– Я погряз в пороке, – продекламировал он. – А теперь я смою с себя этот порок.
Сердце Сьюзен панически забилось. С внезапным отчаянным прозрением она тоже прислушалась к реву реки. Это было сродни ночному кошмару. Она снова бросилась к брату. Но опоздала.
Он рванулся к двери, распахнул ее, вылетел из комнаты, промчался по коридору. С воплем исчез в царившей снаружи тьме. Все произошло за секунду.
– Боже мой! – воскликнула Хемингуэй. – Да он свихнулся!
Точно парализованная, Сьюзен застыла, прижав к груди стиснутые руки. Потом, пошатнувшись, шагнула вперед. И с безумным криком кинулась вслед за братом.
От резкого перехода из освещенного помещения в темноту она на минуту ослепла. Ошеломленно постояла на тротуаре, напрягая невидящие глаза. Потом различила фигуру, бегущую по безлюдной улице. Большая, темная, она маячила вдалеке, словно вдоль домов несся одержимый.
Это не Робби! Этого не может быть! Издав придушенный вскрик, Сьюзен бросилась за братом. Дождь летел ей в лицо, заливая глаза, ветер бил навстречу, а она и без того задыхалась от бега.
Ей его не догнать. И он направляется к реке. Осознав это, она чуть не сошла с ума от ужаса. Пока она, тяжело дыша, мчалась вперед, в голове пульсировала единственная мысль: «Он не умеет плавать». Эта мысль пробивалась мучительными ударами молота сквозь буйство непогоды и исступленное биение сердца.
Шум реки нарастал. Все ближе и ближе. Вдруг темный поток разом возник перед ее взором.
– Робби! – прокричала она в агонии любви и страха. И снова: – Робби!
Он не услышал. Он стоял там, над пучиной. Его фигура, вырисовывающаяся на фоне низкого неба, какое-то мгновение будто балансировала на краю бездны. А потом исчезла из виду.
Сьюзен завопила, призывая Бога на помощь. Добежала до берега. Смутно разглядела брата, борющегося с течением. Услышала слабый крик – возможно, мольбу о спасении. С ее губ сорвался ответный крик. Она могла доплыть до Роберта. Могла его спасти. Позвала снова в ответ на его зов. Стиснула зубы и прыгнула в реку. Падение было неслышным. Ее окружили темнота и ревущие воды. Она плыла и плыла, сердце разрывалось от желания добраться до Роберта. Да, ей показалось, что сердце разрывается. Оно было слабым, оно всегда было слабым. Но Сьюзен об этом не задумывалась. Она догоняла Роберта. Почти догнала. Вытянула руку. И вдруг накатила огромная волна, отбросившая Сьюзен на выступ скалы. Столкновение не было жестким, но совпало с неровным биением разрывающегося сердца. Рука упала, тело беспомощно закрутилось, и Сьюзен ощутила, как на нее надвигается еще более густой, кромешный мрак. Она теряла сознание. А потом, словно всего предыдущего было недостаточно, поток подхватил ее и ударил головой о невидимые камни. Снова и снова. И больше она ничего не чувствовала.
Al gran arroyo pasar postrero.
Она не поняла, что это значит, и теперь никогда не поймет.
…Когда Трантер, которого выбросило волной на пологий песчаный берег в устье реки, пошатываясь, встал на ноги – протрезвевший, чрезвычайно напуганный – и суетливо заспешил на безопасное место, мимо проплыло тело Сьюзен. Карабкаясь прочь, спиной к реке, он бормотал:
– Вот это да! Что на меня нашло? Боже… Господь мой Иисус… Геенна огненная! Наверное, я сошел с ума. Надо же, чуть не утонул. Пожалуй, надо переодеться в сухое. Боже, как я рад… благодарю тебя, Господи…
А тело Сьюзен река понесла дальше, во тьму моря.
Глава 27
Две недели спустя Харви Лейт спустился с холма и приблизился к Санта-Крусу. Был полдень. Ветер утих, ярко светило солнце, земля источала пар под сияющим небом. Буря давно миновала и была позабыта.
Путник вошел в город, обогнул рынок, пересек центральную площадь и выбрался на берег. Шел он быстро, не оглядываясь по сторонам. Миновав таможенное ограждение, ступил в транспортную контору, приблизился к окошку с надписью «Справочное бюро» и обратился к клерку.
Сидящий за окошком темнокожий юноша с лихими бакенбардами и прилизанными волосами удивленно воззрился на Харви, потом пожал плечами с презрительным безразличием:
– Боюсь, сеньору не повезло. Разумеется, очень не повезло. Второе судно уплыло вчера.
– А когда следующее? – тотчас спросил Харви.
Прилизанный слегка приподнял уголки губ:
– Не раньше чем через десять дней, сеньор.
Наступила тишина. Лицо Харви было непроницаемым.
– Спасибо, – проронил он, развернулся, чувствуя спиной цепкий любопытный взгляд, и вышел из грязной конторы под обжигающее сияние желтого солнца.
Очень медленно Харви двинулся обратно, снова пересек площадь. Остановился у кафе, заметив собственное отражение в зеркале. Он едва себя узнал. Небритое лицо было лицом незнакомца, один ботинок лопнул поперек мыска, от позорного костюма, порванного на коленях и заляпанного грязью, отказался бы и бродяга. «Боже, – подумал Харви, глядя в собственные запавшие глаза, – ну и вид у меня».
Он отошел от кафе, направляясь к скамейкам на площади. Ветерок гнал бумажный мусор у него под ногами, на мостовой валялась гнилая дынная корка, усиженная блестящими синими мухами. Выброшенная кем-то… покинутая… как он сам.
