Маркиза де Помпадур. Художник Ф. Буше
Дворянство и было тем обитателем почти уже возведенного рая, который предполагал наличие у удостоенных войти в него не только право на это, но и определенный уровень и кодекс поведения.
Абсолютизм был представительской структурой. Жажда позирования его непременная черта. Отсюда – особость культуры и норм поведения, отсюда вся та открытость, которой наполнена вся эпоха.
Именно в этом лежит объяснение тому, что зеркала – главный предмет обихода, что письма и мемуары производятся в неимоверном количестве.
Быть на виду у всех, принадлежать всем, как все принадлежат тебе, становится не только нормой, но и потребностью, воспитываемой и культивируемой от рождения до самой смерти.
Поэтому главное – не само действо, действие, поступок, а возможность совершить его на глазах у восхищенной публики, подать его вовремя и красиво. Это касается всех действий – от героически-общественных до лично-интимных. Все с удовольствием поверяют друг другу тайны (свои и чужие), охотно делятся горестями и радостями. Как писал Гете: «Нельзя было говорить или писать без того, чтобы не быть убежденным, что это делается для одного, а не для многих. Собственное и чужое сердце становилось предметом выслеживания».
Следствием подобной лихорадочной публичности стала поверхностность. За формой терялось содержание – и главным литературным жанром стали остроумный анекдот, комедия. Если же содержание противоречило форме, то его могли отбросить и вовсе: действительно, истина не многолика, она одна и не всегда ее можно обрядить в пристойные одежды.
А жаждался немедленный успех, по сути дела – любой ценой, что вело к красивой инвариантности, к модификациям истины, к удобной лжи.
Рай, как выяснялось, нуждался не в герое, а лишь в том, кто умел изящно принять героическую позу, дабы никого не испугать грубой лепкой мускулатуры и не оскорбить ничьего утонченного эстетизма. Рай был рафинирован и приглажен. Это был рай не героев, а рай прекрасных спутниц героев, нимф, которые начали переделывать своих спутников в соответствии со своими идеалами, взяв за идеал самоих себя. И если в начале этой эпохи, при Людовике XIV, явственно прослеживалось, что галантность – это инициатива мужчин, еще не растерявших до конца своей мужественности (которая есть совокупность многих черт, а не лишь проявление одной, коей отдавали предпочтение нимфы), то при его преемнике Людовике XV уже явственно заметно вырождение мужественности в мужчинах.
Ибо провозглашенный безусловный культ женщины, ее преподнесение как властительницы во всех областях начинал приобретать некоторые черты гротеска. Братья Гонкур в своей книге «Женщина в XVIII веке» так писали об эпохе абсолютизма, эпохе классического века женщин: «В эпоху между 1700 и 1789 гг. женщина не только единственная в своем роде пружина, которая все приводит в движение. Она кажется силой высшего порядка, королевой во всех областях мысли. Она – идея, поставленная на вершине общества, к которой обращены все взоры и устремлены все сердца. Она – идол, перед которым люди склоняют колена, икона, на которую молятся. На женщин обращены все иллюзии и молитвы, все мечты и экстазы религии. Женщина производит то, что обыкновенно производит религия: она заполняет умы и сердца. В эпоху, когда царил Людовик XV и Вольтер, в век безверия, она заменяет собой небо. Все спешат выразить ей свое умиление, вознести ее до небес. Творимое в честь ее идолопоклонство поднимает ее высоко над землей. Нет ни одного писателя, которого она не поработила бы, ни одного пера, которое не снабжало бы ее крыльями. Даже в провинции есть поэты, посвящающие себя ее воспеванию, всецело отдающиеся ей. И из фимиама, который ей расточают Дора и Жентиль Бернар, образуется то облако, которое служит троном и алтарем для ее апофеоза, облако, прорезанное полетом голубей и усеянное дождем из цветов. Проза и стихи, кисть, резец и лира создают из нее, ей же на радость, божество, и женщина становится в конце концов, для XVIII в. не только богиней счастья, наслаждения и любви, но и истинно поэтическим, истинно священным существом, целью всех душевных порывов, идеалом человечества, воплощенным в человеческой форме».
Женщина стала средоточием и символом Наслаждения, того чувства, о котором современник эпохи аббат Галиани писал: «Человек существует не для того, чтобы постигнуть истину и не для того, чтобы быть жертвой обмана. Все это безразлично. Он существует исключительно, чтобы радоваться и страдать. Будем же наслаждаться и постараемся поменьше страдать».
А то, что любовь – главнейшее и желаннейшее из наслаждений, ни у кого не вызывало ни малейшего возражения.
Эта уверенность характерна для обеих сторон, поэтому нравственность тиха и уступчива, уступчива до ожидаемого. Неприступность – лишь элемент игры, в которой обе стороны получают удовольствие. Граф Тилли, один из признанных донжуанов, писал: «Во Франции необходимо пустить в ход немало прилежания, ловкости, внешней искренности, игры и искусства, чтобы победить женщину, которую стоит победить. Приходится соблюдать формальности, из которых каждая одинаково важна и одинаково обязательна. Зато почти всегда есть возможность насладиться победой, если только нападающий не болван, а женщина, подвергшаяся нападению, не олицетворение добродетели… Какое очарование связано с подобными сооружаемыми препятствиями!» Женщина поначалу демонстрирует неприступность, в которой угадывается желанность поражения, сладостного для обоих.
