Пришла весна! Заголовок в «Таймс», извещающий публику о приходе весны, и следующая под ним целая серия фотографий подснежников и анемонов, распустившихся на лесных проталинах, стали для меня своего рода комментарием к словам сэра Джорджа Уилкинсона, мэра Лондона, которые он произнес на следующий день после пожара в Сити: «Британцы – поистине несгибаемая нация». В какой еще стране можно было ожидать, что статья о гибели первых весенних жаб под колесами автомобилей займет полстраницы драгоценной ныне газетной бумаги, поместившись рядом с радостной новостью о сдаче Бенгази – второго по величине города Ливии. Успешное продвижение наших войск в Северной Африке некоторое время занимало внимание общественности. Диковинные географические названия, о которых мы доселе не слышали, теперь не сходили с языка, превратившись в предмет нескончаемых обсуждений: Бардия, Тобрук, Бенгази, Кэрэн – ворота в Эритрею, – в этих местах шли ожесточенные сражения, и весы фортуны постоянно колебались то в одну, то в другую сторону. Королевства рушились одно за другим, свергнутые монархи искали прибежища в других странах. Король Румынии Кароль II бежал в Португалию; князь Павел, регент Югославии, был смещен и выехал в Каир, а к власти пришел молодой король Петр II. В Греции сражения оказались более ожесточенными, чем в Италии и Ливии. Череда революций и переворотов в государствах, втянутых в войну, превратилась в ошеломляющий калейдоскоп событий, так что порой трудно было понять, кто в данной момент находится у власти в той или иной стране. Скудная информация, которую давала нам цензура, создавала ложные ощущения, преподнося происходящее то как грандиозную победу союзников, то как ужасающий провал. Ричард подарил мне большую карту, чтобы я могла следить за ходом войны, но пожар расползался так быстро, захватывая все новые и новые области, что угнаться за ним было попросту невозможно. Тем не менее наши собственные небольшие инциденты с зажигалками имели тенденцию превращаться в события мирового масштаба. И так было до тех пор, пока ты не давал себе труд взглянуть на ситуацию чуть шире.
Когда я сказала бельгийцам, что Королевские ВВС бомбили Остенде, превратив промышленный район города в руины, они страшно возмутились: «Но ведь мы же союзники! Англичане не могут бомбить Бельгию лишь потому, что нас оккупировали фашисты», – в негодовании кричали они. Беженцы не поверили мне, пока своими глазами не прочли сообщения в газете.
По словам дежурных, всякий раз, когда наступало затишье, даже если оно длилось всего пару ночей, возобновление бомбежки превращалось в настоящую пытку. Казалось, Гитлер сообразил, что, если человеку приходится жить в постоянном напряжении, он привыкает и начинает относиться к ситуации как к некой обыденности, но когда возникают промежутки и появляется возможность расслабиться – возвращение к страданиям становится гораздо мучительнее. Мужество, собранное в момент опасности, может иссякнуть, когда необходимость в нем ослабевает. Все работники служб гражданской обороны соглашались, что после затишья им намного сложнее входить в прежний ритм, а некоторые признавались, что с трудом заставляли себя вновь взяться за опасную работу.
Пока мы в Лондоне отдыхали, провинция удостаивалась визитов люфтваффе. Мои сестры говорили, что в те ночи, когда на них падали немецкие бомбы, они радовались, что по крайней мере в столице сегодня тихо, и наоборот. Мы созванивались каждое утро, и каждая из нас думала, что его город пострадал сильнее остальных.
Окончание «каникул» ознаменовал мощнейший налет. Он случился в ночь на 8 марта – печальная дата, получившая известность как «ночь в „Кафе де Пари“»[85]. Впервые я услышала о трагедии в клубе от своей подруги Кей Келли – прекрасная актриса, она поступила в Женскую добровольческую службу в начале войны и теперь работала личным шофером у мистера Хор-Белиша[86]. Один из его приятелей жил на Тайт-стрит, рядом с Чейн-Плейс. Если Кей случалось привозить к нему шефа, она непременно забегала ко мне выпить кофе и поболтать, когда же Хор-Белиша готов был покинуть Тайт-стрит, он вызывал Кей по телефону.
Кей пришла ко мне утром 9 марта и рассказала, что накануне одна из ее подруг собиралась в «Кафе де Пари», но внезапно у нее возникло странное предчувствие, что ходить туда не стоит. Компания, пригласившая подругу Кей, отправилась в клуб без нее, трое из них погибли. Однажды Кей принесла красивые настольные часы – подарок сценариста Йена Хэйя, в пьесе которого она играла незадолго до начала войны. Кей попросила взять дорогую для нее вещь на хранение, поскольку не могла держать часы в казарме, но хотела, чтобы их регулярно заводили. Я смотрела на подругу – аккуратная, подтянутая, в идеально подогнанной строгой военной форме – и думала: как же повезло Хор-Белиша, что ему достался такой симпатичный водитель!
