Не тратя времени на преамбулы, «Андрюша» с ходу приступает к инструктажу, адресуясь при этом исключительно ко мне. Очевидно, Маня здесь бывала неоднократно, успела заработать высокое доверие и ей инструктаж не требуется.
— Хранилище защищено от любого вида излучения. Даже если вам удастся после досмотра пронести на себе портативное передающее устройство, воспользоваться им будет невозможно, так что не стоит тратить на это время. Это понятно?
— Понятно.
— Внутри хранилища установлены камеры с высоким разрешением и безразмерным «зумом». То есть на мониторе можно будет рассмотреть каждую пору у вас на коже. Все время, что вы будете находиться в хранилище, каждое ваше движение будет контролироваться. Это понятно?
— Понятно.
— Вы здоровы?
— Да, слава богу, жаловаться пока не на что.
— Ну, это в самом деле — пока… Насморка нет?
— Никак нет.
— Хорошо. Перед входом надо будет тщательно высморкаться, при необходимости прополоскать нос или прочистить ватными палочками и попить воды. Затем вам выдадут спецодежду, перчатки, медицинские маски и специальные салфетки. Открытыми останутся только глаза. Если будут слезиться глаза, потеть кожа лица или свербить в носу, можно будет воспользоваться салфеткой. Любая попытка снять перчатки или спецодежду, расстегнуть, проникнуть под нее руками — будет расцениваться как нарушение, и это будет немедленно пресекаться. Это понятно?
— Эмм…
— Что непонятно?
— А что, обязательно будут слезиться глаза?
— Не обязательно. Но у большинства людей слезятся. Еще вопросы?
— Да нет, все понятно.
— В течение получаса, что вы будете находиться в хранилище, нельзя сморкаться и сплевывать. Если будет затрудненное дыхание, позволяется ненадолго приспустить маску, но при этом категорически запрещается подносить лицо близко к документу, намеренно дышать на документ, запотевая его, громко разговаривать во избежание брызг слюны на документ, а также капать потом лица на документ. Это понятно?
— Потом лица?!
— Так написано в инструкции. Что непонятно?
— Все понятно.
— Для просмотра будут доступны семь листов документа. На одной стороне листа — схема, вторая — чистая. Остальная часть документа будет зафиксирована двумя специальными зажимами. Попытка открыть зажим либо отогнуть листы за пределами зажима будет расцениваться как нарушение и немедленно пресекаться. Это понятно?
— Понятно.
— Документ не передвигать и не поднимать. В пределах диапазона, установленного зажимами, можно переворачивать листы Документа, держа строго посредине, вот в этом месте (тут же на схеме указано, в каком именно месте) без рывков, плавно и не торопясь.
— Любая попытка дергать и рвать будет расцениваться как нарушение и будет немедленно пресекаться, — умно вставил я. — Это понятно.
— Хорошо, — одобрительно кивнул «Андрюша». — Все, инструктаж окончен. Перед тем как войти в хранилище, придется пройти досмотр и сканирование, сдать всю аппаратуру, телефоны выключить и тоже сдать. Если вопросов и возражений нет — прошу следовать за мной…
Я так понял, что небольшое помещение, куда нас впустили после досмотра, сканирования и сдачи всего подряд, что не имело отношения к предмету посещения, — это вовсе не хранилище, а что-то вроде комнаты для ознакомления с документами. Хранилище — это то место, где что-то хранится, верно? А здесь был массивный стол, два стула, четыре камеры по углам под потолком и собственно документ: здоровенный альбом в коричневой дерматиновой обложке.
Когда «Андрюша» на инструктаже сказал про зажимы, я подумал, что это будут какие-нибудь латунные зажимы наподобие галстучных, только на порядок больше. В действительности вышло несколько иначе. Документ был намертво пришпилен к столу широкими кожаными ремнями с деревянными валиками, обернутыми шинельным сукном. В этой связи требование «не передвигать и не поднимать» показалось мне излишним: переместить альбом можно было только вместе со столом. А поскольку стол был монументально-неподъемным, переместить документ и вовсе не представлялось возможным. В массивной столешнице был вмонтирован неглубокий латунный желоб, в котором свободно «гулял» корешок переплета документа при переворачивании страниц: сам же альбом сидел как влитой, не сдвигался ни на миллиметр, и вообще, создавалось впечатление, что он прибит гвоздями. Как видите, тут все было продумано и сделано с умом.
Балахоны, в которые нас обрядили, были похожи на Л-1,[1] только неразъемный и тряпичный. Грубая бесцветная ткань пахла каким-то неприятным дезинфектом, резинка на островерхом капюшоне была тугая, будучи заправлена под подбородок, неприятно давила на челюсти, а лямки с пряжками, которыми регулировался весь этот куклусклановский комплект, нарочно затягиваются сзади, так что насчет «проникнуть под спецодежду руками» не стоило даже и помышлять, ибо без посторонней помощи снять «спецодежду» нереально. То есть этот пункт в инструкции тоже можно было бы опустить.
