Молчание. Потом она прошептала:
– Я знала это давным-давно. Я не принадлежу никому, кроме тебя. Но что мне делать? Я не вольна поступать так, как мне хочется. Я не могу… о, я не могу причинить боль Майклу.
– А будет ли ему так уж больно?
– Не знаю. В голове сумятица. Думаю, Майкл не поймет. Просто рассмеется. Нет никакого смысла пытаться ему объяснить. Ты сам в этом убедился. Мне придется уйти… просто уйти, не сказав ни слова. И что это будет значить – трусливо сдаться или проявить храбрость? Я размышляла об этом, пока в голове не начался полный сумбур. Я говорила тебе на судне, как мне претит все грязное и мерзкое. – Ее голос сорвался, но она заставила себя продолжить. – Женщины, которые заводят любовников… Интрижки, которые вспыхивают и угасают. Это уродливо, это приводит меня в ужас. Я пыталась создать себе идеал, что-то вроде принципов. Я пыталась жить в соответствии с ними. Но теперь все мои принципы перевернулись с ног на голову. Я не могу отличить добро от зла. И все это время меня преследует одна мысль: как я буду жить без тебя? – Ее голос задрожал и стих.
В комнате повисло молчание.
Харви взял Мэри за руку и прошептал:
– Твои принципы не перевернулись, Мэри. В тебе нет ничего, кроме добра. Я люблю тебя.
Она подняла голову, взглянула на него темными, широко распахнутыми глазами:
– А я люблю тебя.
Дверь открылась, вошел Филдинг, держа в руке кий. Остановился и уставился на пару. Кашлянул, потом улыбнулся:
– Вы, двое, пойдемте играть. Элисса решила, что предпочитает пул. А в него веселее играть вчетвером.
Наступила мертвая тишина. Краска бросилась в лицо Харви, потом он побледнел и стал выглядеть таким же изможденным, как прежде.
Филдинг сказал, не переставая улыбаться:
– Простите, что помешал, и все такое. Наверное, вам не до игры. Если пожелаете, приходите, когда… когда закончите.
Мэри опустила глаза, поникла всем телом. Придерживаясь рукой за каминную полку, произнесла невесомым, странным голосом:
– Я устала, Майкл. Наверное, пойду прилягу.
Он мгновенно рванулся вперед:
– Ох, ну и ну! Ох, мне чертовски жаль, правда. Это же твой первый вечер, который ты решилась провести с нами. Напрочь забыл, экий я болван! Давай я позвоню. Позволь мне сделать хоть что-нибудь.
Она отстранилась от камина и, не поднимая глаз, медленно пошла к двери.
– Все хорошо. – Тот же странный, невесомый голос. – Но, думаю, мне пора… если не возражаешь.
– Конечно-конечно. Разумеется.
Майкл виновато взял ее за руку. Он был тронут… пусть его повесят, если он не был тронут. Он должен проводить ее до спальни. Ступеньки, вы же понимаете… ох, какой же он все-таки негодяй, что забыл о жене.
Рука об руку они вышли из комнаты. Харви надолго застыл, глядя на закрытую дверь. Он был словно парализован. Если бы только он мог что-то сделать, если бы только мог драться, как подрался с Карром. Ему хотелось схватить что-нибудь, ударить об пол, разбить. Но что можно противопоставить спокойствию такого человека, как Филдинг? Он видел с сокрушительным унынием, что не в силах сделать ничего. Дрожь пробежала по его телу. Это невыносимо. Нет, он не в состоянии больше терпеть. Ему пора убираться. Куда-нибудь, куда угодно. Он бросился к французскому окну, раздернул шторы, распахнул створки и вышел. Пересек усыпанный росой газон. Прохладный воздух не мог остудить его лоб. Его преследовало воспоминание о лице Мэри, оно вставало перед ним в туманной темноте. Он добрался до парка, пошел по буковой аллее. Дом нависал позади, как огромный распластавшийся зверь.
Он должен сбежать отсюда. Поместье смыкалось вокруг него, душило. Он словно прокладывал путь сквозь вату, она забивалась в рот, уши, глаза. Но наконец он вырвался, миновал живую изгородь, выбрался на открытую дорогу. Он шел и шел, шагал размашисто, опустив голову, покачиваясь, как безумец. Внезапно услышал паровозный свисток. Подняв голову, разглядел алое сияние – поезд приближался к станции. Харви рванулся и побежал, промчался мимо кондуктора, объявлявшего отправление на Лондон. Поезд тронулся. Харви запрыгнул в вагон, забился в угол купе. И там, застывший, молчаливый, просидел всю дорогу, пока состав несся сквозь ночной мрак.
Глава 30
Последний потухший уголек выпал из каминной топки со стуком, словно подчеркивавшим тишину комнаты – неопрятной, невзрачной гостиной в квартире Лейта. Исмей, погрузившийся в кресло и задравший ноги на каминную решетку, с вызовом прочистил горло. Он хотел заговорить, но словно боялся нарушить молчание. Украдкой взглянул на Харви, сидевшего напротив под желтоватым круглым плафоном, который беспристрастно освещал тяжелую неказистую мебель, монументальную декоративную панель над камином, покрытый пылью рабочий стол в углу, опущенные жалюзи, три грубые чашки (пустые и липкие) на потрепанной претенциозной скатерти («купите, мадам, художественная вещь, дам скидку»).
