Вы расписались за пятьдесят тонн мяса, но бедные, голодные немецкие солдаты на фронте получат только сорок пять. Пока вы спали и, возможно, видели во сне удачные сделки, ваше мясо потеряло пять тонн влаги, а поскольку вы с вашими подчиненными понятия не имеете об этом загадочном химическом процессе, то попадаете в серьезную беду, когда внезапно приезжают ревизоры разобраться с вашими мелкими хитростями. Вы осторожный и умный человек, вы обнаружили задолго до приезда комиссии, что у вас недостает этих загадочных пяти тонн. По горькому опыту вы знаете, что все солдаты воры, и коршуном налетаете на подчиненных.
Если вам повезло обнаружить среди них парочку совершенно слабоумных, вы спасены. Таких дурачков легко убедить, что они украли ночью пять тонн мяса. Если вы не сможете заставить их признаться, сможет оберcт Фогель. Он специалист по выколачиванию признаний. Помню одного вахмистра с завода боеприпасов в Бамберге. До призыва на службу родине он был мирским проповедником; как-то раз он оскорбил католического полевого епископа такими ужасными религиозными заявлениями, что их нельзя было оставить безнаказанными. Вахмистр оказался в Торгау, и там Фогель убедил его ровно за девять минут двадцать одну секунду, что он богохульник и заслуживает повешения на крепкой немецкой веревке. Я однажды видел, как Фогель обрабатывал интенданта из Пятой танковой дивизии. На заседании трибунала он не признал себя виновным, хотя герр штабс-ревизор Вьебаба, известный своей убедительностью, объяснял ему, как только мог, что признание в его интересах. То, чего не смог добиться штабс-ревизор, оберcт Фогель сделал в два счета. Интендант признался, что сам съел недостающие пять тонн мяса за одну ночь. Через две недели его расстреляли. Дай Бог, чтобы вам не пришлось встретиться с оберстом Фогелем. Он даже спит в каске.
— Храни нас, Господи, — говорит вспотевший Брумме, закатывая глаза.
Прусские орлы глядят на запад,
Наше знамя высоко плывет, —
патриотично напевает остающийся в тени Малыш. От долгого вынужденного молчания ему становится скучно. Он думает, что такое небольшое вмешательство не помешает делу.
— Однако давайте возвратимся к нашим испарившимся пяти тоннам, — продолжает Порта, серьезный, как судья перед вынесением смертного приговора красивой женщине.
— Пять тонн! — хочет выкрикнуть Брумме, но изо рта выходит лишь хриплый шепот. Мозг его работает, как вышедшая из-под контроля счетная машина. Он быстро приходит к выводу, что у него на складе большая недостача. У него мелькает мысль, что можно убить этих двух скотов, пропустить через новую мясорубку и кормить ими голодных солдат маленькими порциями, будто колбасным фаршем. Это будет идеальное убийство. Трупов никогда не найдут. Брумме оживляется от этой мысли и бросает взгляд искоса на громадную мясорубку, стоящую всего в метре.
Малыш смотрит в ту же сторону и с понимающей улыбкой садится на нее.
Нервозность Брумме заметно усиливается.
— Кто вы, собственно, господа? И откуда? — спрашивает он с мучительным любопытством и утирает пот со лба куском мяса.
— Обер-ефрейтор Порта, Берлин, Моабит, — представляется Порта с чрезмерной вежливостью. — И мой помощник обер-ефрейтор Вольфганг Кройцфельдт, Гамбург, Кёниг-аллее.
«Сбросил маску, проклятая свинья, — думает Брумме, нащупывая прикрепленную под столом дубинку. — Кёниг-аллее! Geheime Feldpolizei[63]! Берлин-Моабит: ревизорская служба генерал-интенданта. Опасная публика». И горько сожалеет, что не последовал первому утреннему намерению, не сказался больным и не остался в постели с бутылкой коньяка. Тогда Шталле остался бы за главного. А если какая обезьяна в военной форме и заслуживает отправки в Гермерсхайм, то это фельдфебель Шталле.
— Герр штабс-фельдфебель, сколько человек у вас работают рубщиками? — холодно спрашивает Порта.
— Сорок унтер-офицеров и рядовых, — рявкает, стараясь угодить, Брумме.
— И все хорошо обучены? — спрашивает, сощурясь, Порта.
— Лучшая команда в армии, — пылко заверяет его Брумме. — Все они прошли курсы мясников в Штеттине. Работают, как хорошо смазанные роботы.
— Вот типичный скверный пример! — удовлетворенно выкрикивает Порта. — Свора «моисеевых драгунов»[64], работающих, как роботы. Эти треклятые псевдосолдаты разрубают хорошее мясо там, где полегче. Пресвятая Казанская Богоматерь перекрестилась бы, глядя на работу этих бестолковых скрипачей. Роботы, черт возьми! Таких нужно беспощадно карать.
— Давить, как лягушек, танками, — раздается дружелюбный голос Малыша. — И давать пинка в задницу!
