Примеч. авт.).
Спустя несколько дней Жанна стала любовницей престарелого короля, старческая страсть которого стала скандалом для всей Франции (ибо он уже к этому времени женил своего внука).
Королю было известно ее прошлое, но он любил. Говоря о ней с Ноайлем, король как-то сказал:
– Я знаю, что я преемник Сен-Фуа.
– Да, – ответил, кланяясь, придворный, – также как Ваше величество преемник Фарамона.
(Фарамон – сын Маркошира, вождь одного из франкских племен в V веке – намек на длинный список любовников Жанны.)
Двор, видя новую звезду, раскололся на две партии: одни тотчас же упали к ногам новой временщицы, другие остались верны памяти Помпадур так рьяно, что королю нелегко было навязать двору девицу, распущенность которой двор со смаком обсуждал.
Тем временем положение Жанны было весьма ненадежно, ибо она не была представлена ко двору, т. е. не могла присутствовать во время ужинов короля в малых покоях, сопровождать его в прогулках в экипаже, быть допущенной в королевские резиденции и особенно в Версаль.
Для представления ко двору нужен был титул, которого Жанна не имела. Но она не была замужем – и решили, что титул может дать ей будущий муж. Жан Дюбарри был уже женат, но он порекомендовал для услуги королю своего брата Гильома, который пришел в восторг от выгодной сделки. Так что в пять часов утра 1 сентября 1768 года Жанна стала графиней.
Отныне ничто – кроме возможного скандала – не могло удерживать появление Жанны при дворе. Король колебался несколько месяцев. Жанна обратилась за помощью к герцогу Ришелье – одному из самых главных своих клиентов, начинавшего веселиться вместе с королем еще десятилетия назад.
Герцог заявил королю, что род Дюбарри знатен и что он, герцог, знаком с семейством Дюбарри. Все было решено. Надо было только найти теперь ту, кто представит Жанну ко двору, станет ее так называемой «крестной матерью». Обращались ко многим, но все отказывались, пока за это представление не согласилась взяться отчаянная картежница графиня де Бсари, отвергнутая уже сама своим кругом.
Вскоре уже представленная Дюбарри присутствовала на королевской обедне в дворцовой часовне, где занимала место, ранее забронированное за Помпадур. Свершилось.
В ответ на это в малых королевских покоях перестали бывать госпожи Бово, Шуазель и Трамон, – те дамы, что были дружны с Помпадур, что составляли ее кружок и с кем уже в течение многих лет любил общаться король. Людовик очень привязывался к друзьям, и то, что его сейчас оставили его старинные друзья, очень его огорчило.
Король решил собрать новый интимно-дружеский кружок – мужчины, смотревшие более спокойно на прошлое Дюбарри, согласились войти в ее круг. Женщины были более упрямы. Наконец, нашли сестру принца Бово, маршальшу Мирепуа, за которую король регулярно платил ее долги.
Дюбарри вскоре подружилась с маршальшей, про которую говорили, что она делит с Жанной должность фаворитки, передавая друг другу короля как живую мебель. Может и врали.
Тем не менее г-жу де Мирепуа отвергли все ее старые друзья, с ней порвали всякие отношения брат и невестка, но та не сдавалась, и вскоре вокруг Дюбарри был уже ее интимный кружок – сюда добавились г-жа Валентинуа, «очень красивая, стройная особа, но злая и дерзкая, а также слишком известная своими крайне вульгарными похождениями». Затем маршал принц Субиз, вошедший в кружок Жанны, по просьбе короля привел туда свою любовницу графиню Лопиталь. Туда же потом придет и принцесса Монморанси, в свое время не пожелавшая представить Дюбарри ко двору, но теперь смиренная королевским золотом.
В этом кружке Дюбарри, как писала Дюдеффан, царила прямо скажем недружная атмосфера – «…нет вертепа, где происходили бы более комические вещи, чем, вы понимаете, где; они все живут друг с другом как кошка с собакой; они соперничают в пренебрежении и презрении одна к другой и одна перед другой стараются заслужить презрение».
Более всех эпатировала Мирепуа – она дулась, ссорилась, мирилась. В том чине и с Дюбарри, которую это забавляло. Это видели все, Дюдеффан писала о маршальше, что та – «раба гнусной женщины», но роскошь и финансовый кризис многое заставляли забыть г-жу Мирепуа. Она дошла до того, что стала ревновать Жанну к ее новым знакомым, в особенности к герцогине Мазарен, против которой выступила и Монморанси…
Тем временем Жанна обживалась не только в своем узком кружке. На ее сторону открыто встал герцог д’Эгильон, также член ее интимного кружка, но, кроме того, еще и глава Тайного королевского совета. Он видел, что с появлением Дюбарри король опять почувствовал вкус к государственным делам, вкус к работе, что он полностью забросил после смерти Помпадур (при дворе многие правильно считали, что король привык, что рядом с ним находилась титулованная фаворитка, что ему мало лишь физиологии, которую ему мог предложить Олений Парк. Тут нужна была еще и духовная близость. Это все ему обеспечила Жанна). Так что король теперь каждый вечер два часа проводил у графини, где и работал. И эта ветреная женщина подавала ему решительные, умные советы по вопросам политики. И д’Эгильон стал самым верным союзником Жанны.
