Голос человека, взявшего на себя руководство страной, звучал настолько твердо и уверенно, что всех нас охватил небывалый энтузиазм.
«Кровь, пот, слезы и тяжкий труд» – слова сами собой притягивали внимание, апеллируя к чувствам слушателей. В дальнейшем фразу употребляли постоянно и на все лады – в шутку, с саркастической усмешкой, а кто-то – с мрачной серьезностью. Но одно-единственное слово «ПОБЕДА» давало людям простую и ясную цель и рождало надежду. Именно на такой эффект и рассчитывал наш гениальный лидер.
Дженни вечно твердила, что в Голландии полно нацистов. Но это плохо вязалось с моим представлением о стране, где я прожила почти два с половиной года, и ее жителях – добрых и терпеливых людях. Десятого мая нас ждало новое потрясение, на этот раз еще более сильное, поскольку теперь стало ясно – война вплотную приблизилась к порогу нашего дома: немцы без всякого предупреждения нанесли воздушный и наземный удар по Нидерландам, Люксембургу и Бельгии, а также по городам Франции. Бельгийские и голландские войска оказали ожесточенное сопротивление, и в то же время правительства этих стран обратились к Великобритании с просьбой о помощи.
Следующие несколько дней были сплошным кошмаром. Мы слушали военные сводки по Би-би-си, в которых сообщалось о страданиях невинных граждан. Роттердам – цветущий город, где я писала портреты голландских детей и где у меня до сих пор оставалось немало друзей, – подвергся массированным бомбардировкам, продолжавшимся круглосуточно; кульминацией стало 14 мая – день, когда он был практически стерт с лица земли.
Сидеть возле радиоприемника у себя в мастерской, смотреть на Темзу, невозмутимо несущую свои воды, и слушать новости о варварских авианалетах – все это казалось какой-то фантасмагорией. Роттердам, Гаага, Амстердам, Лейден – такие знакомые названия, тихие уютные городки с их сонной атмосферой, мирными пейзажами и плоскими крышами средневековых зданий – отныне они находятся под пятой нацистов! Это было настолько ужасно, что походило на ночной кошмар, от которого мы вот-вот должны проснуться. Но никакого пробуждения не наступало, точнее, мы просыпались, чтобы услышать еще более страшные вести: выступление по радио генерала Винкельмана[32], заявившего, что война – он не использовал слово «вторжение» – закончилась полной капитуляцией Голландии. К тому моменту королева Вильгельмина с дочерью Юлианой, принцем Бернхардом и двумя юными принцессами уже покинули страну и прибыли в Англию. Вскоре за ними последовал и кабинет министров. Беженцы из Европы прибывали и прибывали на всевозможных судах, рыболовных траулерах, катерах, небольших рыбацких лодках и любых доступных плавсредствах. Во всех портах – голландских и бельгийских – их безжалостно бомбили и обстреливали из артиллерийских орудий.
В Челси начали готовиться к приему беженцев, хлынувших в страну из Нидерландов. У нас уже жили чешские, австрийские и немецкие беженцы, но многие горожане предпочли эвакуироваться из Лондона в сельскую местность, поэтому сотни квартир и домов пустовали. Я услышала, что срочно требуются переводчики, и отправилась в мэрию предложить свои услуги. Однако очаровательная барышня, записывающая сведения о волонтерах, сказала, что мой фламандский – язык, который я указала как один из возможных, – бесполезен, им нужен бельгийский!
Однако же, несмотря на заявление регистратора, на следующий день мне позвонили из Уайтхолла и спросили, смогу ли я в ближайшее время приступить к работе – предстояло переводить с голландского и фламандского (оба языка похожи, но на последнем говорят в Бельгии). Однако сначала пришлось собрать массу всяких разрешений и допусков, а также пройти собеседование. При этом никому не пришло в голову выяснить, насколько хорошо я знаю язык! Мои слова принимались на веру. Всё, в чем они действительно желали убедиться, – мое стопроцентное британское происхождение.
На основании Закона о защите Королевства Дувр[33] был объявлен закрытой зоной. Отныне район представлял собой мрачное пространство, обнесенное колючей проволокой, совершенно не похожее на то приветливое место, так хорошо известное многим путешественникам и любимое британцами: солнечный берег, сияющие белизной меловые холмы, поднимающиеся над морем утесы и замок – столь близкий сердцу каждого англичанина символ дома. Поездка в Дувр вместе с отрядом Женской добровольческой службы стала для меня чем-то вроде откровения: на протяжении всего пути мы не встретили ни одного дорожного указателя или таблички с названием поселения – тщательность, с которой они были убраны, поражала воображение. Однако погода стояла прекрасная, после угрюмых лондонских улиц путешествие по сельским просторам казалось приятным разнообразием. Но сам Дувр выглядел чужим и суровым, особенно когда на въезде в город нас попросили сдать документы и выдали пропуска.
