Укусы прошли благодаря лосьону доктора Пеннелл, клопы исчезли благодаря дезинфицирующему раствору, которым обработали помещения. Беженцы вернулись и выдвинули единогласное требование – переселить их в другой дом: «Уж мы-то наверняка знаем – если клопы появились, от них не избавиться никакими средствами, а дезинфицирующие растворы не внушают доверия». Мэрия ответила, что это невозможно и, поскольку в данный момент клопов в доме нет, люди должны оставаться на месте. Беженцам пришлось смириться, но их мнение о легендарной британской аккуратности было сильно подорвано.
Сюзанну происшествие с клопами расстроило и позабавило одновременно. У меня вошло в привычку регулярно навещать Фицджеральдов в Королевском госпитале. И всякий раз я заставала Сюзанну за хлопотами по хозяйству. Когда у Мориса выдавалось свободное время, он водил меня по старинному особняку, показывая что-нибудь необычное или указывая на детали, которых я прежде не замечала. Мне казалось, что жить в таком чудесном месте с такой долгой историей, в доме, где полно призраков прошлого, должно быть очень приятно. Здесь я неизменно погружалась в атмосферу покоя и умиротворения, которого не находила нигде больше. А меж тем осенью на территорию Королевского госпиталя прилетели восемь осколочно-фугасных снарядов, а в ночь на 16 октября возле лазарета упали три бомбы, все три не разорвались. Пришлось объявить эвакуацию постояльцев. Конни Одс, дежурная отряда гражданской обороны, рассказывала, как ей пришлось помогать усаживать стариков в инвалидные кресла, чтобы персонал мог вывезти их из опасной зоны. Некоторые были тяжело больны, но все равно не хотели переезжать. Старые солдаты не привыкли спасаться бегством, они желали оставаться на своем посту. Но бомбы могли разорваться в любой момент, так что воякам пришлось подчиниться приказу саперов и перебраться в другую часть здания.
Один из стариков упрямился и никак не хотел садиться в инвалидное кресло. Объяснить ему что-либо было невозможно, поскольку он находился в глубокой деменции, но зато обожал детские забавы. Конни пришлось затеять игру в прятки и таким образом выманить его из комнаты. И только когда караван кресел на колесах готов был тронуться в путь, Конни вдруг сообразила, что старики так и сидят в пижамах и ночных рубашках: их в спешке подняли с постели, не дав времени одеться, чем вызвали справедливое возмущение пожилых людей!
Однажды, когда мы с Ричардом ужинали у Фицджеральдов, с неба посыпались зажигательные снаряды. Мы видели, как Морис бродит по саду, волоча за собой шланг для полива, высматривая, нет ли где возгорания. В противогазе, озаренный отблесками странного мерцающего света, он был похож на какое-то доисторическое чудовище с длинным гибким хвостом. Позади него вышагивала Элизабет, на голове у нее красовалась знаменитая французская каска Сюзанны. Наш ужин начинался в изысканной обстановке в огромной столовой за большим дубовым столом, на котором горели свечи в старинных канделябрах, а из окон открывался великолепный вид на Темзу. Но завыла сирена, и мы вынуждены были прерваться. Отложив десерт, Морис и Ричард отправились тушить зажигалки.
Мать Сюзанны была прикована болезнью к постели. Лежа среди пышных подушек в изящном кружевном чепце с бледно-лиловыми шелковыми лентами, она брала в руки четки и принималась за дело. Чем громче становилось гудение вражеских самолетов, постепенно перерастающее в оглушительный рев, к которому примешивался ужасающий свист падающих бомб, тем быстрее двигались бусины розария в хрупких пальцах пожилой женщины и тем громче звучала ее молитва «Радуйся, Мария». Во время этих ночных бдений она молилась за каждого члена семьи и всегда знала: каким бы сильным ни был налет, ее зять неизменно отправляется патрулировать территорию Королевского госпиталя.
Глава седьмая
Дженни радовалась, когда стало известно о формировании на территории Голландии движения Сопротивления. Отдельные подпольные группы всячески досаждали оккупационным властям: начиная от мелкого саботажа и демонстративного презрения к нацистам до нападений под покровом ночи на солдат и офицеров, тела которых утром вылавливали из каналов Амстердама. Одним из первых возник «Союз Нидерландов»[65]. Но его основатели не верили в освобождение страны и восстановление королевского дома Оранских. По этой причине доктор Хендрик Колейн[66], занимавший пост премьер-министра Нидерландов до лета 1939 года, покинул организацию. Я познакомилась с доктором Колейном, когда жила в Голландии и писала портрет одной из внучек премьер-министра. Помню, с каким благоговением я смотрела на картину Вермеера, висевшую в его прекрасном доме в Гааге. Сам доктор Колейн очаровал меня: его удивительная искренность и верность своим принципам внушали огромное уважение. Я также часто вспоминала мою приятельницу-англичанку, вдову известного голландского профессора, принадлежавшего к кружку университетской элиты: как-то теперь ей живется при ненавистном Зейсс-Инкварте[67] и его прихвостнях? А как относятся в других странах к моим соотечественницам, уроженкам Британии, которые вышли замуж за норвежцев, бельгийцев, немцев? Принимают ли их так же, как у нас принимают немецких жен? Сомневаюсь.
