Рискуя прослыть идиотом, не могу, однако не признаться: по наивности своей я полагал, что беседа с шефом поставит жирную точку во всей этой неприятной истории. Пожурит, ободрит, пальчиком погрозит — ай-я-яй, не делайте так больше, мерзавцы, а в завершение скажет: расслабьтесь, парни, я эту проблемку решил, так что с вас бутылка коньяка, а теперь можете разбегаться по домам и отдыхать — заслужили. Ну а завтра с новыми силами приступим к выполнению непосредственных обязанностей, займемся наконец-то тем, для чего нас и создали…
Домовитый был не в своем кабинете, и непонятно, в кабинете ли вообще: в помещении было темно, где-то поблизости громко играла совершенно дебильная музыка — «Сосущие», «Хрустящие», или «Импотенция» — в общем, черт поймешь, они для меня все на одну ноту — в итоге шеф едва ли не жевал микрофон и получались щелчки, треск и шумы.
Я думал, он хотя бы слегка обрадуется, поприветствует меня: все-таки блудный пипл из пенатов прибыл, мытарства испытывал за всю команду. Увы, если эмоции и были, то отнюдь не в мою сторону: Домовитый был озабочен, хмур, и я бы даже сказал — испуган, он периодически озирался и вообще вел себя беспокойно.
— Ну-ка, покажите героя.
Камера у нас была плохонькая, приходилось ее постоянно крутить, крупным планом все не влезали.
— Ага, вижу. Теперь Петровича. Есть, понял. Петрович, давай по-быстрому…
Ольшанский четко и коротко доложил о моих мытарствах: я бы сам, наверное, мямлил бы бесконечно долго, а со временем, я так понял, у шефа были проблемы.
— Понял, спасибо… Герой! Есть, вижу. Слушай, герой, ты мне вот что скажи: про архив что-нибудь спрашивали?
— Про какой архив? — я без злого умысла притормозил — ей-богу, кроме как «Архив Смерти» (это кино такое, если кто не в курсе) на ум ничего более не приходило.
— Ну, блин… Про архив, в котором ты был на момент задержания! — раздраженно напомнил Домовитый.
— A-а, понял! Нет, про архив разговора нет было.
— Совсем? Никаких упоминаний?
— Никаких.
— Про то, для чего ты туда пришел, про то, что ты там делал — вообще ни слова?
— Вообще ни слова. Их этот вопрос совершенно не интересовал.
— Семен!
— Тута, — доктор направил камеру на себя.
— Сёма, он все помнит? Не может быть такого, чтобы после ЭТОГО — какие-то провалы, амнезия, ну, я не знаю, что там еще…
— Избирательно — вполне может быть. Но не в его случае. Он все прекрасно помнит, функциональных расстройств я не наблюдаю.
— Герой!
— Здесь я.
— Значит, ты на сто процентов гарантируешь, что про архив не было сказано ни слова.
— Ну я же сказал вам…
— Гарантируешь?
— Гарантирую.
— Ну, слава богу! — Домовитый сразу как-то расцвел — повеселел, расправил плечи и приободрился. — Ну, а остальное — мелочи жизни. Петрович!
— Слушаю.
— Значит так: у нас никаких изменений. По происшествию вообще ничего не знаю, давай, сам там — добывай, выясняй, держи меня в курсе. Ну и, работайте, как договорились. Тут сейчас так: или мы их уработаем, или они нас. Третьего не дано. Так что, отдыхать некогда, засучиваем рукава, и за дело. Все, ребята, если вопросов нет, побежал я.
Не понял, это что, вообще, было?!
Нам вроде бы обещали сеанс связи с шефом — человеком, который по нескольку раз на дню общается с Самим и может одним движением решить любой вопрос независимо от категории сложности. А что делает шеф? Он выпытывает совершенно никчемные детали, а о деле не сказал ни слова. Замечательно!
Меня такой сеанс связи поверг в оторопь: полагая, что чего-то недопонял или упустил ввиду своего нетипичного состояния, я буквально крикнул, боясь, что шеф сейчас удерет:
— У меня вопрос!
— Герой проснулся, — Домовитый недовольно скривился и демонстративно посмотрел на часы. — Я уже и забыл, что у нас есть любитель засыпать начальство вопросами. Слушаю тебя, только давай побыстрее — ты же видишь, у меня тут некомфортная обстановка и времени в обрез.
— А когда вы будете решать по нам?
— Решать по вам… По вам — в смысле? — Домовитый тоже притормозил — совсем как я, то ли сделал вид, что не понял вопроса, то ли в самом деле не понял.
— Ну… Вы же имеете доступ к Самому, верно? Можете запросто зайти и сказать все как есть — и одним движением решить вопрос, чтоб все это прекратилось…
— Что именно прекратилось?
— Ну… Розыск, положение наше — что мы, типа, преступники…
— А, вот ты про что! — прозрел Домовитый. — Да, доступ имею. Но толку от этого не имею — скорее, один вред… В общем, специально для тебя: нас законсервировали, дали команду приостановить любую деятельность. Де-факто и де-юре нас сейчас вроде бы и нет. Решать вопрос по вам я не буду: не из вредности, а ввиду отсутствия таковой возможности. Саша, не мой формат перед тобой оправдываться, но все равно скажу: ты как себе это видишь? Там мои башибузуки угробили четверых сотрудников в больнице — один еле дышит, трое — намертво, чуть было не взорвали режимный объект и подвергли при этом опасности жизнь более полусотни человек, ухайдокали целую толпу, в то время как в принципе, с имеющимся массивом данных, можно было решить все это «поверху», по кабинетному, аппаратно, одним словом! И в конечном итоге организовали побег из-под стражи с нападением на представителей власти, но давайте мы им все это простим, выдадим ордена, и пусть себе трудятся дальше! Вот так, да?