— Эти носящие галстук ублюдки поступили в службу снабжения, чтобы избежать передовой! — негодующе выкрикивает Порта и обвиняюще указывает кончиком разделочного ножа на Брумме. — Здесь нет выстрелов. Самая большая опасность — задохнуться под тяжестью туши. Но они ошибаются, эти растолстевшие игроки в кости. Они понимают в армии далеко не всё. Рубить мясо не шутка! Нужно иметь мозги под вшивыми париками! Любой дурачок из сумасшедшего дома сможет рубить так, чтобы кости и сухожилия разлетались во все стороны. Рубить нужно так, чтобы из паршивой свиньи получились превосходные ветчина и котлеты. Это искусство! Колбаса — это не просто колбаса, герр штабс-фельдфебель! Когда вы делаете кровяную колбасу, мешаете налево или направо?
— Прошу прошения? — стонет Брумме, выражая всем телом полное замешательство.
— Ни один немецкий идиот с малейшим проблеском разума не станет мешать налево. Это могут заставить себя делать только англичане, — убежденно кричит Порта. — Это снижает скорость вращения, и кровь сворачивается. На вас, герр штабс-фельдфебель, лежит ответственность за ваших роботов. Вы руководите работой. Прав я или нет?
— Правы, — мямлит Брумме; мозг его едва не бурлит от усилий понять, куда клонит этот загадочный обер-ефрейтор своими странными намеками.
— Не сомневаюсь, что когда мы вошли, вы читали «Майн кампф», — говорит Порта не допускающим возражения тоном.
— Конечно, — смущенно лжет Брумме и прячет под кусок жира интересную книжку «Таксистка». Фамилия автора Леви! За чтение подобных книг можно предстать перед комиссией по расовой чистоте, а эти ребята способны в мгновение ока превратить чистокровного эскимоса с текущей из ушей ворванью в крючконосого еврея, изнывающего от жажды в Синайской пустыне. Любой немец, у которого есть хоть какой-то умишко, держится от этой комиссии как можно дальше.
— Давайте посмотрим кое-кого из ваших людей за работой, — вежливо говорит Порта и направляется в разделочную секцию. — Я докажу вам, герр штабс-фельдфебель, что для руководства такой секцией требуется ум. Сколько безмозглых идиотов решают сменить профессию и покупают мясную лавку! Представьте себе, что сапожник, который в жизни не продавал ничего, кроме обуви, встанет за прилавок мясной лавки! Какой ветчины этот болван нам нарежет? Он может даже стать поставщиком вашего любимого ресторана, где вы и другие любители айсбайна[65] собираетесь каждый четверг. У вас будет странный вид, когда обнаружится, что ваш айсбайн представляет собой, благодаря вашему сапожнику-мяснику, рыло дикой польской свиньи. Но, может быть, вы добросердечный человек, стараетесь думать о людях самое лучшее, поэтому отведаете чуточку этой странной пародии на айсбайн, лежащей на вашей тарелке. Если вы не вышколенный прусский аристократ, то швырнете всю эту мерзость в рожу официанту и измажете горчицей толстую северо-немецкую Hausfrau[66], которой посчастливилось получить настоящий айсбайн. Представьте, сколько неприятностей может принести такая перемена профессии. Если в ресторане преобладает истинно немецкая культура, то меню по четвергам будет состоять только из айсбайна с кислой капустой, и вы будете не единственным разочарованным гостем. Одно из самых опасных существо на свете — разочарованный любитель айсбайна.
— Это что такое? — рычит Порта в притворной ярости, ударив кулаком по куску мяса с такой силой, что мясники Брумме испуганно подпрыгивают.
— Окорок, — подавленно отвечает Брумме. Это была часть, отложенная для оберштабсинтенданта, который всегда закрывал глаза при проверке.
— Хватит! Я слышал все! — возмущенно кричит Порта. — Меня тошнит! Любой торговец поймет, что это испорченный окорок. Герр штабс-фельдфебель, я вскоре буду вынужден напрямик заявить о существующих здесь неармейских условиях. Потребуй фюрер сочный кусок мяса, вы попадете в беду, если позволите одному из ваших «моисеевых драгун» отрезать этот кусок. Это будет оскорбление вождю Германии — который не питает симпатии к евреям.
— У меня на складе евреев нет, — угрюмо отвечает Брумме, изо всех сил стараясь скрыть ярость за безупречным военным поведением.
— Вы не можете быть уверены в этом, — холодно отвечает Порта. — Но, допустим, один из ваших подчиненных отрезает кусок мяса для фюрера, не зная, что Адольф не любит обрезков и сухожилий.
— Я думал, фюрер вегетарианец, — удивленно возражает Брумме.
— В нашем национал-социалистическом обществе каждый имеет право думать, что хочет, — поучает Порта, подняв палец. — Он должен только верить в фюрера. Но, может быть, вы захотите отказать главнокомандующему в праве на кусок мяса без сухожилий?
— Нет, упаси Бог! — испуганно выкрикивает Брумме. — Если б фюрер потребовал кусок мяса, я бы сам его отрезал, — гордо заявляет он и решительно берет разделочный нож. — Я бы резал вот так!
Нож мелькает, и на столе с поразительной быстротой оказывается замечательный кусок мяса.
Порта презрительно улыбается, достает из кармана маленькую лупу, испытующе ощупывает кровавое мясо и, вскинув брови, обращается к Малышу.
— Что скажешь об этом куске приманки для крыс?
— Людям в пищу он не пригоден, — бесстыдно лжет Малыш, хотя в уголках рта у него выступает слюна. — Одни сухожилия! Если б я не знал, что это такое, я бы подумал, что это засушенная задница покончившего с собой еврея.