Женская добровольческая служба и Красный Крест уже были на месте и делали свое дело. Когда беженцы приставали к берегу на моторках и рыбацких лодках – грязные, усталые и напуганные, не зная, какой прием их ждет, – их встречали эти потрясающие женщины, помогали пройти полицейский досмотр, таможню и справиться с остальной бюрократической волокитой – печальной приметой военного времени. Я хорошо помнила длинные таможенные ангары: в прошлом мне частенько приходилось стоять здесь в очереди, дожидаясь дотошного пограничного досмотра. Сейчас в них развернулись временные пункты приема беженцев: людей немедленно поили горячим чаем, предоставляли теплую одежду и одеяла, а тем, кто приезжал слишком поздно, чтобы в тот же день продолжить путь, давали возможность переночевать. Мы работали сутками напролет, переживать или предаваться отчаянию было некогда: беженцы шли сплошным потоком, каждая новая партия – новая проблема, которую необходимо решить, прежде чем людей можно будет отправить в наспех сооруженные для них общежития.
До сих пор мне приходилось видеть беженцев лишь издали – в Китае на вокзалах и в вагонах поездов. Но теперь мы стали непосредственными свидетелями человеческих страданий и боли, и эту реальность невозможно было игнорировать – война открыто показала нам свой лик, предупреждая всех нас о своем приближении.
«Что с нами сделают? Где мы будем жить? Мы останемся в Лондоне? А у вас бывают воздушные налеты? Как нам жить без денег?» И непрекращающийся вопль тоски по тем, с кем разлучила судьба. Почти в каждой семье кто-то из ее членов потерялся в пути. Многие не хотели покидать порт в надежде, что отставшие найдутся на судах, которые постоянно прибывали в Дувр. В основном на борту были женщины, дети, пожилые мужчины либо мужчины, непригодные к военной службе. Молодых призвали в армию, жены и матери понятия не имели, где сейчас находятся их мужья и сыновья. Обезумев от ужаса перед немецкими полчищами, которые надвигались, словно безжалостная слепая сила, сметающая все на своем пути, женщины бежали в порты и умоляли взять их на борт любой посудины, способной передвигаться по воде. «Как вам повезло, что у вас есть море! – говорили они. – У нас не было никакой преграды, которая могла бы остановить фашистов». Всю дорогу беженцев укачивало, они мерзли, тряслись от страха, скорчившись на дне лодки, когда над головой проносились вражеские самолеты. «Очень много судов затонуло, – рассказывали они. – Тысячи и тысячи людей остались на той стороне, потому что в лодках больше не было мест».
Гнев – чувство, всецело завладевшее мною, – жгучая ярость. Я проклинала немцев на их языке и на своем. Но какой смысл в этих проклятиях, кроме возможности выплеснуть бушующие внутри эмоции? В одной семье была маленькая сирота – Агнесса, жертва Гражданской войны в Испании. Девочку удочерила французская пара, и вот теперь малышка снова, второй раз за свою короткую жизнь, лишилась родины. Были в то время люди, которых нацистский режим не коснулся напрямую, и потому они не испытывали ненависти к фашистам. Но были и другие, охваченные горем за судьбу своей страны; с посеревшими лицами и плотно сжатыми губами, они молча принимали страдания.
Теперь и у нас в Челси хлопот прибавилось. Беженцы направлялись в Лондон, их всех нужно было принять и обустроить. Колледж Святого Марка превратили в пересылочный пункт. Оттуда нуждающихся во врачебной помощи отправляли в Чейн-госпиталь – бывшую детскую больницу на набережной Темзы, где в настоящий момент разместился пункт первой медицинской помощи, которым заведовала Аделаида Лаббок. Большинство беженцев страдали от пережитого шока, психического и физического истощения, а также от ран и болезней. Однажды меня попросили явиться туда в качестве переводчика. Выяснилось, что мне предстоит работать с пациентом доктора Элис Пеннелл. Сестру Элис – знаменитую Корнелию Сорбаджи, королевского адвоката – я прекрасно знала: мы познакомились и подружились в Бомбее. Сестры принадлежали к небольшой этнической группе «парсы», выходцам из Ирана. Как и ее сестра, доктор Элис была выдающимся человеком, общение с ней доставляло огромное удовольствие. Она носила красивые сари, обладала восхитительным чувством юмора, острым умом и широким кругозором, обогащенным путешествиями и научными занятиями.
В том же госпитале я встретила еще одну мою знакомую из Индии, леди Бентхолл, с ней последний раз мы виделись в Калькутте. Она занималась оформлением документов для беженцев, у нее имелся даже свой небольшой офис в больничной администрации. Сын Рут Бентхолл, Майкл, – с ним мы тоже подружились в Индии – был танцором балета, но сейчас собирался в армию. Необходимость идти на фронт ничуть не смущала его, единственное, о чем беспокоился Майкл, – не повредит ли его ногам долгое ношение солдатских сапог. Ноги артиста балета – подлинное сокровище, и к ним следует относиться с должным вниманием. Рут, маленькая и хрупкая на вид, на удивление эффективно справлялась с работой. Казалось, эту женщину ничто не может смутить или вывести из себя. Я завидовала ее спокойной уверенности и хладнокровию, с которым она решала порой непростые задачи, связанные с огромным наплывом беженцев. Рут не пасовала ни перед чем, она просто шла вперед и добивалась результата. Странно было вспоминать Калькутту с блестящими вечеринками, балами, скачками и нескончаемым водоворотом светских развлечений. Какими невообразимо далекими казались нам эти дни теперь, когда мы сидели в офисе Рут посреди переполненной лондонской больницы. Словно минули годы и прежний мир бесследно исчез вместе с его беззаботными радостями. А еще я узнала, что именно Рут Бентхолл попросила направить меня в госпиталь в качестве переводчика, она сама обращалась к командиру моего подразделения медицинской службы.