Осень была долгой и солнечной, после начала войны погода стояла на редкость хорошая, но затем резко похолодало. Выяснилось, что мое хлопчатобумажное медицинское платье недостаточно теплое, зато у нас имелись форменные плащи на ярко-красной подкладке: по крайней мере, цвет создавал неожиданно согревающий эффект. В это время немецкие войска были сосредоточены вдоль линии Зигфрида[29] – укрепления противника, породившего множество карикатур и забавных музыкальных куплетов.
Внезапно красавцы-аэростаты, к которым мы так привыкли, исчезли. Небо над Челси опустело. Исчезновение породило массу слухов. Затем, в начале ноября, аэростаты вернулись, только теперь они были грязно-зелеными. Огромные шары выглядели всё так же величественно, однако их облик не шел ни в какое сравнение с прежними серебристыми великанами. Управлять ими было не так-то просто. Наша Блоссом, припаркованная на Бертон-Корт, частенько парила в вертикальном положении, а ее торчащие в стороны хвостовые лопасти напоминали слоновьи уши.
День Гая Фокса[30] прошел тихо, из-за режима светомаскировки фейерверки были запрещены. Я сочувствовала детям, которые привыкли к яркому празднеству, но некоторым ребятишкам повезло – дома они утешались бенгальскими огнями. Тем же, кто непременно желал развести костер на улице, пришлось делать это до наступления темноты. Зато к обычным обязанностям дежурных наблюдателей в тот вечер прибавилась дополнительная забота – гасить угли.
Я продолжала учиться на курсах медсестер, поэтому всем, кто оказывался у меня в доме, приходилось изображать раненых, чтобы я могла лишний раз попрактиковаться. С этой же целью мы иногда собирались с волонтерами из других групп. На курсах диспетчеров нас обучали не только принимать вызов, но и определять точное место, откуда он поступает.
Несколько моих индийских друзей вернулись к себе на родину. Они торопились покинуть Англию, поскольку опасались, что в дальнейшем уехать будет намного сложнее. Жизнь все больше напоминала пересыльный лагерь: у меня в доме то и дело появлялись самые неожиданные люди, они просились на ночлег, чтобы на следующее утро снова двинуться в путь. Некоторые знали, куда направляются, но чаще конечная точка маршрута оставалось неизвестной. Гитлер выступал с какими-то зловещими намеками по поводу дальнейшей судьбы Норвегии, Дании и Бельгии. «Малые нации, – заявлял фюрер, – должны приспосабливаться к своим более крупным и более могущественным соседям, по крайней мере в экономической сфере». Далее следовала обычная болтовня о «Лебенсраум» – жизненном пространстве. Среди волонтеров фраза стала привычной шуткой: когда в перевязочную набивалось слишком много народу, мы просили друг друга «предоставить жизненное пространство».
Рождественские дни прошли в тишине. Многие дети снова были с родителями – тысячи вернулись из эвакуации, поскольку авианалетов, которых все так боялись, не случилось. У нас в больнице нарядили елку, во многих службах гражданской обороны прошли праздничные вечеринки. Король выступил по радио из Сандрингемского дворца в Норфолке. Сначала он обратился к детям, которые все еще находились вдали от дома. Меня всегда поражало, с какой настойчивостью король Георг пытается справиться со своей речевой проблемой, мешавшей ему свободно говорить на публике. Поскольку мой отец тоже страдал заиканием, я очень хорошо представляла, каких усилий это требует. Финальные слова его выступления мало походили на официальную речь монарха, простота и искренность, с которой они были произнесены, не оставляли сомнений в подлинной вере говорящего: «Пусть строки стихотворения станут для нас поддержкой: „И я сказал тому, кто стоял при дверях года: «Дай же мне свет, чтобы я мог спокойно войти в Неизвестность». И тот ответил: «Ступай во тьму, только положи руку свою в Руку Господа. Для тебя это будет лучше, чем свет, и надежнее, чем проторенная дорога»”»[31].
И по сей день я слышу голос короля Георга, цитирующего эти строки. Они значили для меня гораздо больше, чем все проповеди, прозвучавшие с церковных кафедр.
Глава пятая
К весне напряжение только усилилось, поскольку ситуация на фронтах становилась все более тревожной. Челси изменился до неузнаваемости. Бомбоубежища достроили, теперь они были повсюду. Темные шторы на окнах – требование светомаскировки – придавали району особенно печальный вид, который дополняли качающиеся в небе аэростаты, лежащие штабелями мешки с песком, траншеи с колючей проволокой и люди в военной форме. Но больше всего поражал вид перекопанных грядками аккуратных лужаек Королевского госпиталя: как и остальные газоны в центре города, они по указу правительства превратились в огороды. Окидывая взглядом Ройял-авеню с появившимися на ней постами дежурных и непременными пирамидами из мешков, я часто думала, что сказал бы Карл II, если бы увидел, во что превратилась дорога, специально проложенная от королевского дворца к дому его фаворитки Нелл Гвин.
