ться с ней своими горестями и недовольством против той и даже советоваться с ней.
Выслушивая, таким образом, интимные и непосредственные признания любовника и любовницы, и притом выслушивая их от самого короля, искусная компаньонка ловко воспользовалась этим доверием и мало-помалу оттеснила г-жу де Монтеспан, которая слишком поздно заметила, что эта компаньонка стала ей необходима (во взаимоотношениях с королем). Достигнув такого положения, г-жа де Ментенон в свою очередь стала жаловаться королю на все, что ей приходится терпеть от госпожи, которая так мало щадит его самого, и в силу таких постоянных жалоб на г-жу де Монтеспан она окончательно заняла ее место и навсегда укрепила его за собой».
Король долго присматривался к Ментенон. Еще в 1674 году она получила место фрейлины при жене брата Людовика. Это было сделано не без доброго участия Монтеспан. Но уже следующий ход был личной инициативой короля: когда в 1678 году Франсуаза уехала на воды на курорт Бурбон-л’Аршамбо на несколько месяцев, то Ментенон – так с легкой руки короля ее называли – стала официальной пассией монарха. Вернувшаяся с вод Франсуаза была поставлена перед фактом – их теперь было трое, как некогда она делила короля с ла Вальер, так теперь делили с ней. «Надменная красавица, – отмечает Сен-Симон, – привыкшая к господству и обожанию, не смогла справиться с отчаянием, вечно терзавшим ее при виде падения своей власти, и – что окончательно выводило ее из себя – она не могла скрыть от себя самой наличие презренной соперницы, которую она кормила, которая и сейчас не имела никаких средств к существованию, которая ей была обязана привязанностью (короля), а теперь становилась ее палачом, которую раньше она так любила, что не могла решиться расстаться с ней, когда столько раз этого требовал сам король. В довершение всего соперница эта была гораздо менее красива, чем она, и была намного ее старше… Чувствовать, что король приходит к ней чаще всего именно ради этой компаньонки, чтобы не сказать – служанки, ищет только ее, не может скрыть своего огорчения, если не застает ее, что он чаще всего покидает ее (г-жу де Монтеспан) для разговоров с тою с глазу на глаз, наконец, что она сама нуждается в ней ежеминутно, чтобы привлечь короля, примириться с ним после ссоры, чтобы получить от него милости, которые та для нее испрашивает…»
Короче, король, устав от шума и энергии Франсуазы, входя в возраст, хотел тишины и покоя. Скаррон ему это дала. Как и представление о размеренной, нормальной жизни без излишеств и всевозможных выкрутасов.
Смерть жены Людовика еще более укрепила позиции Ментенон, привязанности короля к ней, «выросшей из отвращения к любовнице, нрав которой стал до того невыносим, что никакими хитростями нельзя было ее обуздать», окрепла еще более. Монтеспан начала стремительно уходить в тень.
Ее падение стало лишь вопросом времени. И тут ей был нанесен еще один – последний, завершающий удар. Она оказалась замешанной в «деле о ядах»! Расследование этого дела началось в 1677 году: тот же дьяволизм, но с практической точки зрения. Естественно, пока Монтеспан была в силе, никто не смел выдвигать против нее никаких обвинений. Хотя после ареста нескольких колдуний вскрылось, что она – вкупе с племянницами Мазарини, графиней Суассон, герцогиней Буйон, маршалом Люксембургом, многими придворными, крупными чиновниками – была весьма прикосновенна к подлинному сборищу убийц-отравителей (вспомним де Фонтанж. – Примеч. авт.). Во главе этого кружка любителей фармакологии стояла знаменитая отравительница Вуазен (ее сожгут 22 февраля 1680 года, еще 35 человек разделят ее судьбу). И вот теперь дочь Вуазен Маргарита обвиняла Монтеспан в том, что она хотела отравить короля. Время для обвинения было подобрано весьма своевременно. Равно как и обвинения знавших об увлечениях Монтеспан демонологией, легко могли представить, что свое увлечение она пожелает воплотить для практической пользы.
Звезда, некогда сиявшая на королевском девизе, стремительно закатывалась. Ментенон формальным образом выживала ее из дворца, в котором она появлялась, но в котором король уже не желал и боялся с ней встречаться.
Со временем боязнь прошла, но особенного желания общения уже не возникло. Хотя Людовик и встречался с Франсуазой почти ежедневно, но старался сделать эти визиты как можно короче.
Визиты были вызваны соблюдением приличий (ибо привычка порождает этикет). Ментенон же казалось, что каждое такое посещение отнимает у нее частичку влияния. К тому же она не могла уклониться от воздавания той если не прежних знаков почтения, то все же большого внимания и внешних признаков уважения. Помимо того, что это напоминало ей прежнее зависимое положение, она часто подвергалась со стороны не церемонившейся с ней г-жи де Монтеспан очень горьким и выразительным увещаниям.
Мадам де Ментенон. Гравюра XVII в.
В конце концов произошло то, что и должно было произойти: архиепископ Боссюэ, который и ранее добивался от короля периодического прекращения его связи с Франсуазой, на этот раз окончательно уговорил короля удалить Монтеспан от двора. Шел 1691 год.