Кей поделилась со мной тем, что ей было известно к утру 9 марта. Вечером со службы вернулся Ричард, и я узнала подробности трагедии в «Кафе де Пари». В ту ночь нам в Челси тоже досталось: упали несколько бомб, в том числе две неразорвавшиеся. Одна теперь лежала неподалеку от Королевского госпиталя в садах Ранели, а вторая – на Челси-Бридж-роуд; те, что прилетели на Суон-Уок и в район Пимлико, благополучно взорвались. В наш пункт первой медицинской помощи поступило несколько пострадавших. Самые ужасные повреждения, с которым доводилось иметь дело, – это раны, нанесенные осколками стекла. Нам приходилось часами выковыривать мельчайшие частички из тел жертв. Из-за битого стекла мы старались носить башмаки на толстой подошве: после каждого налета улицы были буквально усыпаны им. Иногда дома, из которых вылетали окна, находились на приличном расстоянии от эпицентра взрыва, а те, что стояли поблизости, оставались целыми. Никто не мог предугадать, как поведет себя взрывная волна.
Трагедия в «Кафе де Пари» потрясла Кей. Она сама любила этот театральный клуб и часто бывала там. Как и мы с Ричардом. Говорили, что место абсолютно безопасно, поскольку находится в полуподвальном этаже. Подробности, которыми делились люди, были ужасающими. К тому же на этот раз публика видела гораздо больше, чем обычно: по какой-то причине спасатели и медики не сумели достаточно быстро прибыть на место, поэтому трупы некоторое время лежали на тротуаре. Одна из наших медсестер, выходя из другого кафе, расположенного по соседству на Ковентри-стрит, своими глазами видела тела и сгрудившуюся вокруг них толпу. В общей сложности в «Кафе де Пари» погибли восемьдесят четыре человека.
Позже Рокки сказал, что было назначено расследование – почему спасательные работы начались с опозданием. И хотя служба гражданской обороны находилась в ведении местных властей, в подобных случаях министерство внутренних дел имело право вмешаться.
Война становилась затяжной, казалось, она будет тянуться бесконечно. «Блиц» превращался в обыденный фон нашей жизни, мрачным доказательством его постоянного присутствия служили руины, которые мы каждый день видели на улицах. Все это рождало желание отвлечься хотя бы ненадолго. «Давай сходим куда-нибудь», – вдруг решали мы и отправлялись в кино, в театр или в ночной клуб. После периода относительного затишья мы заметно осмелели и всё чаще стали пренебрегать настоятельными просьбами властей не собираться большими компаниями в общественных местах. Налеты теперь носили спорадический характер, о непрерывных бомбежках речи уже не шло. С бомбами покончено! Если кто-нибудь начинал рассказывать, что случилось с ним или его друзьями во время налета, слушатели закатывали глаза и вздыхали: «О боже, только не очередная история про бомбу!» Тем большим шоком стала трагедия в «Кафе де Пари»: бомба упала среди танцующих в тот момент, когда оркестр заиграл «О Джонни, Джонни», – напоминание британцам, что Гитлер все еще имеет на нас виды!
Несмотря на сокращение авианалетов, Германия не переставала трубить о готовящемся весеннем наступлении. Мы же тем временем продолжали интенсивно бомбить Берлин, в Африке наши войска стремительно продвигались к Аддис-Абебе. Но подлинной причиной ярости немцев был законопроект о ленд-лизе, принятый 11 марта 1941 года. Президент Рузвельт прямо заявил, что главной целью США является всемерная помощь странам-союзникам для обеспечения скорейшей победы над фашистской Германией. Со стороны Германии посыпались угрозы торпедировать американские корабли, везущие оружие и технику. Газета «Фёлькишер беобахтер»[87] писала: «Германия готовится нанести сокрушительное поражение Англии и полна решимости устроить Судный день не только Черчиллю и его приспешникам, но и самой британской нации. Британия утонет в крови и слезах. А в конечном итоге наказанием для населения этой страны станут нищета и полная деградация».
Заявления гитлеровцев звучали столь же решительно и резко, как и слова президента Рузвельта, но не думаю, что они кого-либо напугали, поскольку теперь мы были абсолютно уверены – Черчилль ведет страну к победе. Эта убежденность была у нас в крови – в конце концов, разве не написано во всех учебниках истории, что Британия неизменно берет верх. Мне доводилось встречать людей на континенте и в Индии, которые говорили: вы, британцы, напыщенные и самоуверенные снобы, ведете себя так, словно спустились с небес. Что же, возможно, в чем-то они правы, но если и так, в нынешней ситуации эти качества сослужили нам хорошую службу. Никто не обратил внимания на угрозы немцев, гораздо больше нас волновало, что с конца марта сыр тоже будут выдавать по карточкам. До сих пор он оставался чуть ли не единственным продуктом, который мы покупали свободно, остальные продовольственные товары подлежали нормированию – одна-две унции в неделю на человека. Прощайте чудесные сырные омлеты миссис Фрит! И конечно же, следующим продуктом, который попадет в список, станут яйца. Когда нам объявили, что паек на сливочное масло временно увеличивается с двух унций до четырех в связи с незапланированными поставками, мы не сразу поверили – слишком хорошо, чтобы быть правдой. Днем я начинала быстро уставать, как и многие мои товарищи, что неудивительно, учитывая тот скудный рацион, которым приходилось довольствоваться, и ту тяжелую работу, которую нам всем приходилось выполнять. Лорд