– Что такое томпак?
– Сплав, которым пули покрывают, – объяснил папа. – А где она была? Не сильно я ошибся с траекторией?
– На сто восемьдесят градусов, – разочаровал старшего Блинкова Митек. – Я ее в подвале нашел. Пап, это должна быть винтовочная пуля, а не «нагановская».
Папа взял пулю, поднес к очкам, взвесил на руке.
– Только не винтовочная. По калибру-то подходит, но винтовочная больше.
– А калибр – семь шестьдесят две? Папа молча кивнул, принимаясь за борщ.
– Как ты определил?
– Мы люди бедные, мелкоскопа не имеем, а просто у нас так глаз пристрелявши, – чьими-то чужими словами ответил папа.
– Это откуда?
– Из «Левши» Лескова. Серый ты, Митек, как штаны пожарника.
– Мы это еще не проходили, – буркнул Блинков-младший. (Или уже прошли, только ему некогда было читать?) – Вообще, что толку в ней, в литературе? Никакой полезной информации. Я понимаю – справочники или документальные книжки. Они тоже как справочники, только исторические.
– А для души-то?! – изумился папа. – Для воспитания чувств?! Митек, человек ты или робот? Ты, когда гуляешь с Иркой, «Криминалистику» ей цитируешь или стихи «Любовью дорожить умейте»?
Блинков-младший был уже и сам не рад, что начал этот разговор. Он вспомнил, как в детстве любил «Винни-Пуха». Так он его любил, что брал с собой в кровать, хотя еще и читать-то не умел. А потом любил «Попугая Кешу», и «Волшебника Изумрудного города», и «Простоквашино». Если бы ему тогда сказали, что в этих книжках нет полезной информации, он бы взял самый толстый, самый набитый информацией том энциклопедии и трахнул обидчика по башке! Потому что любил их не за информацию, а просто так.
– Иногда «Криминалистику», если вычитаю что-нибудь забавное, а стихи – ни за какие коврижки. Стихами нас в школе замучили, – ответил Блинков-младший, потому что это была правда. – Понимаешь, пап, детские книжки мне уже неинтересны, а взрослые еще неинтересны. Я бы сейчас прочитал такую книжку, где написано, почему все маленькие дети одинаковые, все так противно ревут, и у всех носики, как у котят, а потом из одних получаются нормальные люди, а из других – паразиты. Но ведь нет же такой книжки?!
– Как же нет, – ответил папа, – когда об этом есть целые науки, и не одна! Смотря каких паразитов ты имеешь в виду. Если, например, преступников, то ими занимается криминология. Хотя это прикладная наука, очень узкая: собрала понемногу из социологии, психологии, психиатрии…
– Мне столько не нужно, – остановил папу Блинков-младший. – Мне нужно по жизни понять.
– А по жизни – в свое время турки брали в плен славянских мальчиков, воспитывали по-своему и посылали воевать против их же братьев. Может, некоторые в буквальном смысле убивали своих братьев и отцов. Это были самые свирепые, самые беспощадные воины – янычары, ударные части Османской империи. Понял?
– Нет, – сказал Блинков-младший. – Эти мальчики были пленные, их заставляли. А, что ли, Никиту специально воспитывали, чтобы он стал бомжом?
– Никиту, я думаю, воспитывали подзатыльниками, – заметил старший Блинков. – Он такую жизнь ненавидел и поэтому бросил при первой же возможности. А по-другому жить не смог, потому что не знает, как. Ты в свои четырнадцать лет побывал за границей, ты знаком с учеными, офицерами и банкирами, сам зарабатывал себе на развлечения, был в гостях у очень богатых людей и у Никиты в подвале был тоже. Для своего возраста ты много повидал и, когда начнешь самостоятельную жизнь, уже не согласишься на трубу в подвале. А Никите и на трубе неплохо, потому что в его жизни было мало хорошего. И вот как раз такие люди любят говорить: «Вы, очкарики, настоящей жизни не видели!» – Папа воинственно поправил очки. – А на самом-то деле это они настоящей жизни не видели, потому что на трубе в подвале – не жизнь. И еще такие люди любят говорить: «Зачем книжки читать, в них одно вранье, а в жизни все по-другому!»
Намек был слишком толстый, чтобы пропустить его мимо ушей.
– Я так не говорил, – заметил Блинков-младший.
– Еще бы ты так говорил! Ты живешь в доме, где две с половиной тысячи книг. Из тебя уже довольно трудно сделать болвана. – Папа рассеянно покатал по столу сплющенную пулю и вдруг сказал: – Знаешь, что я подумал? У вас в химическом кабинете должны же быть точные весы…
Блинков-младший не сразу понял, к чему он ведет, но виду не показал. Папа любил такие проверочки на сообразительность. Пуля, весы… Ну конечно! В справочнике же написано, сколько весят пули от разного оружия!
Зажав пулю в кулаке, Блинков-младший побежал в школу.
Глава VII. ЧТО ТАКОЕ ХРОМПИК
Есть, есть точные весы в химическом кабинете. Другое дело, есть ли там люди в это время (половина шестого!) и какие это люди, наши или не наши. Лаборант Дрюня – наш человек, в прошлом году окончил школу и не важничает. А химичка Анастасия Иванна Кулюбакина по прозвищу, естественно, Бяка – человек очень подозрительный, с тех пор как много лет назад у нее на уроке получился слезоточивый газ.