Обживалась Дюбарри и в армейской среде, где служил ее деверь – Николай Дюбарри. Она бывала на маневрах и смотрах. Дюмурье писал: «Здесь-то я с прискорбием увидел, как старый французский король унижал себя в глазах своей армии, стоя с непокрытой головой у великолепного фаэтона, в котором показывала себя его фаворитка».
Армия видела это. И делала выводы. Вплоть до того, что один из полков, беотийский, встретясь с Дюбарри, отдал ей воинскую честь, как королю. Шуазель пытался по этому поводу поднять скандал, чем вызвал недовольство короля, который ничего криминального в этом не увидел.
Герцог д’Эгильон. Неизвестный художник
Жанна не понимала ненависть Шуазеля – она даже готова была его временами простить, но герцог закусил удила. Хотя и мог еще спасти свою карьеру, ибо Дюбарри по своему характеру была мирна, уживчива, покладиста. Она не стремилась к политической роли и желала лишь спокойно и привольно жить в качестве фаворитки.
А этот титул уже очень много значил. Недаром, когда Жан Дюбарри по просьбе Жанны сделал последнюю попытку примириться с Шуазелем, то он сказал племяннику министра афористичную угрозу: «Шуазелю не следовало бы забывать, что не министры выгоняют любовниц, а любовницы выгоняют министров».
Это понимали другие. Недаром дочь Людовика XV принцесса Аделасуа периодически доходила до желания возвести Дюбарри на королевский престол.
Понимал это и король, отдавшийся своей любви со всем пылом юноши и пониманием старика, что это – его последняя страсть.
Он дарит Жанне прелестное имение Лувесцены, дабы она могла быть поближе к нему во время его пребывания в Марли. Этот замок-павильон обошелся королю всего в 500 тысяч франков. Недорого по королевским масштабам, но Дюбарри и не обладала страстью к беспредельному мотовству (каждый месяц 1‐го числа она получала всего по 5 тыс. луидоров, т. е. где-то порядка 120 тыс. франков для содержания своего дома и для приема короля). Тем не менее, обладая природным вкусом и фантазией, она превратила свой замок ценой не таких уж больших трат в изящную, прелестную бомбаньерку – с ломким фарфором, черными статуэтками с глазами из жемчуга, с алмазными кольцами; с залами, украшенными слоновой костью и черным деревом, с кашемировыми и индийскими коврами, персидскими тканями, зеркальными будуарами; с неграми с красными зонтиками, с огненными сенегальскими попугаями, с блеском драгоценных камней, льющих свой свет со всех сторон.
Здесь графиня изощряла свое безудержное воображение. Здесь она была у себя дома. Здесь она каждый вечер ожидала к себе на ужин короля, являвшегося с удовольствием и забывавшего при этом всяческий этикет.
Дюбарри приглашала сюда очень избранных – и на некоторых билетах собственноручно приписывала: «король почтит ужин своим присутствием». Эта фраза ломала барьер отчужденности раз от разу все успешнее – и в конце концов получить приглашение от графини станет немалой честью.
Здесь, у себя, она была наиболее естественной: веселой, гостеприимной, иногда немного злоязычной, что также нравилось королю. Впрочем, ему в ней нравилось все.
Нравилось, что сегодня она – в красивом наряде креолки, и маленький негр, весь в золоте, пурпуровым зонтиком защищает от непогоды; что завтра – она убирает лентами и всяческими безделушками своих любимых собачек; что ее радует крошечный попугай; что она является пастушкой, чтобы предложить ему букет цветов или чашку молока.
Его пример стал другим наукой. И вскоре уже принцы крови первые потянулись в ее замок, дабы повеселиться в свое удовольствие и на глазах у короля. А за ними – и остальные. Не все, но многие.
Шли годы. Людовик XV стремительно старел. Скука, снедавшая его с юности, разливалась зловещим половодьем. На истомленных чертах короля отпечатались опустошительные следы времени. Рассеянный образ жизни давал о себе знать – начали случаться припадки забытья, ослабевал ум, весь организм разрушался.
А вокруг умирали друзья юности, что еще более ввергало короля в неизбывную меланхолию. Враги советовали ему как можно больше бывать на воздухе, кататься. Но и это не доставляло радости – ранее прекрасный наездник, он теперь лишь по скамеечке мог взобраться на лошадь. Езда в карете его утомляла – его укачивало. Он говорил крайне мало. Глаза отказывали – он уже не видел на расстоянии в несколько шагов, подступала глухота – он стал плохо слышать. Ему запретили пить шампанское, советовали не общаться с дамами – даже словесно, если разговор будет наедине.
Его единственным развлечением осталась Дюбарри, ее остроумие и язвительность, и Жанна героически взяла на себя миссию привязывать собой старика к жизни.
А это было занятие непростое, ибо король почти ничего не говорил и почти все время сидел, опустив голову на грудь. Его черты приобрели признак близкой смерти.