В глазах Траута мелькнуло неодобрение. Он опустил взгляд на свои потрескавшиеся ботинки, погладил влажными ладонями швы синих саржевых брюк.
– Сэра Майкла нет среди наших пассажиров, сэр. Не в обиду вам будь сказано, вы, наверное, имеете в виду достопочтенного Дэйнса-Дибдина. Джентльмен пожилой, но респектабельный, знаете ли. Путешествует с ее милостью и миссис Бэйнем.
Харви бросил унылый взгляд на лысую макушку стюарда:
– У меня нет титула, Траут. И никакого влияния в вашей фирме. Но меня чертовски мучит жажда. Так что тащите бутылку виски. И поживее.
Стюард помолчал в нерешительности, не отрывая глаз от своей обуви. Потом произнес сдавленным голосом, как будто слова исходили от самих ботинок:
– Да, сэр. – И вышел.
Насмешка исчезла с лица Харви, и, поднявшись на ноги, он посмотрел в квадратный иллюминатор. С какой стати он набросился на стюарда? На него это совсем не похоже. Черная меланхолия захлестнула его, пока он наблюдал, как проплывает мимо туманный берег реки, словно серая вуаль, медленно разворачивающаяся перед его взором. Точно так же мимо проплывала жизнь. Отчужденная, пустая, бессмысленная.
Он беспокойно переступил с ноги на ногу, стиснул зубы. Куда запропал стюард? Может, вообще не появится? Он подождал еще немного в растущем напряжении, затем, повинуясь внезапному порыву, вылетел за дверь. Палуба, продуваемая освежающим, веющим с устья ветерком, пустовала. Харви добрался до трапа, спустился и вошел в кают-компанию. Помещение было маленьким, но светлым и чистым: переборки, обшитые белыми деревянными панелями; турецкий ковер на полу; сверкающий, привинченный к палубе длинный стол красного дерева, украшенный огненной геранью в горшке. В углу, положив ноги на подушки, устроился очень крупный мужчина лет шестидесяти. Шляпа-котелок косо сидела на голове с квадратной стрижкой, что придавало господину лихой и в то же время глубокомысленный вид. Клочковатые брови, одно ухо приплюснуто – словом, далеко не красавец, но его изборожденная морщинами, потрепанная физиономия выражала бодрость и приветливость. Одет он был в лоснящийся синий костюм из саржи, слишком тесный и поношенный. И все же эта убогость выглядела весьма бесшабашно. Короткие брюки, плотно облегающие массивные ноги, смотрелись чуть ли не щегольски, в галстуке красовалась булавка с огромной фальшивой жемчужиной, а рубашка была чистой – по крайней мере, местами. Он восседал невозмутимо, держа в толстых узловатых пальцах книгу в бумажной обложке и шевеля губами. Когда Харви вошел, старик опустил книгу, посмотрел на него поверх очков в стальной оправе, сидевших на сломанном носу, и произнес с аппетитным ирландским выговором:
– Доброго вам утречка.
– Доброго. – Харви опустился на стул, позвонил в колокольчик и принялся нервно барабанить пальцами по колену.
Через мгновение появился стюард-официант.
– Стюард, – сдерживая себя, проговорил Харви, – я заказал виски в каюту. Каюта номер семь. Отправьте кого-нибудь, будьте так любезны. А тем временем принесите мне бренди с содовой.
Лицо официанта немедленно выразило плохо скрытое замешательство.
– Доктор Лейт, сэр? – промямлил он. – Каюта номер семь?
– Да.
– Простите, сэр. Бар закрыт.
– Закрыт?
Официант наклонился и сообщил, понизив голос с неловкой и слишком очевидной тактичностью:
– Для вас закрыт, сэр. Приказ капитана, переданный через мистера Хэмбла, казначея.
Пальцы Харви перестали барабанить, он замер, ошеломленный ответом. Затем сжал губы в тонкую линию.
– Понятно, – пробормотал он себе под нос. – Понятно.
Он смутно ощущал, что двое присутствующих наблюдают за ним, словно в тумане видел, как официант выскользнул из кают-компании, но ему было все равно. Без сомнений, это сделал Исмей. Исмей, гордившийся своим дружелюбием, своей влиятельностью, своей способностью наводить порядок во вселенной, поговорил с капитаном… о, как же это бесит…
Внезапно мужчина в углу заговорил.
– Вот что я вам скажу, – произнес он, и лицо этого человека, изрядно потрепанного жизнью, неожиданно осветилось дружелюбной улыбкой, – такие нравные попадаются среди этих шкиперов, уж такие нравные, на кривой козе не подъедешь. Чесслово, на вашем месте я не скакал бы от радости, если бы меня кто-то эдак отбрил. – Он сделал паузу и, хотя Харви ничем не показал, что слушает, продолжил с непоколебимым энтузиазмом: – Я видел вас на буксире. Коркоран моя фамилия. Джимми Коркоран. Довольно известное имя там и сям, как ни крути. – Он снова простодушно помолчал, наставив на собеседника здоровое ухо, словно ожидал услышать, что тот осведомлен о его славе. Потом добавил: – Чемпион Севера в тяжелом весе, год восемьдесят восьмой. Единственный, кто продержался весь матч против чокнутого Джо Кротти. Мог бы стать и чемпионом мира, да ногу сломал. Ей-богу, на свете полно народу, кто знает Джимми Коркорана и все о нем. Лудильщик, портной, солдат, моряк, но не богач и не вор[24] – вот кто такой Джимми К., всегда в форме, куда бы его ни занесло. И всегда по уши в бедах, как актриска из «Друри-лейн»[25]. Это слова моей старушки-матери, упокой Господь ее душу, прекраснее женщины в Трали, графство Керри, не рождалось. – Он деликатно вздохнул, достал из жилетного кармана металлическую табакерку, постучал по ней пальцем, ностальгически глядя вдаль, и втянул в нос щедрую понюшку. Затем, показав Харви свою книгу, бесхитростно спросил: – Читали Платона когда-нибудь? Этот малый, знаете ли, разбирался, что к чему. Сильно мне помог в разных житейских передрягах то тут то там. Великий умник был этот Платон. Почитайте, молодой человек, если найдете минутку.
