– Не думаю, что Фолько примет такое предложение. Ведь ему придется взять назад свое слово. Полагаю, именно поэтому он заявил о своих намерениях письменно и разослал письма всем.
Меркати пожал плечами:
– Возможно, вы его лучше знаете. Но люди часто переходят на другую сторону. Я признаю, что Фолько – человек необычный. Я всего один раз писал его портрет в Акорси, и он отсутствовал часть этого времени. Но… если честно, на его месте я бы принял такое предложение. И сделал бы ему такое предложение, если бы был патриархом. Но я никогда не буду патриархом, как и командующим армией наемников. – Он рассмеялся над собственной шуткой. – И все же, эта гавань действительно великолепна. Конечно, Сересса и другие, наверное, скажут свое слово, если все это произойдет. Интересно, не правда ли?
– Сегодня ночью – нет, – ответил я.
Его улыбка погасла, потом опять вернулась. Меркати был таким красивым мужчиной всю свою жизнь. Он умер несколько лет назад, в Родиасе, выполняя заказ нового патриарха. Все в Батиаре его оплакивали, кроме, наверное, некоторых других художников. Теперь для них высвободилось больше пространства, полагаю.
– Вы меня осуждаете, – сказал Меркати в ту ночь. – Я это слышу и вижу. Это ничего. Я бы все равно хотел вас написать. Где мне вас найти?
– Вы знаете где. Я в Серессе, служу совету и герцогу.
– Тогда, наверное, там, если вы уцелеете. Опасный город эта ваша Сересса, я всегда так считал. И сырой. Однако вы хорошо платите, этого у вас не отнять. Спасибо за вино.
Он поставил бокал и повернулся, чтобы уйти, взяв лампу, которую поставил на стол.
– Погодите, – позвал я. – Почему? Почему вы хотите меня написать?
Он ответил быстро:
– Когда вы вошли в зал, было видно, что вы боитесь, но стараетесь этого не показывать, подавляете страх. Я бы написал ваше лицо в это утро, как лицо Лекандра, вышедшего сражаться с Мальтиасом.
Старая-старая история. Пастушок и великан. Когда-то наши борющиеся за самостоятельность города-государства изображали их на фресках и в скульптуре, как символ самих себя, сопротивляющихся тирании. Они были юным Лекандром в начале его восхождения к власти.
– Кто-то захотел иметь такую картину? – спросил я.
– Вы умны. Да, Милазия заказала и согласилась на мою цену. В конце концов, они ведь сбросили своего тирана.
Он ушел, оставив меня – снова – наедине с образом Милазии, где началось столько всего в моей жизни; Адрия, мы с ней вдвоем, такие молодые, вместе спустились по лестнице и вышли в мир, а потом расстались.
Он так никогда и не написал мой портрет. Кто-то другой позировал для знаменитой скульптуры, которую Меркати создал для Милазии. Он действительно работал над прославленной гробницей, но не над гробницей Монтиколы. Зато именно Меркати написал Адрию верхом на коне для часовни Риполи в большом святилище Мачеры.
Я бывал там в качестве посла по поручению Совета Двенадцати, а совсем недавно – в качестве его члена, после того, как второй брак обеспечил мне достаточно высокое положение и герцог смог договориться о моем избрании в совет. Я видел работу Меркати, то, как он изобразил Адрию Риполи. Это великолепная картина. На ней Адрия совсем не похожа на себя.
И то, и другое чистая правда.
Я не в состоянии точно объяснить, почему те годы, когда я встретил и полюбил ее (и, мне кажется, буду любить всегда), когда я встретил Фолько, и Теобальдо, и Джиневру, и моего собственного герцога, почему те годы так ярко живут во мне, – не только сегодня ночью, в нашей палате совета, но и всегда.
Возможно, в жизни каждого человека правда то, что времена нашей юности остаются с нами, даже когда ушли люди, знакомые нам по тем временам; даже если многие, очень многие события произошли между тем временем, где мы сейчас, и тем, которое помним.
Сегодня ночью меня переполняют воспоминания о том времени, когда я менялся, когда меня формировали и изменяли те люди, которых я встречал.
Фолько умер в тот же год, что и Меркати. Его сын правит в Акорси, как сын Теобальдо правит в Ремиджио. Теперь между семьями не осталось вражды. Поговаривают даже о том, что сын Теобальдо женится на внучке Фолько. Сересса ни за, ни против этого события; мы уже обсудили этот вопрос.
Герцог Риччи – его окончательно выбрали на эту должность много лет назад, когда умер Лукино Конти, прожив дольше, чем кто-либо мог ожидать, – был нашим представителем на похоронах Фолько, когда его предали земле в часовне, сооруженной в святилище Акорси. Герцог пригласил меня поехать с ним, хотя я тогда был всего лишь начинающим купцом и советником. Я тогда еще не женился во второй раз. Он знал – кажется, он всегда все знает, – что Фолько д’Акорси однажды сыграл большую роль в моей жизни, каким бы коротким ни был тот период времени. Я встретил там Антенами Сарди, ставшего правителем Фиренты после смерти отца и убийства брата. Я помнил его глупым молодым человеком, которого мы повстречали на дороге в Бискио, а потом у двери Адрии в гостинице. Он больше не был глупым. Некоторые люди способны сильно меняться, хотя не думаю, что сам отношусь к таким. Просто я не сразу сформировался и обрел форму под руководством наставников, когда представилась такая возможность.
