И поэтому философы посвящают Помпадур стихи (маркиза вслед за Шцаделем думала, вернее ей внушили, что уничтожение монастырей позволит присоединить их имущество к государственному – и тем самым поправит финансы страны):
В книге Судьбы, в главе «Великих царей», написано так:
Из Франции Агнена изгонит англичан,
А Помпадур иезуитов.
Их изгнали, причем Людовик по своей слабости пытался было пойти на компромисс со всеми, но генерал ордена ответил ему: «Да будут как были, или вовсе не будут».
Пока же сама Помпадур чувствовала, что ее срок приближается к исходу. Долгие годы она забавляла короля, руководила им, работала за него, закрывала глаза на его холодность и не замечала его амурных дел. Ее грызли и искушали заботы.
Собственно, здоровье ее никогда не отличалось особой крепостью. Поэтому хвори к ней цеплялись почти сразу же, и переносила она их хоть и стоически, но тяжело. С годами здоровье ухудшалось.
Она все острее и пронзительнее начинала чувствовать свои годы – еще в 1752 году она уже ощущает себя долго жившим человеком (микробы королевской хандры, по-видимому, не миновали и ее): «…я имею старшую дочь, которую мне также скоро должно выдать, и сие мне предвещает, что я вхожу в лета, хотя тщеславие и мое зеркало противное мне показывает. Какая участь женщин! Они не более живут, то есть, они не более нравятся, как только пятнадцать лет: стоит труда, чтобы быть пригожей. Другой в женщинах признак старости, когда сердце в состоянии чувствовать дружбу к их собственному полу; ибо молодые, кроме себя самих, ничего не любят. Сей знак я также в себе нахожу: я Вас (письмо адресовано к герцогине де Буфлер. – Примеч. авт.) и несколько других люблю с такой нежностью, к которой никак не почитала себя способной. Дружба во все времена приносит удовольствие; но в старости она есть необходимость. Я чувствую сию потребность, что мне предвозвещает, что я недалеко от пределов своих нахожусь».
Предел наступил в 1764 году: Помпадур простудилась при поездке Людовика в Шуази, поездке традиционной, из которой и ей подобных и состоял королевский календарь. Не ехать было нельзя – не приглашенный в эти поездки автоматически выбывал из дворцовых игр. Неприсутствие здесь означало для маркизы, что она упустит руку с пульса придворной жизни. С другой же стороны, она не могла показать Людовику (который был таким же эгоистом, как и его предшественник), что она больна – ибо этим она бы могла наскучить ему. Поэтому оставалось положиться лишь на судьбу.
Судьба, так долго бывшая благосклонной к ней, на этот раз не смилостивилась: легкое простудное недомогание перешло в злокачественную лихорадку.
Уже зная, что умирает, Помпадур сохраняла присутствие духа и была эпически спокойна. За несколько часов перед смертью к ней пришел священник. Когда он прошелся с ней, маркиза сказала ему: «Подождите немного, и мы уйдем вместе…»
Сразу после ее смерти труп маркизы бросили обнаженным на носилки и накрыли простыней. Два носильщика унесли ее тело (ибо по закону нельзя было оставлять труп в королевском дворце, где ничто не должно напоминать там о конце жизни) и принесли в особое помещение.
Мадам Помпадур за вышивкой. Один из последних прижизненных портретов. Художник Ф.-Ю. Друэ
В день ее похорон свирепствовала буря, и под зловещий вой ветра кортеж ушел по парижскому тракту, ибо Помпадур уже давно высказала пожелание быть похороненной на Вандомской площади, в монастыре капуцинок.
Король не высказал по случаю ее смерти никакой печали. Лишь молча простоял на балконе, глядя на удаляющийся кортеж. Два вечера он соблюдал траур (т. е. уединение), затем жизнь покатилась как всегда. Двор же волновался вопросом – кто станет преемницей Помпадур? Народ ликовал…
Никто не помнил слов маркизы, написанных ею еще в 1747 году: «…Я твердо уверена, что царствование Людовика XV никогда не будет царствием побед: в нынешние времена французы весьма различествуют от минувшего столетия».
Столь же разительно отличалась от своей предшественницы и преемница маркизы – Мария Жанна Бекю, графиня Дюбарри (1746–1793). Происхождение графини Дюбарри, женщины, на которой Людовик XV всерьез подумывал жениться, почти так же, как и у маркизы Помпадур, только в большей степени обыденно, т. е. незнатно. И еще более смутно и загадочно, ибо она происходила из самых низов, а вот из каких – по этому поводу ходило множество версий.
Партия герцога Шуазеля – министра иностранных дел, ставленника Помпадур, который не сразу оценил силу новой фаворитки, за что поплатился отставкой и опалой, – придерживалась версии (которая, по-видимому, самая достоверная, хотя, может быть, и не без полемического задора), что будущая графиня родилась в Вокулере и прозывалась поначалу Жанна Вобернье (напомним, что Вокулер – местность, неразрывно связанная с жизнью Жанны Д’Арк, т. е. если одна девица из Вокулера когда-то спасла одного из французских королей, то нынешняя погубит другого).
