С моей стороны, я его не поставляю безумным, но признаю опасным лицемером, посланным не от Бога, но от подобных ему супостатов, которых я презираю и не страшусь».
Бывали и более курьезные протесты, на которые маркиза реагировала не менее обостренно и наказание виновным грозило от нее при этом столь же суровое: «Кто этот предерзкий, который увидевши меня, как я с маршалом де Саксом прогуливалась, закричал вслух: “Вот королевская шпага и ножны”. Сия худая шутка уже разнеслась по всему Парижу, и я не сомневаюсь, чтобы Вы ее не знали, как и прочие. Я бы хотела ведать о выдумщике, не ради наказания его, ибо таковые дурачества не вредят моей чести, но для предложения ему просьбы, чтобы он в своих замысловатых речах употреблял более разума и благопристойности».
Маркиза не любила, когда о ней отзывались подобным образом, она любила, когда о ней говорили хорошо. Она, как и каждая женщина, была весьма уязвима для лести. Чем и пользовались покровительствуемые ею люди искусства (впрочем, как и все остальные). Выйдя из сословного небытия, она была даже более чувствительна к лести, чем многие из ее нынешнего круга.
Она любила, когда ее называли Венерой, богиней красоты, Миневрой, покровительницей изящных искусств. Всякий поэт с момента ее воцарения платил ей дань стихами. Вольтер (который после смерти маркизы поспешил облить ее память не совсем чистой водой) при жизни был первым курителем ей фимиама. Он настолько преуспел в этом, что Помпадур даже сделала его придворным (это место – если кто хотел его занять – по официальной таксе стоило 60 тыс. ливров. Он получил его даром, а потом ему разрешили продать его, сохранив себе титул).
Король, не любивший Вольтера, потакал Помпадур, пускал того в свою ложу. И как-то раз после спектакля «Храм Славы» Вольтер бросился на колени перед королем и закричал: «Траян! Траян! Узнаешь ли ты себя?» На что король улыбнулся весьма благосклонно.
Поэты же и прочие, не желавшие славить госпожу Помпадур, могли надеяться на ее стойкую неприязнь. Особенно, если они писали или говорили о ней какую-нибудь гадость. Это уже было показано выше. Но приведем еще один показательный пример.
Просвещенный монарх Пруссии Фридрих II, помимо своих военных и административных увлечений, баловался и поэзией. И как-то в минуту вдохновения (о чем он впоследствии не раз про себя жалел) у него написались довольно неприличные стихи, главной героиней которых была маркиза.
Данный образчик королевского творчества скоро стал известен и самой Помпадур, которая с тех пор воспылала к Фридриху сильной ненавистью. Что найдет свое практическое воплощение в скоро последовавшей Семилетней войне (1756–1762 гг.), где Франция заняла враждебную Пруссии позицию, встав на сторону Австрии, императрица которой Мария Терезия не ленилась оказывать Помпадур знаки внимания.
Союз с Австрией противоречил традиционным интересам Франции, но все, кто мог на эту тему подискутировать с маркизой (из государственных чинов), уже давно были не у дел. Ибо она, как человек умный, начала (и всегда продолжала заниматься этим с неослабевающим увлечением) укрепление своих позиций с кадровых рокировок. С ее подачи министром иностранных дел стал герцог Шуазель, государственным контролером Машо, военным министром – д’Аржансон. Правда, в добавление к нему (человеку способному, как и остальные выбранные ею министры) она сделала маршалами двух герцогов, которые не принесли военной славы Франции. Ришелье и Субиза (последний даже был виновником поражения от Пруссии при Ронбахе. Но ошибки допускает, по сути дела, каждый администратор. К тому же она им была признательна за начало своей карьеры. А им так хотелось иметь маршальский жезл!.. С другой стороны, зная достоинства реальных полководцев, она всегда протежирует им, включая и Морица Саксонского, с которым она всегда была по-дружески близка.
Все эти перестановки и рокировки кадров Помпадур предпринимала с двоякой целью. Во-первых, дать места людям, ей лично преданным, руками которых будет управлять она. И, во-вторых, привести к власти людей по большей части достойных, работоспособность и таланты которых позволят ей реально руководить королем. Ибо Людовик, как все ленивые умы, привязался к ней и потому, что она выполняла за него его обязанности по управлению государством, стараясь как можно меньше утруждать монарха. Даже самые сложные дела она представляла ему коротко и ясно, улучив благоприятную минуту хорошего настроения, так что королю работалось приятно и легко. Что давало дополнительную приятную иллюзию собственной талантливости.
Портрет императрицы Марии Терезии. Художник Ж.-Э. Лиотар
Вся же черновая работа оставалась за кадром и падала на хрупкие плечи прекрасной Антуанетты, которой приходилось поначалу одной, по сути, тянуть этот воз, именуемый Францией, ибо еще в 1747 году она с иронией и злостью пишет о своих впечатлениях о тех государственных мужах, которых она скоро переменит: «Между тем как сражаются, министры наши беспрестанно говорят о мире. Я частые имею переговоры с сими постоянными людьми, которые мне теперь не столь удивительны кажутся, как я себе их представляла прежде короткого с ними знакомства. Искусство политика состоит в том, чтобы благовременно для пользы государства обманывать и пременять правду в ложь: мне кажется, что это нетрудное искусство. Я вам сообщу некоторую глупость: я себе иногда воображаю, что пригожая женщина за своим туалетом употребляет более ума и глубокой политики, нежели во всех европейских кабинетах; ибо искусство нравиться гораздо труднее искусства обманывать. Ваше мнение, конечно, с моим не согласно; но я вас в сем деле посредником не избираю, поелику Вы стары».
