Получив подтверждение, что мать императора Сарантия не погибла во время пожаров и грабежей, Скарсоне предложил ей поселиться во дворце Родиаса. Она отказалась, предпочтя обитель Дочерей Джада в Дубраве по другую сторону моря. Ближе к дому, возможно, – ближе к тому, что когда-то было ее домом. Она высокомерная, обозленная женщина, говорили Скарсоне. Вероятно, к лучшему, что она не приехала в Родиас.
Скарсоне Сарди уйдет к Богу, имея полное основание заявить, что он пытался. Что он изменился, перестал быть беспутным человеком, которого посадили на престол в Родиасе потому, что думали, будто им легко управлять; считали, что ему безразличны сложные мировые проблемы, что его интересует лишь готовый услужить партнер в постели, комфорт и бесконечные развлечения.
Скарсоне никогда не отказывался от ночных удовольствий с женщиной или с мальчиком; по его мнению, Джад был не против того, чтобы хоть как-то облегчить его тяжелую ношу, но рабочие дни патриарха во дворце стали длинными и упорядоченными. Родиас и мир джаддитов обрели духовного и политического лидера, обладающего решительностью и благочестием.
Конечно, это не очень понравилось его дяде Пьеро и кузенам Сарди. Ходили разные слухи (они всегда ходят), когда двенадцать лет спустя Верховный патриарх Родиаса внезапно скончался в разгар одного зимнего праздника.
В часовне святилища ему поставили великолепный памятник. По общему мнению, это было одно из лучших произведений великого Маттео Меркати.
Письмо Фолько, отправленное второму, менее многочисленному войску, которое должно было соединиться с ним у Бискио, было адресовано гражданскому администратору, то есть Антенами Сарди. Письмо ему принес Борифорте. Заметив, что оно вскрыто, Антенами рассердился, но потом увидел лицо Борифорте и ничего не сказал. Просто прочел письмо.
Он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем попытался заговорить. Ему это не удалось – слов не было. Он еще раз прочитал послание. Его рука, держащая письмо, тряслась. Борифорте молчал. То, что Фолько только что им сообщил, меняло мир, – и где-то там, далеко, и здесь, дома. Сарантий пал, а Теобальдо Монтикола мертв.
Фолько уводил свою армию домой; отказывался воевать в этом году. Он писал, что не может указывать семейству Сарди и Фиренте, что им делать, но советует тоже вернуться домой и оплакивать павший город. Фолько также сообщал, что написал непосредственно отцу Антенами, и они уладят вопрос с его гонораром.
Антенами поднял глаза. Он еще не был готов заговорить, облечь в слова свои мысли. Сарантий так долго пробыл под угрозой завоевания, что это начало всем казаться частью окружающего мира. Ему всегда будут угрожать, он всегда будет требовать помощи, но не падет – не может пасть.
– Мне не следовало вскрывать это письмо, – сказал Борифорте. – Простите. Я увидел, что оно от Фолько, и… – Его голос замер.
– Это не имеет значения, – ответил Антенами. Это было так и не так. Но в данный момент, скорее, не имело значения. – Монтикола мертв, – произнес он.
Еще одна колоссальная новость, которая могла показаться менее значительной только по сравнению с новостью с Востока.
– Он… не пишет, как именно, – сказал Борифорте.
– Не пишет. Я уверен… ну, мы все это очень скоро узнаем, конечно.
Борифорте кивнул. Он был явно потрясен. Антенами понимал, что выглядит ничуть не лучше.
– Мы поворачиваем обратно? – спросил у него Борифорте.
– Как мы можем поступить иначе? – ответил Антенами.
Заканчивалось утро великолепного дня. Они находились недалеко от Донди, к югу от него, рядом с Бискио. В опасной близости, думал Антенами, но, по-видимому, в данной ситуации Борифорте знал, что делает. Он занял выгодное положение на возвышенности на тот случай, если город предпримет безрассудную попытку выступить против них. Он расставил меньшие пушки, они были готовы вести огонь. Антенами спросил, что произойдет, если Теобальдо Монтикола вышлет часть своей армии вперед и нападет на них, захватит артиллерию. И получил ответ: «Фолько этого не допустит».
Теперь Монтикола мертв. Община Бискио лишилась грозного командующего, защищавшего ее.
Не имеет значения. Командующего, который бы атаковал город, тоже нет.
– Позаботьтесь, чтобы посыльного накормили и напоили, – распорядился Антенами.
– Конечно, – ответил его командир.
Борифорте сейчас удивительно походил на ребенка, готового расплакаться. Антенами подумал, что это вызвало бы неловкость. Он все время напоминал себе, что надо глубоко дышать.
– Почему бы нам с вами снова не поехать в Донди? – спросил он. – Нужно сообщить им. Возможно, мы сможем помолиться вместе с ними в их святилище.
– Я бы этого хотел, – ответил Ариберто Борифорте. – Не следует ли также сообщить и Бискио?
Антенами обдумал это.
– Хорошая мысль. Они отправят туда гонца, я уверен, но, думаю, будет правильно дать им знать, что мы не собираемся нападать. Это… да, не следует этого сделать.