— Ммм… — у меня даже слов не нашлось в ответ на такую нелицеприятную тираду.
— Саша, не мычи, это не поможет. Я тебе скажу: нет, я не буду подходить к Самому с такими дикими просьбами. И ни один даже самый конченый самаритянин не будет этого делать, потому что это не просто бессмысленно, но и опасно — и для меня, и для всех вас.
— И что нам теперь делать? — от великой растерянности я этот вопрос не проговорил, а буквально проблеял, с высоким тремоло в первом слоге слова «делать» — Юра за моей спиной не удержался и хрюкнул от удовольствия.
— Как что? Я же сказал: или мы их уработаем, или они нас. Работать! Спрятаться, как следует, и работать, вкалывать, выкладываться, пока есть смысл. Потому что по прошествии некоторого времени — при отсутствии результатов, этот смысл пропадет и все останется как есть, в первую очередь это касается вашего статуса врагов общества.
— Что значит — «прятаться и работать»?! Это какая-то метафора, что ли?
— В общем, Саша — все, время кончилось. Там вокруг тебя специалисты и попрятаться, и поработать, так что обстоятельно во все посвятят. Работайте. Теперь у вас есть очень веский стимул: надо очень быстро и искрометно поработать сейчас, иначе потом придется медленно и печально работать в рудниках до конца жизни. Все, удачи.
И отключился, вельможный негодяй.
Вот так ни… Что за… Какого…
Мой пришибленный психоделическими трюками мозг не дал мне взорваться тысячами эмоций, но в помутненном сознании четко зафиксировалось отчаяние.
Это что же получается…
То, что сказал Ольшанский про наш статус «преступников» — это не шутка?!
Листья дубовые падают с ясеня — вот ничего себе так ничего себе!!!
Теперь тот факт, что шеф не стал встречаться с нами очно-лично интерпретируется несколько иначе и в полном соответствии с форматом ситуации: все просто, ребята, мы — преступники, и общение с нами его скомпрометирует.
Между тем в поведении моих коллег абсолютно ничего не изменилось: они все восприняли как должное, и, как мне показалось, на страшное резюме по нашему статусу вообще никак не отреагировали.
— Саша, я вижу вы в шоке? — сочувственно спросил доктор.
— Эмм… Да, в нем самом. Я даже не знаю, как теперь…
— Как теперь жить? Саша, не волнуйтесь: мы рядом, поможем, подскажем, подсобим — одним словом, пропасть не дадим. Мы живы-здоровы, не в каземате, имеем свободу для маневра, и, что немаловажно, у нас есть рабочая гипотеза. Так что ничего страшного не произошло, поверьте мне, бывают ситуации значительно хуже этой. Верно я говорю, коллеги?
Ольшанский зачем-то хмыкнул, по-моему, совсем не в тему, а Юра со Степой согласно кивнули.
Ну да, для таких головорезов это действительно мелочи жизни, охотно верю.
Но для меня это нечто… нечто… Черт, даже и не знаю, как сформулировать, — расстроен я, ребята, ничего толкового в голову не лезет.
— Кстати, вот это совсем не понял: а при чем здесь вообще архив? — вспомнил я. — Тут такие проблемы, а он все про архив спрашивал…
— Вот как раз архив это о-очень важно!
Ольшанский с доктором переглянулись и гнусно захихикали, словно бы им на презентации плюшевых мишек вместо проморолика показали чудовищную порнографию.
Ну не дебилы ли? Тут земля под ногами горит, а они прикалываются не пойми над чем.
— САМ дал команду: всем сидеть по домам, никуда не соваться, все мероприятия свернуть, — пояснил Ольшанский. — А Вован, значит, зарядил тебя в архив, поработать, как я понял, с неким фолиантом, верно?
— Ну, в общем…
— А фолиант, как я понял — особого допуска?
— Эмм… Понимаете…
— Саша, боже меня упаси спрашивать про суть документа — даже и не пробуй рассказать, что это такое! Ты просто скажи: вас к нему просто так пустили или были какие-то предварительные танцы с бубнами?
— Ну да, были. Нас в какие-то балахоны обрядили…
— Все, этого достаточно, — остановил меня Ольшанский. — Ну вот теперь представь себе, что допрос начался бы не с животрепещущих для них проблем, а с архива: какого черта ты там делал, да кто тебя послал и с какой задачей. И какая картинка бы получилась? В то время как дана команда всем затаиться и ничего не делать, Вован начинает втихаря шелестеть с документами особого допуска, а это уже один шаг до крамолы и заговора.
— Да ну, это просто смешно! Какой там может быть заговор? Бред какой-то…
— Ну, это для тебя смешно и бред, — Ольшанский ткнул пальцем в потолок. — А там все видится несколько иначе. И в несколько иных масштабах.
— Ладно, бог с ним — с заговором, но мог бы хотя бы в двух словах поставить задачу, ободрить, успокоить… Вот что мы сейчас, после такого заявления, должны делать?