Общество воспитывалось в подобной традиции десятилетиями. Возникли тип женщины, ежесекундно олицетворяющей чувственную и утонченную любовь, тип мужчины, страстно добивающийся этой любви от всех без исключения женщин, богинь и цариц. Рыцарство носит лишь эротическую подоплеку.
Рыцарь, утеряв свой стержень служения делу и идее, становится неким мазохистом от эротики, вознеся над собой свой объект наслаждения и отбросив всякую мораль (все тот же аббат Галиани: «Если добродетель не делает нас счастливыми, то какого же черта она существует»). Рыцарь становится лишь кавалером и дамским угодником, все перенимая от своих повелительниц. Процитируем историю Архенгольца о типе II пол. XVIII в.: «Мужчина теперь более, чем когда-либо похож на женщину. Он носит длинные завитые волосы, посыпанные пудрой и надушенные духами, и старается их сделать еще более длинными и густыми при помощи парика… Шпага надевается – тоже для удобства – как можно реже. На руки одевают перчатки, зубы не только чистят, но и белят, лицо румянят. Мужчина ходит пешком и даже разъезжает в коляске, как можно реже, ест легкую пищу, любит удобные кресла и покойное ложе…»
Свято место пусто не бывает: вырождение мужчин привело к расцвету женских натур, взявших на себя труд водителей общества не только потому, что мужчины возвели их на этот пьедестал, но и потому, что внезапно поняли простую истину: играя, мужчины переусердствовали и действительно ушли со сцены активной жизни, забронировав себе места исключительно в зрительном зале.
Женщины спустя время становятся талантливыми – почти все. Они обучаются языкам, музыке, пению, танцам. Немало и таких, кто проходит курс геометрии, физики или химии, различного рукоделия (так маркиза де ля Тур дю Пэнь, в годы революции успевшая уехать в Америку, там применила свои познания в английском языке, мастерство в различных рукоделиях, навыки фермерства и ремесло гладильщицы). В доме всем командует госпожа, а не господин: слуги идут за распоряжением только к ней. Равно как и в большом деле – в делах государственных, в политике. Классический пример этого типа женщин – маркиза де Помпадур. По сути дела, только что став фавориткой, безо всякой подготовки, она пишет такие слова: «Я не люблю политики; но поелику странность моего счастья делает мне необходимым знание оной, то прошу Вас (письмо к маркизе де Сои. – Примеч. авт.) продолжать мне в ней быть вождем. При том, я думаю, что к сему только нужен добрый смысл и здравый рассудок. Что касается до политики, которая учит обманывать людей и делать их несчастными, мне ее не надобно».
Письмо маркизы датируется 1747 годом. Через три года она повторит в другом письменном послании: «…я не люблю политики, коея внушение весьма мало приличествует нашему полу; однако надлежит мне в сие мешаться против воли: иначе с Вами, господа, нельзя никаких дел иметь».
Маркиза де Помпадур. Художник М.-К. де Латур
И это не поза, а осознанная необходимость: авторитет мужчины пал, всюду господствует воля, ум, энергия женщины. Причем ум – отнюдь не самый слабый компонент.
Ведь ум, соединенный с любезностью и лежащий в основе ее, – единственные средства для успеха, которому подчинено все и который выражается словом «нравиться». Ум в данную эпоху – второе, наряду с женщиной, модное божество. Обладающему им прощается все. Любой недостаток, умно поданный, будет прощен. Умный человек не позволит насмеяться над собой – он знает, как достойно ответить, а быть смешным – это единственный непрощаемый грех. (Герцог де Гин говорит своим дочерям в день представления их ко двору: «помните, дети мои, что здесь пороки считаются пустяками, но быть смешным – это убивает».)
В такой-то вот атмосфере, в таком-то вот обществе и началась карьера будущей маркизы, которая поразила даже уже почти ко всему привыкшее общество. Привыкшее ко всему, но отвыкшее от сильных характеров, которым прежде всего и отличалась Жанна-Антуанетта.
Она родилась в простой семье. По одной версии, ее отец поначалу был лакеем, затем поставщиком провиантского ведомства, довольно неумелым и не совсем честным. По другой – отец из разбогатевших мучников или мясников. Правда, существует еще и третья версия, которая лучше объясняет необычное для своего класса воспитание и образование молодой девицы: в ее судьбе с самого начала большое участие проявлял синдик Ленорман де Турнэм. Именно благодаря ему и его деньгам она хорошо разбиралась в музыке, живописи (и сама рисовала), пела, играла на сцене, декламировала. В дальнейшем синдик выдаст девушку за своего племянника Ленормана д’Этиоля. Так в 19 лет красавица Жанна-Антуанетта приобрела дворянский титул, а почти в