Генерал де Голль стремительно набирал силу. Он вернулся из Французской Экваториальной Африки, где реорганизовал администрацию провинции; то же было сделано и в Камеруне. Генерал выступил с резким заявлением, осуждающим правительство Виши: по его словам, граждан лишают основных прав и свобод; однако он не сомневался, что дух свободолюбия, некогда вдохновлявший Жанну д’Арк и Жоржа Клемансо, и в наши дни приведет к победе над врагом. Теперь членов движения «Свободной Франции» можно было встретить во всех уголках Лондона. Иногда я работала в качестве волонтера во французской общественной столовой. По сравнению с тем, чем мне приходилось заниматься в больнице, работа больше напоминала отдых. Несмотря на беды, обрушившиеся на их страну, французы оставались веселыми и жизнерадостными и прекрасно сумели приспособиться к новым условиям жизни. Мне нравились вечера, которые я проводила вместе с ними: они смеялись, пели и танцевали, причем с таким азартом, что порой грохот «Блица» тонул в шуме песнопений «Свободной Франции».
В Лондоне по-прежнему кипела ночная жизнь: несмотря на действующий режим затемнения – а может быть, благодаря затемнению, – в пабах и кафе народ веселился под рев популярных мелодий «Roll Out the Barrel», «Lambeth Walk» и «Run, Rabbit, Run». В начале войны абсолютным хитом стала песня «We’re going to hang out our Washing on the Siegfried Line». Она распространялась как лесной пожар – зажигательная мелодия и задорные слова нравились публике. Но после Дюнкерка и падения Франции мы ее больше не слышали – увы, линия Зигфрида оказалась прочнее линии Мажино[68].
Доктор Пеннелл была взволнована известием о том, что 5 ноября Джавахарлала Неру заключили в тюрьму за выступления, направленные против участия Индии в войне. Она сухо заметила, что день был выбран как нельзя лучше – День Гая Фокса! Сестра Неру, Виджая Пандит[69], также участвовала в политической кампании брата. Я познакомилась с братом и сестрой Неру, живя в Индии, и даже побывала дома у мисс Пандит в Лакхнау. Это была удивительно красивая и умная женщина. Как художнику, мне особенно нравилась ее утонченная красота, и я надеялась, что Виджая Пандит не пойдет по стопам брата и не угодит в тюрьму.
Частые визиты друзей, в свое время перебравшихся в Англию из других стран, приносили радость и помогали отвлечься от утомительной рутины, которой всем нам приходилось заниматься изо дня в день. Среди них была и моя дорогая подруга китаянка Лоту Куо. Лоту неизменно делилась интересными новостями, полученными из Китая. Недавно они с мужем усыновили двух сирот, чьи родители стали жертвами японской агрессии – точно так же, как Карла и Франческа стали жертвами нацистов, захвативших Германию и Бельгию.
Но, думаю, самую удивительную историю мы услышали от Асты Ланге. У нее было немало друзей-норвежцев, да и сама она работала в службе, занимающейся обеспечением норвежских военных частей на территории Великобритании[70]. Аста рассказала нам, как под носом у оккупантов был вывезен золотой запас страны, причем к месту погрузки на корабль его доставили санным караваном, которым эвакуировали детей. Дети сидели в санях, доверху заваленных меховыми шубами – якобы для тепла, – а на самом деле под мехом были спрятаны золотые слитки. Никому и в голову не могло прийти, что за драгоценный груз скрывается под шкурами. Караван благополучно прибыл на побережье, там золото чуть ли не на глазах у фашистов погрузили на рыболовецкое судно и с большим риском переправили в Англию. Мы были в восторге от истории Асты, которую она поведала нам одним воскресным утром, когда мы собрались все вместе, чтобы поболтать и выпить пива – напитка, становившегося в Англии редкостью.
Мы с мужем часто обедали в «Кафе Ройял», а также в ресторане отеля «Ройял Корт» на Слоун-сквер. Вернувшись из Азии, прежде чем окончательно перебраться на Чейн-Плейс, я некоторое время жила в этом отеле. Мистер Уайльд, управляющий, был крайне любезен и с готовностью откликался на все мои просьбы. Он много лет провел в Египте, а поскольку мы с Ричардом хорошо знали Каир и Александрию, у нас всегда находились общие темы для разговора. Зал ресторана был почти полностью отделан зеркальным стеклом, что создавало иллюзию огромного пространства. Для гостей «Ройял Корт» имелось хорошо укрепленное бомбоубежище, чем мистер Уайльд по праву гордился. Сам он во время налетов неизменно оставался на виду у постояльцев, успокаивая и поддерживая людей.
Вечером 12 ноября мы ужинали в ресторане отеля, когда завыли сирены. Налет начался непривычно рано. Ричард должен был дежурить в отряде наблюдателей в том районе, где располагалась его министерство. Я оставила мужа у входа на станцию метро «Слоун-Сквер», а сама поспешила домой – на случай, если меня вызовут в больницу. Сегодня была не моя смена, но несколько сестер заболели, я сказала, что при необходимости готова подменить их. Едва я дошла до Чейн-Плейс, как послышался страшный удар. Земля под ногами содрогнулась, однако никаких разрушений поблизости я не заметила. Дежурных гражданской обороны тоже не было видно. В небе над головой гудели самолеты, вовсю грохотали зенитки, но где именно упала бомба, определить было трудно.