Историю о слезоточивом газе знали наизусть все старшеклассники. Чтобы ее услышать, достаточно сделать что-нибудь не так. Сольешь в одну пробирку все подряд – посмотреть, что получится, – и Бяка…
Школьного охранника Блинков-младший проскочил, сказав, что забыл в столе книжку.
…И Бяка тебе расскажет, к чему приводит химическое хулиганство. Как в одна тысяча девятьсот каком-то году, когда тебя на свете не было, а Бяка была молода и доверчива, она показывала ученикам реакцию серебряного зеркала. Блинков-младший еще не проходил эту реакцию и не мог по достоинству оценить изобретательность неизвестного, который поменял наклейки на склянках с реактивами. Главное, доверчивая Бяка смешала их своими руками. Она была юным, неопытным существом и думала, что пришла в школу преподавать химию, а не усмирять банду, которой место в дисциплинарном батальоне. И вот вместо того, чтобы полюбоваться серебряным зеркалом, весь класс во главе с Бякой зарыдал и выбежал в коридор.
Ну и так далее. Если кому-нибудь из читателей выпадет трудное счастье учиться в Митькиной школе, он услышит эту историю от самой Бяки. А я не буду отвлекаться, потому что Блинков-младший уже взвился по лестнице на пятый этаж, к химическому кабинету.
Дверь была приоткрыта; оттуда слышался плеск воды и немелодичное подвывание. Звуки означали, что Дрюня моет пробирки и слушает плейер. Сегодня Блинкову-младшему везло.
Лаборант перемывал, кажется, всю химическую посуду, которая была в школе. Колбы, пробирки, воронки, водяные холодильники, стеклянные миски под названием эксикаторы и прочие штуки, ни названий, ни предназначения которых Блинков-младший не знал, были расставлены на Бякином столе, на передних партах и даже на подоконниках.
Ясно, что Дрюня не сам воспылал любовью к чистоте. Бяка его наказала.
– Труд сделал из обезьяны человека, – заметил Блинков-младший, чтобы утешить лаборанта.
– А, это ты. – Дрюня вынул из уха один наушничек, чтобы лучше слышать. – Блин, а правду говорят, что ты нашего завхоза посадил?
– Сажает суд, а я только раскрываю преступления, – поскромничал Блинков-младший. – За что страдаешь?
– За хромпик, – помрачнев, ответил Дрюня и пояснил: – Раствор двухромовокислого калия в серной кислоте. Им пробирки моют.
Он оттянул полу рабочего халата и показал дырку размером с металлический рубль.
– Видал? Одна капелька упала. Жутко едкая штука.
– Скажешь, тебя из-за дырочки заставили всю эту гору мыть? – не поверил Блинков-младший.
– Из-за дырочки, – вздохнул Дрюня. – Только не из-за этой.
Лаборант повернулся к раковине с замоченной посудой и стал бесцельно плескаться в мыльной воде. При этом у него было честное лицо ябедника. Блинков-младший понял, что Дрюня на части разрывается от желания рассказать что-то, что категорически запрещено рассказывать.
– Дрюнь, я хотел… – начал он, надеясь, что ему не придется выслушивать тайны лаборанта.
Из всех дырок на свете его сейчас интересовали только пулевые.
Но попросить весы Блинков-младший не успел.
– Уговорил, – торопливо сказал лаборант, – расскажу. Но учти: ни-ко-му.
На такое вступление невозможно ответить: «Ладно, можешь не рассказывать», а потом лезть со своей просьбой.
– Конечно, никому, – сдался Блинков-младший. – Могила!
Дрюня оглянулся на дверь и произнес шепотом, как величайшую тайну:
– Хромпик можно наливать только в сухую посуду, а я не знал. Я, наоборот, перед тем, как наливать, ополоснул колбу под краном. Там и воды-то на донышке оставалось… – Он махнул рукой и замолчал.
– Интригующая история, прямо детектив, – подбодрил его Блинков-младший.
– Тебе смешно! – заныл Дрюня. – А я, представляешь, держу эту колбу и чувствую: горячо. Потом – треньк! – и по пальцам потекло. Оказалось, вода от хромпика закипает. Ну вот, эти остатки на дне закипели, стекло треснуло. У меня на ладони! Я ее под низ держал. А он же едкий как черт, хромпик. Ставлю колбу на табуретку – думаю, она железная, ничего ей не будет. Подскочил к раковине, мою руки, и тут – звонок на перемену. Это все в лаборантской было, а Бяка в классе ведет урок. Ну, думаю, сейчас войдет и даст мне на орехи. Хватаю с табуретки колбу и – бац ее в мыльную воду. Кто там разберет, треснутая она или не треснутая. Какой-то легкой она показалась, но мне разве до этого? Я за тряпкой кинулся, чтоб табуретку вытереть. И тут слышу за спиной: дверь – скрип, журнал на стол – плюх, Бяка на табуретку – шлеп! Я к шкафу отвернулся и думаю: ТОЛЬКО БЫ НЕ НА ТУ!!! – взвыл Дрюня.
– На ту? – спросил Блинков-младший.
Лаборант понуро кивнул и стал оправдываться:
– Я же не нарочно. Я ее предупредить не успел! Она что-то говорит, а я ничего не понимаю. Думаю: сколько там хромпика пролилось? Может, немножко? Вроде трещинка была махонькая. И я подхожу к раковине. Повернулся к Бяке спиной, вылавливаю колбу… А колба без донышка! Так оно аккуратно вывалилось, края ровные – стеклорезом так не выр