Подросшая Жанна оказывается в Париже в модном магазине, где все вскоре оценили красоту новой модистки мадемуазель Л’Анж (т. е. ангел).
Портрет графини Дюбарри. Художник М.-Э.-Л. Виже-Лебрен
И, действительно, картина, написанная вскоре после этого последним из Ванлоо, будет изображать прелестную и грациозную пастушку: черные, продолговатые глаза под дугообразными бровями, маленький, изящно обрисованный нос, алые губы, прекрасные белые зубы, овал лица, напоминающий голову Стюартов ван Дейка, очаровательно-окугленная грудь, гибкий и стройный стан, огонь юности, брызжущий из всего ее естества.
Не удивительно, что встретившего ее как-то раз графа Жано Дюбарри она поразила своей красотой.
Граф этот был лицо в Париже оригинальное и известное. Первоначально он служил при министерстве иностранных дел, потом был подрядчиком при французских войсках, позднее занимался подрядами на Корсике. По натуре он был интриганом, двоедушным хвастуном и безмерным нахалом. Но отнюдь не бездарным, обладал изящной наружностью, острым умом, находчивостью, неисчерпаемой веселостью. Все эти совокупно взятые черты привели к тому, что, испробовав множество занятий, он, наконец, остановился на профессии сводничества, придав себе при этом дипломатический вид и держа себя вельможей. То есть он стал великосветским сводником.
Поэтому из красоты Л’Анж он почти сразу же сделал практические выводы и предложил ей и ее матери поселиться у него, «чтобы заведовать хозяйством и приемами». Подобные предложения в то время встречались довольно часто – для них даже существовал особый термин «склеенные браки».
Агенты начальника полиции Сартина отмечали 14 декабря 1764 года появление в театре «девятнадцатилетней девушки высокого роста, стройного телосложения, с благородной осанкой и очень красивой собою; это – девица Вобернье, любовница Дюбарри, который показывает ее в ложах итальянского театра». Те же отчеты простодушно добавляли: «Он, вероятно, желает перепродать ее повыгоднее; когда ему надоедает женщина, он всегда так поступает, но нужно признать, что он знаток и что его товар всегда в спросе».
Еще один знаток – принц де Линь – также позднее отмечал ее красоту: «Она высока и стройна, восхитительная блондинка с чистым лбом, прекрасными глазами и бровями; овал лица с двумя ямочками на щеках, придающих ему необыкновенную пикантность, носик орлиный, часто смеющийся ротик, тонкая кожа и красивый стан, с которым едва ли может выдержать сравнение какой-либо другой».
Жанна любила роскошь, ибо сама была роскошью, и поэтому сыпала деньгами, постоянно бывая (в том числе и по работе) в театре, на маскарадах. Поэтому ее видели часто и ею часто увлекались. Ее слава среди золотой молодежи была громкой и устойчивой. Сенак де Мельяк повествует, что «каждый должен был хоть раз поужинать с ней». Что предполагало и развитие событий далее. Словом, Жанна была в моде, была непременным атрибутом и условием изящества и разгула.
Одно время она жила на содержании чиновника морского министерства Сен-Фуа. Все тот же любознательный начальник полиции Сартин отмечал, что «девица Вобернье – сожительница, или вернее дойная корова Дюбарри. В настоящее время она вытягивает средства от казначея морского министерства де Сен-Фуа и доставляет их Дюбарри». Потом были другие (как и до этого).
Но Дюбарри жил не только с доходов Жанны – у него был пай в поставке продовольствия для оккупационной армии на Корсике, что приносило ему крупный доход. В 1768 году он теряет свой пай. Здесь ему приходит мысль отправить Жанну ходатаем по этому вопросу. Ей были вручены документы, и она пошла на прием к Шуазелю.
Она ходила к нему несколько раз, но министр ей отказал, хотя Жанна считала свою красоту неотразимой. Хотя за Шуазелем заслуженно укрепилась репутация женолюбца. То есть она ему не понравилась, что родило аналогичное чувство. (Жанна возненавидела Шуазеля навсегда – уже, будучи фавориткой, она постоянно нападала на него всеми способами. Так, даже отпуская своего повара за то, что Людовику не понравилось какое-либо блюдо, она говорила ему: «Государь, я отставила моего Шуазеля; когда вы также распорядитесь со своим?» – В конце концов ночная кукушка перекукует дневную и казавшийся всесильным министр падет.)
Пока же Жанна переживала свое поражение у министра и печально бродила по версальскому парку. И тут ей навстречу попалась ее блестящая судьба в образе короля, который был очень доступен для всех в этих садах.
А уже в 1753 году военный министр д’Аржансон писал: «Король ищет приключений: он бросает платок молодым девушкам и женщинам, на которых обратил внимание у обедни или во время открытых для публики ужинов. Старший камердинер его – Бателье, доставляет ему этих женщин».
А тут приключение само шло королю навстречу. «Ее стан, свежесть, смеющаяся физиономия и вид девственницы пленили монарха. Он велел следить за ней своему слуге Лебелю, обязанности которого достаточно известны» (комната Лебеля прозывалась «Западней». –