Герцог де Сюлли. Неизвестный художник
– Все ли в порядке, Сюлли? – встревоженно спросил он.
– Всегда покорнейший слуга Вашего величества, но мне кажется, что вы, государь не совсем здоровы?
– Да, все утро меня била лихорадка, но теперь она уже прошла.
– Это правда, государь, и я видел, как она проходила. Она вся в зеленом, – серьезно ответил герцог.
– Черт возьми! Да тебя не обманешь – ты видишь очень далеко!
И король с приближенным рассмеялись.
Эта прекрасная незнакомка в зеленом не единственная, кому щедрый Генрих на время отдал свое сердце. Он был урожденный гасконец, а, стало быть, должен был, поддерживая сие отличие, идти от победы к победе.
Госпоже де Монтегю король посвятил стихи:
Не знаю, с чего начать
Хвалить великую вашу красоту;
Нет и не было ничего такого,
Чего бы она не могла помрачить.
Я не вижу ничего любезнее,
Ничего восхитительнее для сердец;
Как сии прекрасные глаза,
Которые столь вожделенны для меня,
Что умираю, любя их.
Из всего сотворенного
Нет ничего подобного вам;
Вам столь совершенным
В рассуждении всего смертного.
Но он умел выражаться и по-другому. Еще одной своей пассии, опасаясь, что она может не прийти на свидание, он решительно писал: «…берегись не быть там. В противном случае я тебе покажу, что я король, а больше гасконец».
Однако жизнь все меньше времени отводит Генриху на подобные буколические радости. В 1604 году неугомонная маркиза, вкупе со своим беспокойным семейством и Испанией, всегда готовой услужить лицам, дестабилизирующим обстановку в доме сильного соседа, составила новый, более решительный заговор. Планировалось убийство Генриха и возведение на французский престол сына его и маркизы – Генриха Гастона, которого испанцы тайно признали наследником трона Франции.
Для этого граф Овернский вновь начал секретную переписку с Испанией, с которой начала поддерживать теплые отношения и секретная служба маркизы. Но почти в то же время, как эти планы выпестовывались, контрразведка короля перехватила агентов, посланных графом в Испанию. Таким образом все нити заговора были раскрыты.
Генрих передал на рассмотрение Парламента это дело, и тот приговорил отца маркизы и ее брата к смертной казни, а ее саму к заточению в Бомон-Летурском аббатстве. Однако король не захотел таким способом заканчивать взаимоотношения со своей многолетней возлюбленной. И хотя после этого в их отношениях произошло заметное охлаждение, тем не менее маркиза была полностью помилована (даже в ходе следствия она была не в тюрьме, а под домашним арестом), ее отец некоторое время просидел в Бастилии и был выпущен, брат же провел в тюрьме десять лет, был выпущен уже в годы регентства Марии Медичи и назначен в 1617 г. главнокомандующим королевской армией.
После этого маркиза окончательно закусила удила, усиленно создавая собственную группировку, в которой в качестве знамени выдвигала своего сына от короля и вербуя туда всех вельмож, недовольных окончанием аристократических вольниц и все более усиливающейся рукой короля.
Что король почти переболел своей любовью к маркизе, видно из его ответа одному дворянину, который сказал Генриху, что Карл I герцог де Гиз, сын убитого Генрихом III Генриха I Меченого, добился благосклонности маркизы де Верней. Король добродушно ответил:
– Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху: и без того у них много чего отняли!
Столь философический подход к старинной пассии, без сомнения, обрадовал королеву, тем более что фаворитка обзывала Медичи в разговорах с королем «Ваша толстая баржа». Но Мария не могла радоваться малому, ибо, женщина с удивительно тяжелым характером, она постоянно умела найти повод для недовольства.
В это время она была матерью – кроме дофина – еще и нескольких дочерей, которые воспитывались Генрихом вместе с дочерьми маркизы от короля. Девочки доставляли ей мало хлопот, но юный Людовик, ребенок довольно строптивый и жестокий, был дважды выпорот отцом – раз за то, что, рассердившись на одного дворянина, он добился, дабы в него выстрелили из незаряженного пистолета, т. е. якобы убили, и второй раз – за то, что он размозжил голову воробью. Мария закатила мужу истерику:
– С вашими ублюдками вы бы так не поступили! – кричала она, выкатив глаза и побагровев.
– Что до моих ублюдков, – отвечал король, методично взмахивая розгой, – мой сын всегда сможет их высечь, ежели они начнут валять дурака. А вот его-то уже никто не выпорет.
И прекратив экзекуцию, добавил серьезно, глядя королеве в самые зрачки:
– Сударыня, молите Бога, чтобы я еще пожил. Если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами.
Подобное предостережение было не простыми словами. Король чувствовал, что вокруг него постоянно крутятся какие-то подземные вихри, – позднее историки насчитают 18 неудачных покушений на его жизнь и 19‐е – удачное. Но это будет через несколько лет, пока же его противники пребывали в полосе неудач. Генрих же, понимая, что в этих случаях прежде всего надлежит отвечать на вопрос «Кому выгодно?» – и ясно видел, что и недавней любовнице, и вельможам, и собственной жене, которая вполне может стать регентшей при малолетнем принце, – всем его смерть выгодна. Всем, кроме государства.