Вступительный тест, пройденный мною при приеме в Службу, был детской забавой по сравнению с работой, ожидавшей меня в течение ближайшего получаса. В кабинете шефа было просто прекрасно: нормальная одежда, одиночество, мягкий дневной свет, отсутствие отвлекающих факторов — и вообще, полная свобода действий.
А здесь все получилось наоборот и с непременной добавкой «очень».
Очень мешали балахон и маска. Никогда не думал, что одежду можно ненавидеть: оказывается — да, можно, причем всеми фибрами души. В помещении было прохладно, но под балахоном я упрел буквально в течение первых трех минут и все то время, что мы там находились, потел, как в бане. Про тугую резинку капюшона уже говорил, так вот, резинки на маске были, по-моему, еще туже. При попытке «приспустить» маску (разрешили же ведь, вот и…) я едва не поранил нос, оказавшись при этом в роли жеребца, взнузданного неловким конюхом: вернуть все в первичное положение, будучи в перчатках из той же плотной грубой ткани, оказалось очень непросто, так что в дальнейшем я отказался от попыток бороться за право дышать так, как мне заблагорассудится.
Очень мешал свет. Как-то я смотрел передачу про библиотеку в одном знаменитом монастыре, обустроенную в строгом соответствии с древними канонами хранения рукописей, и хорошо запомнил, что для манускриптов наилучшим условием является кромешная тьма, а яркий свет является мощным разрушающим фактором. Недаром ведь монахи работали с рукописями в темных кельях при слабеньком огоньке свечи.
В помещении, где мы находились, освещение было явно избыточным и, на мой взгляд, совершенно нерациональным. Светло здесь было, как в солнечной пустыне, ближе к полудню, так что через несколько минут сидения за документом у меня начали слезиться глаза и возникло острое желание натянуть светозащитные очки (которые, как я подозреваю, сюда вряд ли разрешили бы пронести) или хотя бы залезть под стол — какая-никакая, а тень.
— Надо почаще моргать, — посоветовала архивно подкованная Маня, заметив мои мучения. — Так будет полегче…
Кстати, про Маню. Она тоже очень мешала. Вернее будет сказать так: она была самым мощным отвлекающим фактором. Мы сидели рядом, плечом к плечу, и сосредоточенно изучали одну страницу (вторая пустая). А Маня — не робот, она все время шевелилась, шумно дышала через маску, недовольно шикала на меня, когда я вроде бы без повода «гулял» по страницам, и… регулярно касалась меня бедром. И вот это волшебное прикосновение — даже через штанину и грубую ткань балахона — оно обжигало меня, ошпаривало мою неустойчивую душонку кипящим молоком всепобеждающего желания и походя уничтожало любые попытки сосредоточиться.
Помнится, наш полковой врач, привозя в очередной раз солдат-залетчиков из близлежащего КВД (не пугать с КВЖД — это совсем другое заведение, без рельсов и шпал), в сердцах приговаривал: если Янь в голове, медицина бессильна. Я всегда полагал, что это такая тупая солдафонская шутка, а теперь понял: ребята, это правда! Кроме того, как очевидец, соучастник и одновременно пострадавший могу добавить штрих к клинической картине: «Если он таки там (Янь) — логика и здравый смысл в панике отступают».
В общем, это была не работа, а сплошное мучение.
Кстати, да: надо бы сказать пару слов, зачем, вообще, я здесь сейчас сижу и страдаю на ровном месте в не совсем типичном для меня историко-архивном аспекте.
Не буду терзать вас намеками и загадочными отсылками, скажу все как есть: мы с Маней смотрим альбом схем одного из самых важных государственных учреждений страны. Шеф хочет составить детальную карту-схему подземных коммуникаций этого учреждения, а также схемы некоторых учреждений схожего профиля. Причем интересуют его не современные коммуникации, а в первую очередь те, что относятся к разряду «исторички», в настоящий момент не используются, и большинство которых по ряду причин не нанесены на планы и схемы разных эпох. Задача такая: собрать по максимуму весь массив данных по этой теме, зарисовать все, что есть, и методом логического анализа выявить недостающие фрагменты схем. Звучит просто, а вот как это будет на практике, не знаю, я тут недавно, и вообще, вот это вечернее посещение архива — первый шаг в данном направлении.
Учитывая, чья именно инициатива — создание нашей Службы, нетрудно догадаться, кому, собственно, нужны эти схемы. А вот уже для чего они нужны, я вам не скажу, но не потому, что вредный, а просто пока что сам понятия не имею. Знаете, наши небожители — они как-то не спешат делиться сокровенным с рядовыми исполнителями своих прихотей и капризов, так что пока порадовать нечем. Но вы не волнуйтесь, я держу руку на пульсе, и если что-то прояснится, немедля вам доложу.
Так вот, кто-то из Верхних хочет собрать воедино отдельные части мозаики, а кто-то, напротив, не желает, чтобы они собирались. Поэтому нам и приходится идти на такого рода ухищрения. Я ведь не просто так тут сижу, альбомчик листаю, походя млея от Маниного присутствия. Мне нужно постараться запомнить все, что я вижу в документе, а затем по памяти зарисовать схемы. Можете себе представить, насколько все было бы проще при наличии прямого распоряжения с самого верха: семь снимков — и никаких проблем…