Борифорте кивнул.
– Вы сами выберете гонца и напишете записку? – спросил Антенами.
Борифорте еще раз кивнул.
Сарди не нравился Ариберти Борифорте. Этот вояка был глупцом, и глупцом не особенно надежным, но он все равно оставался человеком, который проживал отведенные ему дни под Божьим солнцем и старался делать это так хорошо, как умел.
Так же, как и все мы, подумал Антенами.
Даже сама мысль о таком отдавала ханжеством, но как человек должен вести себя после таких известий? Его отец, возможно, знал бы ответ. А пока было бы совсем не лишним помолиться. Чуть позже Сарди и Борифорте вдвоем, с небольшой охраной, направились в Донди.
Но только тронулись в путь, Борифорте поднял руку, и они остановились. Дул легкий ветерок, шевеля молодые листья деревьев.
– Слушайте, – произнес Борифорте.
Через мгновение Антенами Сарди тоже услышал это, с юга. Звонили все колокола Бискио, далекие, невидимые, посылая горестную весть всей округе. Они знали.
Елена не пошла в святилище вместе с остальными, когда это известие пришло в Донди. Фактически это Антенами принес его. Он был там, в святилище, молился вместе со всеми горожанами.
Дело было не в том, что она никогда не ходила в святилище, ведь ей ничем не угрожало пребывание в священном месте джаддитов. Просто не там она могла найти утешение или руководство. Елену окружали люди, которые действительно нуждались, в момент страха и печали, в этом пространстве под куполом, в алтаре и солнечном диске, в обрядах, которые там проводили. От этого она чувствовала себя отстраненной, не связанной с ними; впрочем, так она чувствовала себя почти всегда.
Разумеется, Елена разделяла их горе. В ее воображении возникали пугающе яркие картины того, что, возможно, происходило там, когда прославленные стены рухнули, а нападавшие, чьи атаки так долго отражали, хлынули сквозь бреши, подобно реке, прорвавшей дамбу.
Но образы наводнения, каким бы разрушительным оно ни было, не наводили такого безграничного ужаса. Пусть Елена стояла, или пыталась стоять, в стороне от войн Джада и Ашара в мире, но она жила в Батиаре, в этом городе, среди этих потрясенных детей Джада. В такой ситуации человек должен хоть отчасти испытывать чувство единения, родства с ними.
По крайней мере она – испытывала. Елена не знала никого из ашаритов и очень немногих киндатов. Ее мир был миром джаддитов, и он в большинстве случаев терпимо относился к ней, позволял ей вести ту жизнь, которую она для себя создавала.
Она могла горевать вместе с ними. Несомненно, любой мог горевать о потерянных жизнях и о разрушениях, которые должны были быть ужасными. Это несло перемены. Елена, молодая целительница из маленького городка в Батиаре, никак не могла знать, что это будут за перемены, но падение Сарантия, безусловно, должно потрясти мир.
Она собиралась когда-нибудь отправиться на Восток, если позволят обстоятельства, и добраться до самого великого города: увидеть огромное святилище, которое построил Валерий тысячу лет назад, и еще более древние стены, то место, где устраивали гонки колесниц на глазах у пятидесяти тысяч зрителей (пятидесяти тысяч!), дворцы и сады, море, где обитают дельфины, которые, как говорят, уносят души людей, когда те умирают.
В это верили язычники, теперь это стало ересью. Сама Елена в это не верила, точнее, верила не совсем, но это было ближе к ее ощущению мира, ко всему, что может быть загадочным, священным, постоянным участником хода истории.
Перемены в ее личной жизни, думала Елена, необходимость менять планы значат так мало. Может, она когда-нибудь еще увидит тот город, а может, и нет. Сидя во дворе святилища, слушая доносящееся оттуда пение и звон колоколов над Донди, Елена решила, что все-таки отправится на Восток.
И да, разговор с призраком у стен города повлиял на ее решение. Разве можно отмахнуться от совета из сумеречного мира?
Елена дождалась конца службы и встала у выхода из святилища, ожидая Антенами. Он сразу увидел ее. Елена подумала, что он – порядочный человек, который, возможно, станет человеком значительным.
Антенами подошел к ней.
«Я велю проводить тебя, куда только пожелаешь», – сказал он во время их последней встречи, когда явился сюда, чтобы спасти их город от нападения. Елена тогда ответила ему, что не станет его любовницей, что поедет в Саврадию. Может быть, когда-нибудь даже в Сарантий, если позволят обстоятельства. Она помнила, как сказала это.
Нетрудно было вспомнить. Это случилось не так давно, как раз перед тем, как изменился мир.
Возможно, думал Антенами, направляясь к Елене сквозь толпу печальных людей на площади, он влюблен в эту решительную, одинокую женщину, которая спасла ему жизнь, – и изменила ее.
Возможно также, что это просто страсть, возникшая из-за необычного знакомства, когда он чуть не умер, и из-за занятий любовью потом, когда он выздоровел. Любовные объятия как метод исцеления?