Этим символом стала еще одна сестра маркизы де Мельи (младшая) – молодая 26‐летняя вдова маркиза де ла Турнель. За свою самоотверженность прелестная вдова получает титул герцогини де Шатору (это как раз в эпоху, правда, недолгую, ее владычества король будет дарить убитых оленей будущей маркизе де Помпадур).
Энергия самодержца обычно находит выход в войне – Франция начинает войну. Армия под личным предводительством короля в 1744 году идет из Фландрии, куда боевые действия занесли ее ранее, в Мен.
Здесь король получил лихорадку и слег почти при смерти. Герцогиня де Шатору преданно ухаживает за ним, не боясь заразиться. Больной все получает из ее рук. Вплоть до лекарств, которые герцогиня предварительно сама пробует.
Людовик XV. Художник М.-К. де Латур
В Версале озабочены возможной смертью монарха, и по поручению королевы в лагерь прибывает внук Филиппа Орлеанского – герцог Шартрский. У постели больного он произнес речь: «Не пора ли перед лицом смерти оставить неприличное поведение и жизнь с отъявленной любовницей? Король должен возвратить свою нежность благочестивой королеве Марии Лещинской, призвать к себе дофина, окружить близкими родственниками, принцами, естественными защитниками короны, – примириться с Богом посредством таинств».
Король, чувствуя, что одной ногой стоит на пороге вечности, признал правоту родственника. Герцогиня была удалена.
Вскоре Людовик выздоровел, а спустя некоторое время де Шатору получила собственноручное письмо короля, в котором он извинялся за ее удаление, приписывая это козням, и звал ее назад к себе.
Но встреча не произошла – герцогиня скоропостижно скончалась. Полагали даже, что партия дофина столь радикальным путем решила вернуть короля и отца в лоно семьи. Но это могла быть и лихорадка, подхваченная герцогиней в военном лагере. Быстрый переход от печали к радости погубил ее.
Людовик, не переставая, плакал несколько дней. Его даже не отвлекла особенно от его печали женитьба дофина на испанской инфанте. Париж же ликовал. Что особенно было явственно видно по балу-маскараду, данному городом на Гревской площади.
Король посетил его и здесь нашел свою судьбу. Во время бала, на который монарх смотрел весьма рассеянно, вдруг он заметил прелестную женщину, выделявшуюся своим изяществом, красотой, грациозностью изо всей толпы.
Она была в маске, в костюме Дианы – охотницы, с колчаном за плечами и с длинными распущенными волосами в локонах.
Женщина заинтриговала короля. К тому же она на минуту сбросила с себя маску, перед тем как исчезнуть в толпе, и король почти сразу же узнал в ней ту даму, что не раз встречалась ему на лесных дорогах, когда он охотился.
Король попросил бывшего с ним в тот момент герцога де Ришелье собрать все сведения о прекрасной охотнице, не подозревая, что на этот раз охота идет на него.
Он лишь вспоминал, что видел ее в естественной для нее лесной стихии – в кавалькаде на резвых конях, ловко владеющую ружьем.
Но она еще более ловко владела искусством политической интриги: все ходы были намечены и проработаны заранее. Хорошо удается лишь тщательно подготовленная импровизация: когда дело идет о королях и королевствах, глупо пускать дело на самотек. Поэтому следует еще несколько совершенно случайных и, естественно, мимолетных встреч, ценных самим своим фактом и тем, что они фиксируются подсознанием как своего рода привычка.
А тем временем, пока король пребывает в меланхолии, которая лишь изредка рассеивается мимолетно от встреч с прекрасной незнакомкой, сия дама с почтением пишет королевскому камердинеру: «Благодарю Вас, любезный Бридж, за все попечения, которые Вы обо мне прилагаете. Место, занимаемое Вами при дворе, доставляет Вам много способов делать мне услуги, и я полагаюсь совершенно на нежную дружбу, Вами мне обещанную. Король вчера видел меня и удостоил своего внимания, когда я мимо него проходила: он приметил мое смущение, но не проник внутренности моей столь глубоко, как Вы, и не знаю, буду ли в том счастлива. Он беспрестанно окружен красавицами, однако же ни в одной из них не сыщет равного моему сердца: ах! для чего он его не знает!»
Вскоре в новых письмах – уже к иным, но столь же близким ей адресатам – опять звучат мотивы разочарований и неуверенности: «Что говорит король, поминает ли меня в своих разговорах? Не желает ли меня видеть?.. Увы, я начинаю чувствовать, что честолюбие есть величайшее наказание, наипаче в сердце женского пола». Но тут же – нежелание смириться с судьбой и возможным поражением: «Я почти готова о своем дурачестве (это, когда она, обрядясь Дианой, привлекла внимание Людовика. – Примеч. авт.), но не в силах еще в том раскаяться… Я хочу испросить у Вас совета о новом покушении, которое мне на ум пришло…»
Новое покушение было просто – камердинер короля привел ее в Версаль, и вскоре она его покорила.
«Его» – имеется в виду и король, и Версаль. Она поселена во дворце (т. е. в Версале) и признана официальной фавориткой короля (титул со времен Людовика XIV ценившийся высоко и много значивший). К ней прикреплен целый штат фрейлин из дам и девиц благородного происхождения, которые почитают за счастье прислуживать вчерашней выскочке, выполнять ее малейшие капризы и прихоти.