Сарди одного возраста со мной, но поседел и огрузнел больше, чем я. Мы немного поговорили на похоронах, в основном о лошадях. Он действительно запомнил меня после той встречи в Бискио, что удивило его самого. Я сказал, что до сих пор помню его великолепного коня, и даже его кличку – Филларо. Не понимаю, почему я это запомнил. У Антенами затуманился взгляд, когда он услышал это.
По пути домой я узнал от герцога, что Сарди ездил вместе с караваном купцов в Ашариас (так теперь называется Сарантий). Была какая-то непонятная история насчет того, что он сделал остановку во время путешествия у святилища по дороге туда и несколько дней провел в деревне возле города.
Может быть, сказал герцог, когда мы ехали в тот безветренный осенний день, этот человек и стал зрелым, но по-прежнему остался эксцентричным. И все же Фирента процветает под его руководством, следует отдать должное Антенами Сарди, заметил он чуть погодя.
Что касается меня, можно с уверенностью сказать, что я сделал хорошую карьеру в нашем опасном мире и городе. Достаточно хорошую, чтобы появились люди, ищущие моего расположения и поддержки. Моя вторая жена меня не любит, но это взаимно, и при необходимости мы успешно изображаем сердечную привязанность, – а такая необходимость возникает часто, учитывая мою должность.
Свою первую жену я очень любил. Она родила мне дочь и умерла через два года вместе с нашим вторым ребенком. Я чту ее память, а моя любовь к дочери безмерна, и я знаю, что она взаимна. Мне дана эта радость, которая есть не у всех. Первую жену мне сосватали, но подобные браки часто становятся браками по любви, и наш оказался именно таким. В нашем доме и в нашей спальне царили смех и ощущение того, что мир – это место, которое стоит познавать вместе. К тому же мы были молоды, а это имеет большое значение.
Меня многие считают слишком задумчивым и чересчур серьезным человеком. Мои жены и друзья знали меня другим. Моей первой жене это доставляло удовольствие; наедине со мной она вела себя так же, и в этом мне повезло. Моя вторая жена происходит из гораздо более знатного рода, чем мой; когда я бываю эксцентричным и несерьезным, она считает мое поведение недостойным. Возможно, она права, учитывая мой возраст.
Мой второй брак – следствие того, что герцог хотел сделать меня членом совета, чтобы я его поддерживал. Знатный отец моей второй супруги задолжал ему много денег, и за мою женитьбу герцог простил ему долг. Жена так никогда и не простила ни отца, ни меня. Можно ее понять, ведь я – сын мастерового. Тем не менее, когда меня избрали в Совет Двенадцати, это доставило ей удовольствие, а позже я заработал большие деньги и помог ее отцу. У нас нет общих детей, ведь с этой женщиной я живу без любви. Не всем она даруется.
Странно, насколько я сегодня погрузился в воспоминания. Или, возможно, не так уж странно. Женщина, которая только что вышла из этой комнаты через маленькую боковую дверцу вместе с мужчиной, с которым она отправится шпионить для нас в Дубраву, очень напоминает мне Адрию. Я знаю отца этой женщины, и я убил ее деда. А за свою жизнь я убил всего двух человек. Обоих в Милазии.
Учитывая это, думаю, неудивительно, что я сижу за столом совета в весеннюю ночь и заново переживаю те давние годы.
Почему один человек напоминает нам другого? Они совсем не похожи друг на друга. Когда мы впервые повстречались, та женщина была маленькой, хрупкой и более печальной, чем Адрия когда-либо. Она жила в обители Дочерей Джада в глубине материка, отправленная туда собственным отцом, чтобы скрыть позор семьи. Отца звали Эриджио Валери из Милазии.
В той обители она родила ребенка; его отняли у нее сразу же после рождения. Я расспрашивал о нем, потому что это могло оказаться для нас полезным, но мне ничего не ответили, поэтому я понятия не имею, где сейчас находится ребенок. Старшая Дочь прислала нам сообщение, что они приняли к себе новую женщину – умную и сильную духом. Женщину, которая, возможно, захочет быть полезной нам в обмен на избавление от жизни в обители, – и, конечно, на пожертвование для обители от Серессы.
Мы уже поступали так раньше.
Я был тем человеком, которого герцог Риччи отправил побеседовать с ней. Со мной поехал Брунетто. Герцог, который так много знал, не знал, что я убил одного из Валери. Никто этого не знал. Поездка в обитель и встреча с этой женщиной закольцевала мое время, – можно назвать это прошлым, вонзившимся в настоящее, подобно клинку.
Женщина оказалась именно такой, как о ней писали, – полной горя и гнева, не желающей покориться решению семьи, которая выбрала для нее такую жизнь. Не желающей покориться выбору отца. Я рассказал, что мы ей предлагаем, чего хотим от нее, и уехал.
Мы вернулись к ней через два дня. Она согласилась стать шпионкой Серессы, сказала об этом прямо, назвала себя именно этим словом. Мы отправились вместе с ней в город. Женщина замечательно держалась в седле; казалось, она заново обрела для себя