Королевский приказ, который все боялись передать маркизе, взялся донести до нее ее сын – герцог Мэнский. Видя, что новая фаворитка побеждает его мать, он давно был на стороне Ментенон и теперь доказывал свою крайнюю лояльность. За это вдова Скаррон «усыновила его в своем сердце» и, поскольку своих детей у нее не было, относилась к нему как к сыну, всегда ему протежируя.
Герцогу перешли версальские помещения матери, и он поторопился выбросить из них всю прежнюю мебель, дабы ничего не напоминало ему о ней (мать и сын отныне будут питать друг к другу ненависть до самой смерти маркизы, которая ничуть не огорчит ее сына, в отличие от других ее детей, открыто горевавших и не боявшихся этим навлечь королевский гнев).
В свое время Монтеспан построила в Париже дом для сообщества Дев Св. Иосифа, которое она учредила для образования молодых девушек и обучения их различным рукоделиям. Теперь она поселилась здесь и спустя некоторое время предалась Богу.
Маркизе в годы покаяния всегда помогали бурбонские воды. В 1707 году она поехала сюда в очередной раз, с уверенностью в скорой смерти. Поэтому она раздала все свои деньги на пенсии и милостыни, дабы зависевшие от нее не пострадали бы в результате ее смерти.
В ночь на 27 мая она почувствовала себя плохо. Ее мучили ужасные приступы асфиксии. Доктора дали рвотное. Лекарство вызвало бурную реакцию, и стало ясно, что маркиза умирает. Страх смерти у нее рассеялся. Она приказала позвать всех своих слуг и публично покаялась перед ними во всех грехах. Потом она попросила у них прощения за то, что своей жизнью так долго подавала всем постыдный пример. Перед самой смертью она поблагодарила Бога, что умирает далеко от детей ее греха.
Ее тело долго оставалось у дверей дома, а затем его поставили на хранение в приходскую церковь, как будто речь шла о рядовой местной обывательнице. Лишь много позже его перевезли в Пуатье и опустили в фамильный склеп.
Король совершенно равнодушно отнесся к смерти маркизы. Когда же ему попытались выразить соболезнование и удивление, то он спокойно ответил, что с тех пор как расстался с ней, он надеялся с ней больше не увидеться никогда, так что уже тогда она для него умерла.
К тому же у него была уже Ментенон, которая, отдадим ей должное, узнав о смерти своей соперницы, соизволила заплакать. Теперь это было можно…
Франсуаза де Ментенон (1635–1719), будущая вторая (хоть и тайная) жена короля Людовика XIV, происходила из знаменитого некогда рода д’Обинье. Ее дед, Агриппа д’Обинье, был в годы гражданских войн во Франции ближайшим сподвижником и другом короля Генриха IV. О нем говорили – и не зря – поэт и разбойник, смелая шпага и быстрое перо. Он любил короля, но после знаменитого отречения последнего от своей веры (знаменитый постулат: «Париж стоит мессы») д’Обинье начинает испытывать к нему ненависть. Причем страстную, как и все, с чем он соприкасался – недаром четыре раза у католиков в Париже и у протестантов в Женеве его приговаривали к смертной казни.
Его сын, Констан, унаследовал характер отца. Застав свою благоверную с любовником, он, в общем-то, здраво рассудил, что вина супруги в данном случае больше, чем у ее друга, и поэтому он убил именно ее. Кроме этого, у него еще накопились противоречия с законом – он успел побывать фальшивомонетчиком. А, кроме того, мотовство и любовь к картам ввергли его в пучину финансового краха – отдать долги он был явно не в состоянии. Короче, оставался один способ решить сразу все накопившиеся противоречия – бежать. И Констан бежал далеко за море – в Америку, на остров Мартинику.
Спустя некоторое время, когда все подзабылось, он вернулся во Францию и женился во второй раз. Девочку, вскоре родившуюся в этом браке, назвали Франсуазой. Это и была наша героиня. Мать Франсуазы была католичкой, отец несколько раз за свою жизнь менял веру, но в момент рождения дочери был как раз католиком, поэтому – коли уж так все совпало – и маленькую Франсуазу окрестили как католичку.
Мать рано умерла, отец вернулся на Мартинику, еще более убежденный, что Франция не приносит ему счастья, и там, на острове, благодаря своей энергии, уму и происхождению вскоре добился звания губернатора. Дочь же свою он оставил во Франции, доверив ее воспитание тетке.
Тетка оказалась ярой католичкой и такой же пламенной адепткой не особенно поощряемой во Франции веры, пытаясь воспитать племянницу. Кроме того, готовя ее к будущим тяготам грешного земного существования, она усугубляла жизнь девочки уже сейчас, держа ее в черном теле: ее, урожденную д’Обинье, заставляли кормить индюшек и носить овес лошадям.
Спустя некоторое время ее воспитанием занялась другая родственница. Эта новая воспитательница, на беду Франсуазы, оказалась католичкой. Так что теперь из ребенка вытравляли протестантский дух, как и ранее не особенно при этом церемонясь.
Утомленная подобного рода сменами воспитательного вектора, вошедшая в подростковый возраст, Франсуаза начала с любовью и тоской думать, что где-то там, за морем, на прекрасном острове у нее есть отец, который – по воле короля – является там владыкой. Желание навестить его становилось все сильнее – и в конце концов она уговорила воспитательницу отпустить ее проведать родителя.