Дункан и Джин обменялись понимающими взглядами. Затем Джин тихо сказала:
– Здесь есть кое-кто, кого ты еще не видел.
Повернувшись, она взяла Марту за руку и вывела на открытое место.
– Мама!
Мгновение сын и мать смотрели друг на друга, потом она виновато отвела взгляд.
– Я подумала, что надо приехать. Но и шляпу пока не сняла. Так что если я здесь лишняя, то уеду.
Мердок тактично высморкался и, взяв Длинного Тома под локоть, повел гостей внутрь.
Дункан остался наедине с матерью и Джин.
– Должна сказать, – продолжала пожилая женщина, – я рада видеть тебя таким счастливым и успешным, с женой и все такое.
Он шагнул навстречу и обнял ее:
– Мама, мы все рады тебе!
Марта, сдерживая слезы, попыталась заговорить, но не смогла. Впервые за много лет она заплакала.
– Возможно, мой дорогой мальчик, возможно, мы оба были правы, – признала она, вытирая слезы. – Можно мне войти и подержать ребенка?
Дункан радостно кивнул. И, обняв одной рукой мать за плечи, а другой – жену за талию, он повел их в дом.
Местный доктор(Повесть)
Он делал люмбальную пункцию, когда его вызвали к шефу. Был отвратительный февральский день, холод пробирал до костей, зарядила снежная крупа, поэтому вместо того, чтобы пересечь двор, доктор Мюррей пошел длинным обходным путем, через подземный туннель к блоку для особых пациентов. Это отделение всегда вызывало у Мюррея ироническую усмешку. Оно занимало серый монолит, мрачно возвышавшийся над рекой Гудзон, – один из семи, представлявших собой Методистскую больницу. Однако внутри отделение походило скорее на роскошный отель, с рестораном, сувенирным магазином, прислугой в униформе и стойкой регистрации, где можно было записаться в пациенты и, если повезет, выписаться.
Лифт доставил Мюррея на тридцать первый этаж, известный интернам как «Золотой берег», поскольку туда допускались только очень знаменитые или очень богатые люди. Солярий с видом на реку и на панораму Нью-Йорка занимал дальний конец этажа, а здесь, развалившись в халатах на мягких диванах, выздоравливающие могли вволю делиться подробностями различных своих операций. Этот разительный контраст со спартанскими условиями в старом Королевском госпитале все еще раздражал Роберта Мюррея, вызывая невольное чувство протеста.
Когда он шел по коридору, одна из дверей открылась и выглянул его шеф, доктор Сэм Кэррингтон. Это был высокий седеющий мужчина лет шестидесяти в просторном белом халате, слегка сутулый, чисто выбритый и как бы в состоянии привычной рассеянности. Увидев Роберта, он взял его за руку и повел в маленький кабинет. Что бы там ни думали о праздной роскоши «Золотого берега», весь старший персонал Методистской больницы был бесспорно первоклассным, а Кэррингтон, пожалуй, являлся лучшим сердечно-сосудистым хирургом в стране. Он был не только искусен – его обхождение было настолько спокойным и непритязательным, что сокрушило бастион суровых шотландских предрассудков Мюррея. Переведенный в Методистскую больницу из Эдинбурга Фондом последипломных исследований Макьюэна, Мюррей уже почти двенадцать месяцев пребывал в Соединенных Штатах. Хотя и не совсем приспособившись к переменам, он был в лучших отношениях со своим шефом.
Кэррингтон закурил сигарету и первым заговорил:
– Дефрис возвращается домой в конце недели. Он еще не в полном здравии, но полагаю, что если его оставить, а не отпустить, то для такого человека, как он, от этого будет больше вреда, чем пользы.
Мюррей хорошо знал эту историю – случайное огнестрельное ранение в живот во время охоты на голубей. Он ассистировал на операции – поистине невероятная семичасовая работа в условиях глубокой заморозки. Каким-то чудом Кэррингтон вытащил пациента. Дефрис теперь возвращался в сей мир с пластиковой аортой и правом на новую жизнь, почти что сравнимую с прежней.
– С ним, конечно, будет медсестра, – продолжил шеф. – Сестра О’Коннор.
Это звучало разумно. Миссис О’Коннор с самого начала принимала участие в этом случае – чопорная пожилая вдова, добросовестная, но довольно обидчивая.
– Однако, – сказал шеф, – ему также нужен врач. – И добавил со своей сухой усмешкой: – Ты.
Мюррей с удивлением посмотрел на него. Похоже, чрезмерное богатство не знало меры в своих запросах – Дефрис был мультимиллионером, сахарным плантатором французского происхождения, которому принадлежал большой кусок острова под названием Сан-Фелипе. Тем не менее поручение выглядело вполне обоснованно – пациенту еще требовались послеоперационное лечение и ежедневные анализы крови. По едва уловимым признакам в поведении доктора Кэррингтона Мюррей понял, что шеф хотел бы отправить именно его.
– Это надолго?
– На месяц, не больше, – улыбнулся Кэррингтон. – Немножко солнца тебе не повредит.
– Хорошо, сэр, – помолчав, сказал Мюррей.