Она быстро овладевала этим искусством, равно как и всеми остальными: так что здесь она не лгала. Король это видел и ценил (как поначалу ценил в ней все). Вскоре после титула маркизы она получает право на табурет герцогини, что давало ей право сидеть в присутствии короля и королевы (статс-дамой которой она станет лишь в 1756 году, в годы, когда ее влияние достигнет апогея). С этих пор она сидела рядом с королевой, ее целовали в лоб принцессы крови; кавалер св. Людовика носил шлейф ее платья; ей были присвоены все преимущества принцессы царственных домов.
Она не стесняется ими пользоваться и скоро становится средоточием всей придворной жизни. Она создаст моду своим умением роскошно и «небрежно» одеваться. Ее именем будут называть обстановку в квартирах (стиль «a la Reine»), постройки, костюмы. Она ввела в моду всевозможные изящные безделушки, составляющие богатство залы, стоящие дорого и скоро выходящие из моды, как и всякие причуды. Размножаются произведения искусства, фарфор, трюмо – все это достигает совершенства школы, получившей затем ее имя.
Она – законодательница нравов, вкусов, моды. Под ее влиянием уменьшается объем огромных фижм, заимствованных из Англии; корсет принял новую форму, подчеркивающую тонкость талии; кружева нашиваются во множестве, создаются удивительные веера из слоновой кости; в моду входит не слишком высокая прическа, волосы скрываются под пудрой, на них накалывают цветы, алмазные колосья или помпоны в виде розы; щеки обильно румянят, их украшают мушками (есть даже особый галантный разговор с их помощью – «Я сегодня жажду любви», или – «У меня сегодня настрой лишь на флирт», «Не подходи – я уже занята» и т. д.). Мужчины также пудрятся для усиления блеска глаз, носят также алмазные пряжки и пуговицы. Это разоряло многих придворных, ибо лишь кафтан из хорошего бархата стоил 1 тыс. ливров. К этому надлежало иметь английские манжеты, алмазные пуговицы, бриллиантовые пряжки. А платье немного более щегольское стоило уже полторы тысячи луидоров.
Кроме прочего – мебель. Трюмо украшают живописью и тысячами золотых цветов; туалеты покрыты кружевами и атласом; везде светло-голубой и нежно-розовый цвета (без плебейской яркости Возрождения); в ковры уходит ступня целиком; оттоманки, диваны с медальонами; люстры из хрусталя и фарфора; столы, обделанные медью, золотом и серебром; статуэтки – от безобразных уродов до нежных пастушек…
И все это создается ею и во имя ее, создается для ее наслаждения, для наслаждения короля, для наслаждения небольшого круга, который Помпадур хоть и не особенно любит, но с которым мирится. Хотя, конечно, в большей степени она старается для Людовика и себя, видя в себе олицетворение божества-женщины.
Она еще в 1747 году напишет Морицу Саксонскому послания, в которых военно-политические выкладки перемежаются гривуазной философией (маркиза может себе это позволить – она надо всеми): «Сказывают, господин маршал, будто посреди подвигов и воинских отягощений Вы еще находите время для Вашей любви. Я хотя женщина, но Вас не хулю: любовь производит героев, и соделывает их благоразумными. Карл XII Шведский может быть один никогда не любивший; однако за то и наказан был (политес: маркиза могла выбрать другой пример, но предпочла именно Карла, который бивал частенько Августа Сильного, отца Морица, который, как и отец, отличался в своих похождениях. Маркиза никогда не упустит сделать приятное нужному человечку – только тем и держится политика и ее делатели и рабы – политики. – Примеч. авт.), он скончался безумным и несчастным. Древние германцы говорили, будто прекрасные женщины имеют в себе нечто божественное: я почти их мнения и думаю, что Величество Божие с большим сиянием в пригожем лице, нежели в разуме Ньютона сияет».
Ради этого воплощения – в себе и тех, кого она найдет достойными для короля, – работает все и вся.
И она не стесняется (впрочем – кого? зачем?) подводить под этот сплошной праздник некую философскую базу: «Иные почитают глупостью строиться, но я весьма похваляю сие лечимое безумие, доставляющее пищу столь многим находящимся в бедности: я не поставляю в том удовольствия, чтобы алчными глазами обозревать злато в своих сундуках, но в том, чтобы оное издерживать».
И она строит – видя то, что Людовику начинает надоедать замок Шуези, где он познал немало сладостных минут, маркиза строит в Белльвю павилион, возникший внезапно как по волшебству. Знаменитый Буше расписал его стены античными мотивами. И жизнь переместилась сюда (ибо где король – там и жизнь для двора), где царила одна лишь Помпадур. Здесь – каждый день новые развлечения, новые театральные постановки, новые декорации, которые оттеняли каждодневно меняющееся очарование Помпадур, царившей на сцене под гром рукоплесканий естественно и грациозно. Здесь разыграли пьесу «Венера и Адонис», в которой все узнали хозяйку дворца и короля. Здесь король оживал, раздавал роли дамам двора маркизы, которых она специально подобрала, чтобы оживить Людовика и заставить его быть ей признательным за мимолетный амур.