Возможно, Монтикола прошлой ночью решил, что открытая схватка не соответствует его целям, а вот выставить соперника на посмешище было бы великолепно.
Это было очень забавно. Надо мной смеялись бы всю оставшуюся жизнь, думал Фолько, на протяжении жизни нас обоих, если бы эта история стала известна. А она обязательно стала бы известна.
Но история вдруг изменилась, как это часто бывает. Она изменилась, потому что Джад, судя по всему, не захотел, чтобы юного Фолько Чино д’Акорси погубили таким образом.
Его лучники из леса – те, которых от отправил туда ночью вместе с Альдо, – начали пускать стрелы в войско Ремиджио. Стрелы взлетали высоко в небо и падали быстрыми волнами. Затем Альдо направил пехоту из леса, чтобы нанести удар по кавалерии Ремиджио с фланга. Сильный удар, чтобы они не успели среагировать, сориентироваться, и внезапно, каким-то чудом, стало не смешно.
Воины армии противника кричали и беспорядочно размахивали руками, а некоторые погибали.
Кавалерия Монтиколы не могла развернуть своих коней и быстро убраться прочь, а пикинеры были смертельно опасны для кавалерии в такой ситуации. Потеря большого количества лошадей была для армии катастрофой сама по себе.
Фолько велел горнистам играть сигнал отойти назад.
После контратаки на фланге, увенчавшейся успехом, это стало стратегическим ходом, а не слабостью. Он быстро отдавал один приказ за другим. Велел собрать все, что удастся, в том числе палатки. Палатки могли высохнуть на летней жаре. Все могло высохнуть, почти все.
Он увидел, как Монтикола перестраивает свои войска, чтобы ответить Альдо, но кузен знал, что делает: он отвел своих пикинеров назад в лес, а затем вернулся тем же путем, каким они шли ночью, и воссоединился с основными силами армии.
Армия Ремиджио могла бы попытаться их преследовать, но драться в лесу трудно, а основные силы Фолько без труда обстреливали бы из луков вражеский фланг, если бы Монтикола двинулся в этом направлении. Фолько отдал еще один приказ, чтобы его лучники были готовы это сделать.
Но нет, противник тоже это понимал. Неожиданно обе стороны стали отходить назад. Обе стороны. Благодарение Джаду, обе стороны.
Эта история стала известной. История о том, как открыли ворота шлюза ночью, чтобы утопить армию Акорси, как молодой командир предвидел это и спас войско в опасной ситуации, под прикрытием темноты разместив большой отряд в лесу, и как противнику был нанесен урон неожиданно выпущенными стрелами и атакой пехоты.
Значит, было два умных командующих, и наибольший урон врагу нанес младший из них, д’Акорси, несмотря на забавные истории, которые рассказывали о солдатах (и их командире), бултыхающихся в воде после того, как они проснулись летним утром.
Никакого серьезного ущерба не было нанесено ни людям Фолько, ни его репутации, – но только, только потому, что он проснулся ночью от страха, причину которого так и не понял.
Он был катастрофически близок к ужасному поражению, даже к плену, а в лучшем случае к затруднительному положению, которое он, возможно, не смог бы пережить – во время его первой крупной кампании.
Жизнь часто зависит от таких моментов. Иногда опасность так близка в нашей жизни и в жизни других. Иногда стрела или меч попадают мимо цели или ранят, но не убивают; землетрясение сравнивает все с землей совсем рядом с тем местом, где мы находимся, а мы продолжаем жить…
Фолько сел на коня, глядя в том направлении, откуда они пришли на это поле. Они миновали обитель Братьев Джада – купол святилища сверкал в лучах восходящего солнца.
Потом он повернулся, освещенный сзади солнцем, к Теобальдо Монтиколе, тоже сидящему в седле. Его противник поднял руку, салютуя. Фолько показалось, что он услышал его смех. Это было маловероятно, слишком трудно было бы расслышать смех из-за криков людей на таком расстоянии, но он слышал его в своих снах с того самого дня.
Сейчас Фолько не может вспомнить, ответил ли он салютом. Он думает, что должен был это сделать. Это было бы правильно, послать в ответ правильный сигнал.
Глава 15
Поскольку у нас не было пушек, запряженных быками, мы быстро двигались на запад от Ремиджио. Скорость диктовала пехота и те, кто занимался снабжением армии (от них слишком далеко не оторвешься), а с нами были обозы, повара с полевыми кухнями, кузнецы, конюхи и коновалы. Однако женщины и маркитанты за нами не следовали, что было необычно. Монтикола направлялся в Бискио, чтобы отразить нападение или выдержать осаду, а там не место для этих привычных спутников армии.
«Бесполезные рты», – так их называли.
Я слышал рассказы о командирах, которые сбрасывали следующих за армией женщин с моста в быструю реку, если они не выполняли приказа повернуть назад. Интересно, правда ли это и не приводило ли к бунту или дезертирству солдат? Можно ли следовать за человеком, который отправил на смерть женщину, которую ты любишь, лишь для того, чтобы его войско двигалось быстрее?
Война – некрасивая штука.