Харви не ответил. Он едва осознавал, что к нему обращаются. С окаменевшим лицом он встал, развернулся и вышел из кают-компании. Поднялся по трапу, направился к мостиковой палубе. Там он обнаружил штурманскую рубку и капитанскую каюту, основательно разместившиеся под мостиком. Дверь была открыта, внутри за столом, обитым сукном, расположился капитан и что-то писал. Харви собрался с духом, постучал в дверь, закрепленную крюком, чтобы не захлопнулась, и перешагнул порог каюты.
Капитан Рентон резко поднял голову. Этот невысокий человек походил на бентамского петуха: ледяные глаза, твердый подбородок, короткие, странно пегие светлые волосы с вкраплениями седины. Одетый в потертый тесноватый мундир, он выглядел несколько скованным; впрочем, производил впечатление человека энергичного, бескомпромиссного и прямолинейного. Перед ним на обшитой панелями переборке висел карандашный портрет Нельсона – капитан относился к великому адмиралу с беспримерным почтением, к тому же кто-то однажды сказал ему, что они внешне похожи.
– Так-так, сэр! – немедленно воскликнул он, потом добавил: – Надеюсь, вы заметили, что я занят?
– Моя фамилия Лейт, – жестко произнес Харви. – Мне нужно кое о чем вас спросить.
– Спросите попозже, доктор Лейт. Дайте мне час. Лоцман еще на мостике. Я всегда занят во время отплытия.
На серых щеках Харви заалели пятна, но он и знака не подал, что собирается уйти.
– Вы приказали стюарду…
– На своем судне я отдаю те приказы, которые считаю необходимыми, доктор Лейт.
Они помолчали, глядя друг на друга, во взоре пассажира скрывалось чрезвычайное душевное смятение.
– Хотел бы заметить, – вымученным тоном сказал Харви, – что считаю это противным всяческому разумению – лишать меня алкоголя по просьбе другого человека. Я знаю, о чем говорю.
– Не сомневаюсь, доктор Лейт, – твердо отчеканил капитан. – Но здесь командую я. Мы побеседовали с вашим другом мистером Исмеем. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Вы не получите ни капли, пока находитесь на моем корабле. Вам придется с этим смириться. Осмелюсь предположить, что по возвращении вы меня поблагодарите.
Краска сошла с лица Харви, губы дернулись, выдавая переполнявшую его горечь.
– Понятно! – крикнул он. – Меня необходимо спасти. Я должен вернуться с нимбом над головой. Вопреки самому себе. Боже правый! Это смехотворно. Да здравствует человечество! Возлюбите друг друга и творите добро. Сначала загнали меня в чертову яму, а теперь решили пинками из нее вытолкать, черт побери!
Рентон отвернулся к портрету на противоположной стене, потом медленно перевел взгляд обратно на Харви. Произнося дальнейшие слова, он тихо постукивал перьевой ручкой по столу.
– Вы переживаете тяжелый период. Я все понимаю, – тихо промолвил капитан, сменив тон. – Да, тяжелый период. Позвольте сказать, я вам сочувствую.
– Я не нуждаюсь в вашем сочувствии, – грубо отрезал Харви и осекся.
Его лицо дрогнуло и застыло. Не сказав больше ни слова, он развернулся и перешагнул порог. Ему становилось все хуже и хуже. В голове тяжело пульсировала боль, дневной свет резанул утомленные глаза, его захлестнула смертельная волна слабости, к горлу подступила тошнота. Проглотив комок, он вошел в свою каюту и остановился, окоченевший и напряженный. Казалось, в этот момент он прозревал бесплодность жизни вообще и тупо ощущал убожество своей собственной. Когда он упал на койку, с его губ сорвался глухой звук, похожий на стон.
Глава 4
В тесной соседней каюте, сложив ладони перед собой и подняв голову, молились стоя мужчина и женщина, объединенные экстазом духовной близости.
Мужчина, примерно тридцати лет, был одет в добротный серый пиджак с прямыми плечами, прекрасно сложен, привлекателен, внушителен – темноволосый обладатель твердого подбородка, полных губ, глаз с поволокой и ноздрей, раздувавшихся в порыве красноречия. Белые гладкие руки пребывали в постоянном движении под влиянием благостного религиозного пыла. Он молился вслух, его голос, не без приятности окрашенный американским акцентом, звучал торжественно.
– И поддержи нас в нашей миссии, Господь, – искренне продолжал он, – благослови нас Своей рукой. Да прольется свет на эти погруженные во мрак невежества острова, где царит тьма и живет множество потерянных – ах! – душ, блуждающих в дикости, не ведающих священной правды, которую несет церковь единства седьмого дня. Позволь нам, Твоим слугам, Роберту и Сьюзен Трантер, стать орудиями Твоего милосердия. Не оставляй нас, Спаситель. Не оставляй нас. Награди Роберта, слугу Твоего, более полным знанием чужого наречия. Удостой слугу Твою, Сьюзен, вечной силой и чистотой души. Не оставляй нас, Спаситель, о не оставляй нас, молим Тебя. Дай нам мужество противостоять болезням, искушениям и глумлениям неверующих. Позволь нам следовать за мило