатов изгнали оттуда, одним из первых покинул Донди. Когда зима уже подходила к концу, он собрал свое имущество и уехал вместе с семьей, четырьмя повозками и шестью охранниками. Дом и торговые помещения Карденьо продал, хотя Елена понимала, что при таких обстоятельствах он вряд ли много за них выручил.
Они с Еленой подружились, когда она помогала его жене разродиться третьим сыном. Карденьо решил уехать в Фиренту. В этом была своя ирония, и Елена слышала ее в голосе Карденьо. Ведь Фирента была тем самым городом, чья армия, возможно, осадит их город по пути в Бискио. Но дерзкая, бурно растущая Фирента благосклонно относилась к киндатам, по крайней мере пока. Мелким ремесленникам и купцам тоже нужны были финансисты, и киндаты заполнили пустующую нишу, став ростовщиками, которые недотягивали до уровня банков. Фирента расширялась под властью семейства Сарди. Фактически, для этого она и вела войну. В основе всего лежала торговля, главным образом тканями. Донди находился между Фирентой и Бискио, которому платил дань. По-видимому, теперь это стало неприемлемым для Фиренты.