Харви сел на скамейку. Что же, по крайней мере, теперь он мог спокойно сидеть. В ту бурную ночь (прошло несколько дней или, может быть, лет?), когда Сьюзен покинула его, чтобы добраться до дома Роджерса, он был не способен даже на это. Нет! Некая сила подбрасывала его, в груди бурлило мучительное беспокойство, заставлявшее его мерить шагами опустевшую комнату, в то время как по небу прокатывался гром и насекомые суетливо сновали по сухим доскам.
Как мог он усидеть неподвижно?! Мысли разбегались, разум корчился и изгибался, как кедры под ураганом. Он не мог оставаться в доме. Не мог дожидаться возвращения Коркорана. Не мог поговорить с маркизой. Как в тумане, спустился в холл, пересек сад и вышел на тропу, ведущую в горы. Он сам не сознавал, куда идет. На фоне темнеющего неба смутно вырисовывался Пик, казалось, молчаливо призывая к себе. У Харви возникло странное чувство, что подъем на эту устремленную в небо вершину принесет ему покой – о, неизмеримый, вековечный покой. Там, высоко над мелкой землей и крохотным берегом моря, окруженный облаками и редкими всеведущими ветрами, он приникнет к ступеньке лестницы на небеса и навсегда убаюкает себя в величественной безмятежности. Пока он поднимался, не отрывая взгляда от великолепного гребня, его посетил проблеск откровения. Видение, которое невозможно пересказать словами.
Он поднимался выше и выше. Сойдя с вьючной тропы, по которой брел. Не обращая никакого внимания на дождь. Убеждаясь все больше, что он должен, должен достичь этой отдаленной вершины. Голые склоны, покрытые известковыми слепками растений и ядовитыми кустами. Он миновал их все. Почва цвета выгоревшей охры, овраги, засыпанные нанесенным песком. На уступах скалы росли чахлые виноградные лозы и дикие смоковницы – перепутавшиеся, неразделимые, как мысли в его голове. Следом – террасы, уровень за уровнем, засыпанные раскрошенной пемзой. Он пробивался, как безумный, к Пику, дальше и дальше. Опускалась темнота, дождь и ветер усиливались, гром обрушивался на холмы. Спотыкаясь, Харви шел вперед по тропе между горками вулканического пепла, навевающими чувство опустошенности. А потом он добрался до пещер. Они уходили глубоко в скалу, вход в каждую обозначался островками, усаженными кукурузой, которая выросла на вулканическом пепле.
Лай собак… лица, выглядывающие из этих крохотных нор в скале. Лица, смотревшие на него. Обитатели пещер. К нему рванулись неотчетливые фигуры – низкорослые, хилые люди, – окружили его, что-то крича на непонятном языке. Они помешали путнику идти дальше. Тараторя, показывая руками на небо, затолкали его в безопасную пещеру.
Пещеры Эль-Тельде – теплые, сухие, тускло освещенные красными угольками. Там Харви пролежал всю ночь, пока вокруг Пика бесновалась буря.
Он мог бы уйти на следующее утро. Но остался. Разум его немного успокоился, тело смирилось со странным изнеможением. Они были дружелюбны, эти маленькие люди, навязавшие ему свое незатейливое гостеприимство. Они дали ему еду – gofio – кашу из кукурузы, которую вырастили сами. Когда взошло солнце, дети выбрались из пещер и запрыгали по камням. Почти голые, крохотные и пугливые, как белки. Сидя на разогретом солнцем уступе, Харви наблюдал, как они играют. Преодолев первоначальную недоверчивость, они катались и кувыркались у его ног, взбирались ему на колени. Странный опыт. И так недалеко от гребня Пика… Не улыбаясь, но и не отталкивая их цепляющиеся ручонки, он позволил голым малышам играть с ним.
День и ночь. Каждую ночь он говорил себе: «Завтра я уйду». Но оставался. Зачем ему уходить? Куда он мог податься? Лучше, гораздо лучше отсидеться среди скал. В нем теперь никто не нуждался, никто его не ждал. Скоро Мэри увезут из Санта-Круса, как увезли из Лос-Сиснеса. Он спустится в город только после ее отъезда.
Сегодня… да, сегодня. Он тихо вздохнул, осознав, что сидит на скамейке в Санта-Крусе, один. И ни единого судна в ближайшие десять дней.
Над его головой раскачивались листья пальмы. Брызгала вода в фонтане. Маленькие серебристые рыбки плавали в мраморной чаше у ног Харви. Время от времени он ловил на себе взгляды прохожих. Мимо проковылял старик – грязный, запущенный, – прося подаяния, торгуя лотерейными билетами. По Лейту он мазнул презрительным взглядом, не потрудившись даже предложить билет. Странно, но это доставило Харви некоторое удовлетворение – обнаружить, что он не удостаивается чужого внимания, остается неузнаваемым.
И тут на скамейку упала тень, покачнулась, приблизилась. Раздался вскрик, кто-то хлопнул Харви по плечу. Вздрогнув, он поднял глаза. Это был Коркоран.
Да, Коркоран – сдвинутая на затылок шляпа, расставленные ноги, развязный вид, непобедимая ухмылка. Но уголки губ подозрительно подергивались. А последовавший смешок до странного напоминал всхлип.
– Это ты… – произнес он дрогнувшим голосом. – В самом деле ты. А я-то ищу тебя повсюду вот уже который день… Едва узнал. Я думал, ты… – Его улыбка угасла. Он осекся, едва не плача. – Чесслово, дружище, – продолжил он, запинаясь, – я ужасно рад тебя видеть.