Но захватывающая. Я бы соврал, отрицая это. Было нечто притягательное в том, чтобы проснуться (погода в дороге все время была прекрасная), быстро поесть, вскочить на коня, зная, что где-то впереди находится противник и нас ждет испытание мужества, слава и богатство – или смерть.
Правда они ждали не меня. Я был лишь наблюдателем и символом. Монтикола взял меня с собой, чтобы при встрече с Фолько д’Акорси по пути на запад (а у него, по-видимому, было такое намерение) тот увидел меня, узнал и понял, что ему противостоит Сересса. Точнее, не ему, а Фиренте и семейству Сарди, которым он служит. Наверняка Фолько догадается, что Мачера тоже в этом участвует. Пока мы ехали, у меня было время над этим поразмыслить.
Вспомнив о Мачере, я вернулся мыслями к Адрии, и радость от быстро наступающей весны покинула меня. Это было глупо, я это понимал. Мы виделись всего дважды, ее жизнь так мало связана с моей.
Но наши встречи были необычны, каждая из них, и в своем последнем письме Адрия предлагала мне писать ей и намекала, что, может быть, я когда-нибудь ее навещу. Я знал, что мне это не показалось.
Я был молод, она предъявила права на какую-то глубинную часть моей души, разделила со мной постель. Кроме того, я уже понимал: главным было ощущение, что я, возможно, больше никогда не встречу такую женщину, как она.
С течением лет – иногда спокойных, а иногда не очень, – я только утверждался в мысли, что это правда. Она жила не для того, чтобы стать моим воспоминанием или воспоминанием кого-либо другого, но стала им. Некоторым людям достаточно лишь соприкоснуться с твоей жизнью, чтобы навсегда оставить на ней отметину.
Пока мы ехали на запад, я думал и о Джиневре делла Валле и о том моменте в Ремиджио. О том, что она сказала мне на пристани, когда садилось солнце и поднимался ветер. Совсем другая женщина, другое воспоминание.
«Вам необходимо знать: если он погибнет во время этой кампании, я прикажу вас убить».
«Меня? – Мой голос взлетел вверх так высоко, что мне стало неловко. – Почему же… что я могу?..»
И она мне дала ответ. Я представлял Серессу той весной. Змеиное гнездо, так она нас назвала.
Фолько точно знал, куда направлялся, когда они двинулись на запад после быстрой и успешной кампании у Россо. По мнению его кузена Альдо, который был с ним большую часть их жизни, Фолько всегда знал, что ему делать во время войны.
Слух об этом ходил еще с их общего детства, якобы Альдо в действительности – сводный брат своего командира, еще один сын отца Фолько (который оставил множество детей в разных местах Батиары).
Никто ничего не знал наверняка, и теперь уже это вряд ли имело значение. Альдо готов был умереть за своего командира, неважно, кузена или брата.
Альдо Чино был одним из тех редких людей, которые точно знают свои сильные стороны и границы своих возможностей. Он понимал, что его положение рядом с Фолько все эти годы идеально ему соответствовало, и считал, что Джад благосклонно посмотрел на него, когда он родился. Поэтому Альдо был крайне набожным человеком, хотя в те времена любовь к Богу часто приходила к облеченным властью людям только в конце жизни, когда они начинали думать о смерти и о том, что ждет их после нее.
Альдо следил, чтобы кузен по возможности молился на рассвете и на закате. В Акорси этим занимался дворцовый священник, но в походе, на марше или перед боем Альдо брал эту обязанность на себя. Он всегда молился за душу Ванетты Чино, которую когда-то любил, и старался, чтобы ее брат его услышал и сделал то же самое.
Утром братья помолились перед тем, как расположить их огромную армию на позиции там, где дорога, ведущая на юго-запад, пересекалась с дорогой, идущей из Ремиджио. Возле перекрестка двух главных дорог стояла большая святая обитель; Альдо видел ее стены, когда они проходили мимо, – купол святилища, дым, поднимающийся из труб в прохладный день, который уносил легкий ветер.
Конечно, это место он и его кузен очень хорошо знали еще с давних времен. Альдо смотрел на реку с южной стороны и на лес с северной, и в нем тоже оживали воспоминания. Он помнил, как пробирался по этому лесу ночью вместе с восемью сотнями воинов. У него с ним были связаны собственные страхи и свой гнев, которые не утихали очень долго. Наверное, чувства Фолько были гораздо острее и сильнее, вот почему они снова здесь.
Альдо приступил к развертыванию войск. Отлично зная, чего хочет кузен, он отделил три тысячи кавалеристов под командованием Джана (Джан был прекрасным командиром) и дал им точные указания: отправиться на юг, перейти вброд реку, пересечь другую дорогу, проехать по только что сжатым полям, чтобы их не заметили. Да, они уничтожат эти поля, но армии так всегда поступают. Фермеров и их работников нигде не было видно. Предусмотрительно с их стороны, подумал Альдо.
Он следил за всадниками Джана, пока они не исчезли за холмами. Фолько помнил эту гряду и указал именно на нее. Альдо вернулся к кузену, который тоже следил за всадниками.