«Убежища Андерсона», к которым многие поначалу отнеслись довольно скептически, как и к противогазам, выданным в период мюнхенской паники, нынче стали неотъемлемой частью садового ландшафта. Их железные крыши, надежно присыпанные землей, также превращались в грядки; осенью некоторые горожане вырастили отличный урожай кабачков, а по весне засеяли крыши редисом, морковью и салатом, хотя кое-кто отдал предпочтение красивым плетистым розам. Мы с Кэтлин обдумывали, какие растения выбрать для огородика, который разбили на плоской крыше нашего дома № 33 по Чейн-Плейс. Нам советовали остановиться на кресс-салате, горчице и латуке. В ящиках на подоконнике у нас взошли чудесные томаты, и мы решили высадить их в почву. В стране начались проблемы с продовольствием, так что собственные овощи не помешали бы. Все старались обзавестись велосипедами. Мы прикрепляли к ним большие корзины для покупок и использовали как основное средство передвижения.
Несмотря на политику нейтралитета, заявленную правительствами Швеции, Норвегии, Дании и Голландии, торпедные атаки Германии на корабли этих стран не предвещали ничего хорошего. И все же для нас стало настоящим потрясением известие, пришедшее ранним утром 9 апреля: на рассвете механизированные колонны немецких войск пересекли границу земли Шлезвиг-Гольштейн возле города Фленсбург и в течение нескольких часов оккупировали Данию, не встретив на своем пути серьезного сопротивления. Одновременно была произведена высадка с моря в районе Копенгагена, Нюборга и в других местах. К 8 утра Копенгаген, прекрасный мирный город Ханса Андерсена, где я так часто гуляла и делала наброски на набережной, возле знаменитой Русалочки, оказался в руках нацистов. Норвегия отвергла ультиматум Германии, решив сопротивляться, и в то же утро 9 апреля части вермахта высадилась в Бергене, Ставангере, Тронхейме и Нарвике. Король и правительство переместились в Хамар – город неподалеку от границы со Швецией, и через несколько часов Осло был занят войсками Гитлера. Первым делом немцы захватили столичную радиостанцию.
Услышав новость, я тут же поспешила к Асте Ланге. Моя приятельница была в гневе и ужасе. По Би-би-си передавали сообщение: правительство заявило, что Великобритания готова принять в своих портах норвежские и датские корабли и оказать им всяческую поддержку.
Пока мы слушали радио, Пер Гюнт с грустным видом сидел у ног своей хозяйки. Видя, в каком она состоянии, верный пес тоже чувствовал себя несчастным. Я же понятия не имела, что сказать подруге, чья страна подверглась такому варварскому насилию и, судя по всему, готова разделить судьбу Польши, Дании и Финляндии. Если бы такое случилось с Англией? Каким образом Аста могла бы утешить меня? Но сама Аста, как и многие ее земляки, была решительной и жесткой. «Мы будем сражаться! – заявила она. – Им не удастся сломить нас так же легко, как они сломили датчан».
И она оказалась права. Норвежцы отчаянно сопротивлялись, чиня всевозможные препятствия на пути захватчиков, которые подтягивали все новые и новые части, пытаясь сокрушить маленькую отважную страну. Пятнадцатого апреля британские войска были переброшены на помощь Норвегии.
В мае 1940 «Странная война», как мы называли этот долгий и неестественно спокойный период, когда, вопреки формальному вступлению Великобритании в войну, никаких реальных боевых действий не происходило, закончилась событием, потрясшим страну: недовольство тори лидером своей партии вылилось в отставку Невилла Чемберлена. Все только и обсуждали что бунт консерваторов. Беспрецедентное свержение премьер-министра серьезно пошатнуло представление британцев о лояльности. Однако по большому счету это событие стало выражением всеобщего недовольства бездействием власти перед лицом растущей опасности.
Тринадцатого мая новый премьер посетил палату общин. В отличие от своего предшественника, проповедавшего «бескровную» войну, он придерживался совершенно иных взглядов. В период «Странной войны» политика правительства часто приводила нас в замешательство. Новый лидер не оставил места сомнениям – Уинстон Черчилль точно знал, по какому пути пойдет Британия. «Мне нечего вам предложить, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота», – заявил он. Это обещание больше походило на общепринятое представление о войне, напоминая лекции, которые читал нам на курсах медсестер доктор, в избытке повидавший в Испании и то и другое. «Вы спрашиваете, каков наш курс? Я отвечу: вести войну на море, на земле и в воздухе со всей нашей силой и мощью».
Нашлись те, кого резкое заявление Черчилля привело в ужас. Среди них оказались не только сторонники ушедшего в отставку Чемберлена, которых все еще было немало, но также представители коммунистов и английские фашисты. Среди моих знакомых художников было несколько пацифистов. Понятно, что для художника сама идея насилия отвратительна вдвойне. Однако большинство испытывали чувство омерзения, наблюдая за тем, как полчища нацистов маршируют по Европе, и одновременно тревогу за будущее нашей страны. Поэтому четкое и ясное заявление нового лидера принесло нам желанное облегчение после долгого периода неопределенности и напряженного ожидания. «Вы спросите, какова наша цель? – сказал в той же речи Уинстон Черчилль. – Я отвечу одним словом: ПОБЕДА».