Отец Фолько согласился послать войско на помощь другой армии, уже выступившей в поход под командованием другого военачальника, и позволил Фолько возглавить армию Акорси. К тому времени отец уже мучился от подагры, и в летнюю жару боли становились сильными. Фолько и не думал, что подагра может убить отца, но ошибся. К началу следующего лета он стал правителем Акорси, а воспоминания о произошедшем остались с ним навсегда, слишком часто делая его ночи бессонными и определяя поступки днем.
Теобальдо Монтикола тоже был молод, хотя и на три года старше Фолько. Позже, когда оба завоевали репутацию выдающихся полководцев, люди полагали, что Фолько – старший из них двоих. Ошибиться было несложно. Шли годы, а Монтикола ди Ремиджио оставался поразительно красивым – сохранил волосы, хорошие зубы, оба глаза, не имел заметных шрамов. Со временем три года разницы стали пустяком, но когда вы оба молоды, эти добавочные три года войн могут иметь большое значение.
Армию Ремиджио наняли те два города, которые патриарх стремился призвать к порядку. Поскольку «призвать к порядку» в те дни и в той части мира означало «применить насилие», старшины обоих городов сложили свои капиталы и призвали на защиту недавно прославившегося, считающегося блестящим молодого военачальника.
Теобальдо Монтикола действительно блистал на полях сражений. В последующие годы эта репутация укоренилась в людской памяти так же глубоко, как любая истина, которую шепотом сообщают богу перед алтарем, но даже в самые ранние времена те, кто разбирался в войнах, видели это в нем.
У войска Фолько был большой отряд кавалерии: по три лошади на каждого всадника, по два пеших воина в помощь каждому наезднику, один – с пикой, по новейшей моде. Включая пехоту и лучников, он возглавлял почти пять тысяч человек. И еще следовало учитывать обычных сопровождающих любой армии, которые обеспечивали хорошее настроение солдат, но которые не должны были замедлять темп армии на марше. У Фолько самого была женщина, и это считалось нормальным – командующий во всех отношениях должен выглядеть настоящим мужчиной среди других мужчин, особенно если он очень молод. Позднее в тот же год начались переговоры насчет его женитьбы на Катерине Риполи. Женитьба на дочери семейства, правящего в Мачере, стала удачным ходом для Акорси. То, что это оказался брак по любви, не играло роли в этом танце городов-государств, каким бы важным ни было это событие для мужчины и женщины.
Фолько выслал разведчиков впереди армии. Двое из них примчались назад в жаркий полдень и сообщили, что армия Монтиколы расположилась лагерем на широком, ровном поле. К северу от него раскинулся лес, к югу – протекает река. Эта армия была, по их мнению, чуть меньше или чуть больше их собственной.
Было довольно необычно и даже несколько пугающе – хотя Фолько этого не показал, – то, что они сошлись с врагом таким образом. Войско, призванное оборонять города (два города), должно было уже находиться за крепостными стенами, укреплять оборону, организовывать доставку припасов. Очень редко армии сражались на открытой местности. Наемники любят погибать не больше остальных людей, им просто нужны деньги. Если город сдается, то на условиях, которые обычно соблюдаются. Иногда стены разрушают во время штурма, и тогда город подвергается разграблению, но такое случается нечасто. Солдаты во время штурма гибнут, а это расточительно.
Если молодой правитель Ремиджио (отец Монтиколы умер, когда тому было семнадцать) находился здесь открыто, преграждая им путь, это было прямым вызовом, насмешкой над еще более молодым сыном правителя Акорси. Теобальдо Монтикола, должно быть, предполагает, что может обратить армию Фолько в позорное бегство или уничтожить достаточно солдат, чтобы нанести заметный ущерб объединенным силам, атакующим город, который он обороняет.
Итак, Фолько было двадцать лет, и ему бросил вызов на глазах у его армии – и всего мира – человек, уже прославившийся как грозный противник в бою.
Фолько подумал, что можно было бы обойти лес вокруг – пусть Монтикола гонится за ним, – и самому выбрать подходящее место для боя, если он решит сражаться. Но он чувствовал, что именно этого ждет от него противник, и не хотел этого делать. По договору Монтикола должен был находиться к югу-западу отсюда, за стенами двух городов вместе с войском, которое ему пришлось бы разделить.
Позже Фолько пришел к выводу, что сам мог придумать это вынужденное разделение, как и то, что Монтикола попытается нанести поражение менее опытному военачальнику своим войском в полном составе до того, как разделить его, чтобы придать еще больше блеска своей репутации, что принесет еще больше денег в грядущих кампаниях.
До того дня они никогда лично не встречались.
Уже ходили легенды о том, что именно Теобальдо выбил ему глаз на дуэли. И, конечно, было известно о ночном изнасиловании Теобальдо Монтиколой сестры Фолько, Ванетты, в святой обители. Их отец позаботился об этом. Это было полезно.
К тому моменту, когда они встретились летом на поле, их семьи и эти два молодых человека смертельно ненавидели друг друга.