– Вот и славно. Старику действительно нужен кто-то, кто присматривал бы за ним. Никаких сигар, и, ради бога, держи его подальше от бутылки. – Кэррингтон встал. – Можешь доставить его на судно вместе с медсестрой О’Коннор. Отплытие в субботу в три часа дня. Разумеется, мы еще увидимся до этого.
Мюррей вернулся к своим делам. Склонный к рефлексии и внезапным приступам уныния, он почувствовал, как на его душу нашла тень. В пять часов, освободившись наконец, он вышел из здания, пересек улицу и направился в кафетерий «У Зооба». Ему требовалась чашка кофе. Заведение, часто посещаемое интернами и медсестрами, было пустым, если не считать Макси за стойкой.
– Привет, док. Что, тяжелый денек? – Толстый Макси зевнул и покачал головой. – У меня самого был тяжелый денек.
Мюррей сел и сделал заказ. В этот момент вошел еще кто-то. Оглянувшись через плечо, он узнал ее, медсестру Бенчли. Хотя на самом деле он не был с ней знаком, но раз или два они обменялись короткими репликами. Во всяком случае, он достаточно часто натыкался на нее, чтобы невзлюбить. Она была в кроссовках, синей юбке и белой блузке, а в руках держала теннисную ракетку.
Улыбнувшись бармену, который засиял в ее сторону, она села за стойку, изучила меню и заказала двойную порцию ванильного мороженого с шоколадным соусом.
«Слишком много калорий», – инстинктивно подумал Роберт, но потом понял, что ей не о чем беспокоиться. Ее фигура была идеальна, тонкая и гибкая, как натянутый лук. Она была чуть выше среднего роста – чистая кожа, карие глаза и твердый подбородок…
«Помешана на здоровом образе жизни», – покривился он. Не только по значку, который она носила, но и по ее холодноватым манерам он понял, что она выпускница методистской школы. Эти медсестры, получавшие в таких школах, как «Смит» или «Вассар», специальные навыки, воображали о себе бог знает что. По причине своего нынешнего настроения Мюррей почувствовал, как его неприязнь к ней внезапно усилилась.
Тем временем Макси взял ракетку со стойки и начал монолог о пользе физических упражнений.
– Вы ведь согласны со мной, док? – внезапно обратился он к Мюррею. – Вы-то сами из тех, кто любит держать себя в форме.
– Более или менее, – ответил Роберт. Затем язвительно добавил: – Хотя я никогда не играл в теннис под дождем.
Сестра Бенчли полуобернулась:
– А, это вы, доктор Мюррей… – И после паузы: – Я играла в помещении, в Армори.
– Берете там уроки?
– Нет, хотя, пожалуй, они бы мне не помешали.
– Что ж, – снисходительно сказал Мюррей, – продолжайте в том же духе и, допустим, следующим летом сможете принять участие в турнире медсестер.
Макси расхохотался:
– Вы шутите, Скотти![7] Разве вам не известно, что мисс Бенчли выиграла открытый турнир в прошлом году?
Слегка похолодев, Роберт промолчал. А разговор продолжался. Макси наклонился вперед, облокотившись на стойку:
– Так что с отпуском, порядок, мисс Бенчли? Поедете домой?
Она кивнула.
– Снова любимый Вермонт?
– Само собой, Макси. Там должен быть хороший снег – лыжи… Мой брат приезжает из Гротона на выходные. Мы вместе покатаемся.
Лыжи, подумал Мюррей, и теннис. И младший брат в Гротоне. До того как добиться стипендии в Эдинбургском университете, он получил образование – и это было непросто – в начальной школе Восточного Лотиана. Ему не нравилась Бенчли с этим ее аристократизмом и непринужденными манерами. Ей всегда все давалось легко, а он жил в постоянном напряжении сил, получая синяки и шишки, берясь за любую поденную работу – официантом, посудомойщиком, носильщиком на железной дороге.
Но ему нравилось так жить, жить тяжело, требовать от себя всего, что позволяли его тело и дух. Он был сам себе хозяин – таким и останется.
Она собралась уходить.
– Привезите мне немного вермонтского кленового сиропа, мисс Бенчли, – проворковал Зооб.
– Обязательно привезу, Макси. – Она улыбнулась, затем повернулась и одарила Мюррея приветливым взглядом. – Доброго вам вечера, доктор.
Когда дверь за ней закрылась, Макси сказал:
– Славная девушка, а, док?
– Мне не нравятся славные девушки. Эта тем более.
– Да бросьте шутить. Сестра Бенчли, она в моем вкусе. Прямо во всех смыслах.
– Знаешь, кто ты, Макси? – с внезапным раздражением заговорил Мюррей. – Чокнутый романтик. Давай счет.
– Что бы там ни было, – сказал Макси, вынимая карандаш из-за уха, – кто же откажется от такой куколки?
– Ой, лучше иди проветрись.
Мюррей встал, заплатил по счету и вышел под ледяной дождь.
В половине третьего следующего дня Мюррей препроводил своего пациента Александра Пакотила Дефриса по трапу на борт «Королевы острова», испытав искреннее облегчение оттого, что доставил его туда. По дороге через город Дефрис хотел остановиться, чтобы купить сигар и перекусить в Карлтон-хаусе. Даже сейчас, откинувшись в своей каюте на пару подушек и несколько учащенно дыша, он все еще сокрушался по поводу упущенной трапезы.