Был вечер четверга, последовавшего за уходом Харви из Бакдена. Снаружи, на Винсент-стрит, сырой мартовский туман поднимался от реки, приглушая шум дорожного движения, казавшийся далеким и слабым, поскольку время было позднее. И в самом деле, маленькие синие часы на каминной полке торопливо, с металлическим звоном пробили десять. Тишина была нарушена, и это дало Исмею шанс заговорить.
– Ну и ну! – воскликнул он под прикрытием эха. – Ты сегодня на редкость словоохотлив.
– Вот как?
– Ты не рассказал мне и половины, дружище. И половины.
– Вот как?
Исмей нетерпеливо пошевелился:
– Не отрицаю, ты пережил странное приключение, чертовски странное.
– Да.
Исмей издал короткий смешок:
– Впрочем, мне бы и голову не пришло, что ты можешь стать жертвой… скажем так, подобных фантазий.
– Вот как?
– Конечно! Ты всегда называл вещи своими именами, разве нет? Постоянно держал наготове увесистый кирпич науки, чтобы занести его над милыми стеклянными иллюзиями жизни, по твоему собственному выражению.
Харви долгое время молчал. Потом сказал безучастным тоном:
– У меня не осталось никаких кирпичей. – Последовала странная пауза. Затем, медленно подняв голову, он добавил: – Говорю тебе, Исмей, я познал нечто новое, что вышибло из меня хладнокровный рационализм. Под небом происходит много такого, что мне и не снилось. Необъяснимого, не поддающегося проверке разумом. О, мы думаем, что так много знаем, а на самом деле не знаем ничего. Ничего. Ничего. Ничего.
Исмей выпрямился:
– Да ладно тебе, дружище. Ты серьезно? Я не понимаю…
– Да! – яростно взорвался Харви. – Ты не понимаешь. И я не понимаю. Но боже мой, тут есть о чем подумать.
Наступила мертвая тишина. Исмей хотел было заговорить, но не стал. Искоса взглянул на Харви, отвел глаза. Потом неопределенно пожал плечами. Он не собирался настаивать на развитии этой темы, черт возьми, не собирался. Ко всей такой невнятной галиматье он относился прагматично. Покажите ему острый аппендицит – уж с ним-то он разберется. Но это? К тому же в конечном счете какое это имеет значение? Главное, Харви вернулся, невредимый и в отличной форме, готовый, явно готовый начать все сначала. План сработал. Исмей говорил, что он сработает. И разве он ошибся? Не доверяя негодным каминным часам, гость достал собственные, взглянул на циферблат и захлопнул их с аккуратным щелчком.
– И о чем, дьявол тебя забери, – поинтересовался он с внезапной веселостью, – о чем ты думаешь сейчас?
– Думаю, что изрек бы в такой ситуации Коркоран, – медленно проговорил Харви. – Наверняка что-нибудь жизнеутверждающее. – Он процитировал: – «Позволь мне удалиться от всего, не сокрушаясь, но напевая, подобно лебедю». Это Платон, Исмей. – Он странно улыбнулся. – Великий малый был этот Платон. Почитайте, молодой человек, если найдете минутку.
– Какое, к чертям собачьим, «удалиться»? – воскликнул Исмей. – Никуда ты не удалишься, сам знаешь. Ты стал другим человеком благодаря мне. И вот-вот подтвердишь мои слова. – Он встал, подхватил со стула пальто, уютно в него закутался, затем вытащил из кармана желтые перчатки. Взял зонт и шляпу. Помедлил. – Кстати говоря, – добавил он довольно напыщенно (самое вкусное он оставил напоследок и приготовился выложить сейчас), – в Сентрал-Метрополитен открылась вакансия. – Снова помедлил. – Я подумал, тебе будет интересно узнать. Подумал, не потрудишься ли ты подать заявку на эту вакансию.
Харви поднял глаза. Помолчал.
– Ты имеешь в виду новое учреждение на Тьюк-стрит? Меня никогда… никогда туда не примут.
Исмей разглядывал свои ногти с чрезвычайно небрежным видом, какой напускал на себя в тех случаях, когда заходила речь о важных материях.
– Я бы на твоем месте попытался.
Харви печально улыбнулся:
– По-прежнему наводишь порядок во Вселенной, Исмей?
– По крайней мере, на большом ее участке.
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, возможно, нам удастся тебя протолкнуть. Я не пустил дело на самотек. На прошлой неделе дважды побеседовал с Крейгом. Это тебе, наверное, понятно? На самом деле они в тебе заинтересованы. – Забыв о ногтях, он воскликнул с мальчишеским энтузиазмом: – Это великолепный шанс вернуться, дружище! Новое место, вполне приличные коллеги и самая современная лаборатория в Лондоне. Все возможности для твоей работы… – Он сделал паузу. – Ты согласишься?
Молчание в гостиной пульсировало почти осязаемо.
Харви, казалось, мысленно вернулся откуда-то издалека. Работа! Конечно, он хотел работать. Вдруг блеснул луч надежды. Харви вынырнул из глубокой меланхолии, и все его таланты вдруг сосредоточились на яркой точке в дальней перспективе Прошлое осталось в прошлом. А теперь да – пришло время подумать о будущем.
– Да, – ответил он наконец. – Соглашусь.
Исмей нахлобучил на голову шляпу.
– Я так и знал! – вскричал он. – Как только доберусь до дома, позвоню Крейгу. – Улыбка осветила его лицо. У двери он обернулся, вскинул на плечо зонт. – Ты им покажешь, Харви. Они там в «Виктории» будут локти кусать. Я говорил, что ты им всем покажешь. И рано или поздно так и произойдет.