Фолько не отступил. Не стал обходить лес с другой стороны, чтобы избежать глупого сражения, или выбрать лучшее место боя, если их будут преследовать. Можно выдвинуть много причин, почему он этого не сделал. Но поле, которое выбрал Монтикола, по словам разведчиков Фолько, было ровное и гладкое, будто этот человек бросал ему вызов.
Их армии были равны. Если он победит Теобальдо Монтиколу здесь или хотя бы нанесет ему большой урон, эта кампания может здесь же и закончиться.
И еще Фолько было двадцать лет. Отступление было бы замечено, стало бы известным, его бы запомнили. Монтикола об этом бы позаботился.
Юный Фолько д’Акорси уже тогда отличался предусмотрительностью и расчетливостью, но ему необходимо было учитывать, каким его запомнят в начале карьеры. Кроме того, он был не из тех, кто отказывается принять вызов.
Он приказал армии идти вперед.
На закате они разбили лагерь на низкой, ровной местности на виду у войска Ремиджио. Здесь раньше были вспаханные поля, но в этом году землю уже вытоптали. Ничто не росло на выжженной летним солнцем бурой почве. Фолько отправил своих людей до наступления темноты подобраться как можно ближе к противникам и точнее их подсчитать; они доложили, что это правда, силы их армий равны.
Он мог победить в этом сражении утром. Это заставило его решиться. Я поступаю правильно, сказал он себе и лег спать, предварительно объяснив офицерам, как они должны построиться на рассвете. Он говорил четко и точно. Знал, чего хочет.
Фолько действительно уснул, хотя восход солнца сулил ему первое крупное сражение в качестве военачальника, но в ночной темноте проснулся с сильно бьющимся от ужаса сердцем, и не мог понять причину. Был ли это страх перед боем? Или страх смерти? Это не о нем! Он уже сражался раньше!
Лежа на походной койке в шатре командующего, Фолько прислушивался к шуму, с которым кровь бежала по венам, потом хрипло попросил пить. Слуга принес ему попить в темноте. Он поднялся и вышел из шатра, встал под голубой луной, глядя на поле грядущего боя.
И что-то – инстинкт, который он никогда не мог объяснить и понять (это, именно это, было причиной его кошмарных сновидений: он совсем не управлял своими мыслями, они просто… пришли к нему под этой луной), – заставило его позвать своего кузена, своего лейтенанта. Он отдал Альдо приказ не поднимая шума немедленно увести восемьсот пехотинцев и лучников назад, за строй, а потом в лес к северу от них, и скрытно стоять там наготове, у опушки, в ожидании всего, что может произойти.
Нет, сказал он кузену, я не знаю, что может произойти, но у меня… у меня предчувствие. Фолько не мог объяснить лучше. Альдо, верный ему до гроба и ненавидевший Теобальдо Монтиколу не меньше, а гораздо больше Фолько, позже уверял, что то был военный гений кузена, проявившийся с самого начала.
Фолько так не считал. Это был страх и стремление сделать хоть что-нибудь, чтобы его подавить. Он поднял клапан входа и вернулся назад в шатер. Ему даже удалось опять уснуть, хотя сон его и был тревожен.
Встало солнце, и вместе с ним пришла вода. Фолько проснулся в залитом водой шатре. Его сапоги плыли мимо походной койки.
Он поспешно, с сильно колотящимся сердце, накинул на себя одежду. Слуга помог ему надеть нагрудник и шлем. Снаружи раздавались крики. Фолько натянул насквозь мокрые сапоги и, расплескивая воду, выскочил из шатра в освещенный восходящим солнцем кошмар.
Его лагерь стоял посреди мелкого озера. Некоторые палатки сорвало с шестов – одна проплыла мимо, затем проплыли чьи-то сапоги.
Внезапно с запада взлетели в воздух и опустились стрелы – оттуда, куда ночью отвел свои войска Монтикола, чтобы оказаться на возвышении, чтобы их не залила прибывающая вода.
Помощник Фолько подбежал к нему, поднимая брызги, чтобы прикрыть щитом командующего.
Позднее они поняли.
Монтикола открыл ворота шлюза на реке, из которой фермеры брали воду для полива своих полей перед сезоном посадок в те годы, когда эту землю использовали. Шлюз заметил другой командир, он и сообразил, как этим воспользоваться при столкновении с молодым противником, которого можно хитростью заставить встать лагерем в нужном месте.
С горящим от гнева и унижения лицом Фолько начал отдавать приказы так быстро и спокойно, как только мог. Его собственные лучники были в состоянии отвечать на огонь противника отсюда. Люди Монтиколы не могли войти в болотце, не столкнувшись с той же проблемой, что и солдаты Акорси, но Фолько послал пехотинцев с пиками немного вперед, под прикрытием щитов, чтобы блокировать любые попытки кавалерии сделать это.
Было бы разумно отступить на возвышенность. Войска Ремиджио не смогли бы их преследовать; они стали бы уязвимы, если бы двинулись вслед за ним. Это вызвало бы у них трудности, решил Фолько, но не стало бы их поражением. Не привело бы к гибели.