Муж Антуанетты, безумно любивший жену, попробовал было возражать на подобное бесцеремонное похищение своего сокровища. Но взаимоотношения с рогоносцами венценосцы во Франции отработали уже давно: для начала супругу пригрозили Бастилией, и он сник. Затем – после кнута, увидя, что дрессура удается хорошо, ему кинули пряник: успокоенному и смирившемуся ему дали доходное место. И он уже не возражал против окончательной потери жены – Антуанетта без излишних сложностей получила развод.
Бывшая же его жена получила от короля титул маркизы де Помпадур, звучный титул одной угасшей фамилии. Тем самым как бы подчеркивалось, что данная пассия – не выскочка, а прямая наследница и продолжательница дел и достоинств древнего рода.
Так началось царствование маркизы. Отныне, по сути дела, не король, а она будет управлять Францией на протяжении двух десятилетий.
Поначалу она взяла под свой контроль и покровительство изящные искусства, науку, литературу. Она созвала вокруг себя самых отличных артистов, которых любила и которым протежировала. Она, чувствуя характер короля, который не любил спокойных отдохновений будуара, но жаждал шумных развлечений и наслаждений, развлекала его музыкой, искусствами, театром, в постановках которого сама любила принимать участие, веря (и не без причин) в свой сценический талант – каждый раз в новом обличье, каждый раз по-новому прекрасная и желанная.
Почти сразу же накладывает она свою изящную, но тяжелую ручку и на государственные дела. Поначалу под ее пристальное внимание попадают финансы и замещение высших должностей, затем – и все остальное, все вопросы внутренней и внешней политики, все мелочи государственной жизни и державного устройства.
Уже вскоре маркиза делается всемогущей. В апреле 1747 года она уже со спокойной уверенностью отписывает голландскому посланнику: «Не ко мне, но к министру, долженствовали бы Ваше Превосходительство приносить свои жалобы. Однако я Вас благодарю за Вашу ко мне доверенность и постараюсь оной соделаться достойной…
Вы ныне приносите свои жалобы, что храбрый Мориц вступил в Ваши земли и берет ваши города. Сей поступок кажется мне справедливым и нужным: вас убеждали быть беспристрастными; вы на то не согласились; следственно вас принудить должно, а нас в сем извините».
Эта же сила и государственная мудрость чувствуется и в письме к генерал-лейтенанту Шеверту от следующего, 1748 года: «Я исходатайствовала для Вас, государь мой, губернию, которой Вы желали, что произвело довольно роптания между Вашими соперниками; я о Вас получила великое мнение от того, что маршал де Сакс (т. е. принц Морис Саксонский. – Примеч. авт.) говорил мне о Вас, как о наилучшем начальнике во всем войске. Противополагали, что Вы только счастливый воин и человек незнаменитого рода. Сие соделывает Вас достойнейшим почтения: достоинство Ваше есть личное, а у других оно заемное (как у самой Маркизы. Рыбак рыбака… – Примеч. авт.). Я всегда себе буду поставлять должностью служить Вам и тем, кои подобны Вам. Из сего увидят, что женщина, которую столько порицают отвращением и несправедливостью, умеет почитать достоинство и добродетель. Прежде отъезда Вашего приезжайте поблагодарить короля; я Вас также с удовольствием увижу, но с уговором, чтобы Вы меня не благодарили».
Маркиза де Помпадур. Художник Ф. Буше
В этом письме – помимо державности – проскальзывают, как мы только что сейчас отмечали, и обычные человеческие слабости. И хотя маркиза пытается завуалировать причины, перевернуть их с ног на голову и показаться в тоге эпического спокойствия, все же ясно, что она не в ладах с высшим светом. Естественно, не потому, что она – пассия короля, а потому, что монарх взял себе подругу не из знати, а так, откуда-то снизу и боку. Отсюда неприятие света маркизы и ее ответное чувство, которые обоюдно внешне сокрыты. О ней судачат втихоря, она высказывается или в частных письмах, или меланхолической скукой, которая разлита в ее взоре, когда она озирает придворную жизнь.
Свет отрывался от жизни, маркиза же, как реальный политик, не могла себе этого позволить, как и не могла (да и не хотела) не сделать определенный вывод о своем окружении и об окружении своего короля: «Я одна посреди ненавидящих меня вельмож, которых презираю. Что ж принадлежит до большей части дам, то их разговоры мне головную боль причиняют. Их тщеславие, величественный, но принужденный вид, их шалости и ухищрения делают их несносными: я им сего не сказываю; но тем не почитаю себя благополучнее.
Теперь-то я знаю, что короли так как и прочие люди слезам подвержены; что касается до меня, я часто проливаю слезы о приведшем меня сюда честолюбии и о тщеславии, которое меня здесь удерживает: пожалейте о моей слабости. Сказывают, будто король Мономотанский содержит при себе пятьсот шутов, которые для приведения в смех везде его препровождают. Людовик XV имеет пятьсот обезьян, которые ежедневно с утра до вечера безотступно при нем находятся; но редко случается, чтобы они его в смех приводили: он почти столь же скучает, как и я (почти, да не так: король скучал от пресыщения, маркиза – от безделия. –