Он тоже понемногу, как и супруга, становился мнительным – окружающие супругу всевозможные астрологи и провидцы, возраст и, прямо скажем, персты судьбы, – все вместе ввергало его в легкий мистицизм. Да и как быть спокойным, когда паром, на котором он переправлялся через Сену, начал почему-то вдруг тонуть (дело было в 1606 году). Карета, в которой были Генрих, Мария и его сын от герцогини Бофор, также шла ко дну. Придворные с берега прыгали в воду спасать короля. Его вынесли на берег, но он кинулся в реку – за женой и сыном. Спасли всех, королеву вытащил один дворянин, схватил ее за волосы, за что был награжден подарком и пенсией.
Маркиза де Верней была поставлена в известность о сем происшествии самим королем, который спросил ее:
– Что бы вы делали, сударыня, окажись вы в этот день на переправе?
В вопросе скрывался подвох, но Верней не отказалась от «баржи».
– Я бы стала кричать, Ваше величество, – ответила она скромно, приседая перед королем.
– Что же? – добродушно поинтересовался Генрих, купившись на ее почтительность.
– Я бы стала кричать: королева идет ко дну! – задорно ответила мать его детей, и глаза ее холодно-остро блеснули.
Последовало очередное охлаждение, а ведь Генрих даже не спросил, что бы она могла крикнуть по поводу его сына от Габриели. Он лишь покинул ее на время.
Когда в это время она изредка попадалась на глаза царственной четы, Мария смотрела на нее с чувством удовлетворенной мести, ибо ее проиграла самая сильная ее соперница (хотя та еще и не думала сдаваться, но все равно в глазах французской знати и европейских государей Людовик значил более, чем Генрих-Гастон), Генрих IV – грустно, ибо маркиза была его прошлым, забывать о котором он не хотел. Но он быстро утешался, ибо новые привязанности заставляли в это время уже трепетать его сердце.
К ним Медичи была более терпима и равнодушна, чем к маркизе, ибо уважала право монарха быть мужем всех хорошеньких женщин двора. Она была против лишь их возможного влияния. Чем же их больше, тем они незаметнее. Да, и если бы она начала ему устраивать частые сцены (от редких она по инерции все никак не могла отказаться), то супруг мог бы поставить ребром вопрос о ее дружбе с Кончини. Все же король не удержался и как-то бросил в сторону любимца жены:
– Умри я, этот человек погубит мое государство.
Пока же король был жив, придерживаясь молчаливого уговора – он не трогал чету Кончини, жена же не мешала разыгрывать ему при дворе роль престарелого фавна, не пропускающего ни одной юбки, если она обвивается вокруг неизвестных ему еще ножек. Этому не противодействовала и Верней, с которой Генрих опять помирился и которая придерживалась в отношении его однодневных пассий той же тактики, что и королева.
Однако данная тактика вооруженного нейтралитета королевы и маркизы в отношении куртуазных изысков короля рассыпалась прахом, когда на горизонте появилась Шарлотта Монморанси. Дочь коннетабля, представительница одного из богатейших и влиятельнейших родов королевства, удивительно красивая и обаятельная, она могла стать реальной угрозой для обеих женщин.
Она появилась при дворе в январе 1609 года и должна была в ближайшее время составить счастье одного из приближенных Генриха, но король расстроил этот брак, просто и по-дружески разъяснив вельможе:
– Если ты женишься и она тебя полюбит, то я тебя возненавижу. Если же она полюбит меня, тогда ты меня возненавидишь. Поэтому я решил выдать ее замуж за моего племянника Конде и сделать приближенной моей жены. Моему племяннику, который молод и предпочитает женщинам охоту, я буду выдавать сто тысяч ливров на развлечение.
Шарлотте в эту пору было всего шестнадцать лет, королю ровно на сорок лет больше, так что поймем и оценим прямоту его выкладок.
Первоначально принц Конде согласился на этот брак, но потом начал раздумывать и колебаться – как донесли королю – не убежать ли ему в Испанию. Но посулы Генриха, а затем и угрозы сломили колебания принца. Состоялось торжественное бракосочетание, по случаю чего король дал великолепные празднества, на которых он, среди молодых вельмож, помолодевший от желания нравиться, в одежде, усыпанной драгоценными камнями, показывал чудеса ловкости и силы и собрал все награды, даваемые за это.
Это не прошло незамеченным, и Мария, подогреваемая Кончини, начала закатывать королю истерики такой интенсивности, что слезы из ее глаз не просто лились, а, по замечаниям современников, имевших честь присутствовать при этих монарших разборах, аж брызгали. Маркиза в злости сохраняла больше спокойствия, но ее остроумие стало ледяным, а голос – хрустальным от холода.