Обер-ефрейтор ложится спать в мясницком фургоне. Теперь разбудить его может только остановка мотора. При отступлении находиться в неподвижной машине опасно.
Двадцать два дня спустя он вновь встречается со своим генералом. Они понимают друг друга. Обер-ефрейтор делает долгий, хорошо продуманный доклад о сражении с лыжниками противника. Генерал получает вожделенный Рыцарский крест, а обер-ефрейтор, который, судя по его докладу, выказал во время тактического отступления замечательное мужество, — EK-I[109]. Они получают новую дивизию, на сей раз танково-гренадерскую. Обер-ефрейтор получает еще одну нашивку, и они разъезжают в трехосном «мерседесе», планируя новые маневренные отступления. У них новый начальник штаба и новый адъютант, и они наслаждаются своей войной в новом особняке, где далекий грохот орудий не тревожит их сон.
— Война не такая уж скверная штука. Нужно только уметь устроиться, — объясняет генеральский водитель другу. — Под пули лезут только дураки!
В Локотне Т-34 внезапно атакуют штаб Семьдесят восьмой пехотной дивизии. Не успевают штабисты понять, что происходит, как все превращается в груду мусора и трупов.
В подразделениях связи далеко за линией фронта слышится крик: «Иван прорвался! Т-34 достигли шоссе!»
Один командир батареи из Двести пятьдесят второй дивизии не сдает позиций. Собирает перепуганных, отставших от своих частей солдат и приказывает им окопаться вокруг своих 105-миллиметровых орудий. Ведет огонь фугасными снарядами по массам наступающей пехоты. И отступает, солдаты сами везут пушки.
Мышцы и сухожилия едва не рвутся от нечеловеческого напряжения. На опушке леса обер-лейтенант в последний раз выкатывает свои орудия на огневую позицию.
— Заряжай! — приказывает он. — Стрелять залпами!
Замки закрыты! Пушки грохочут! Лафеты подскакивают и содрогаются! Снаряды снова входят в казенную часть. Вновь и вновь орудийные стволы изрыгают пламя.
Батарея ведет огонь больше часа. Потом боеприпасы приходят к концу. Орудийные расчеты выкатывают пушки, ставят их перед позициями пехоты, но останавливают Т-34 всего на несколько минут.
Кровь, раздавленные тела и снаряжение образуют пятно на снегу. Вот и все, что остается от батареи обер-лейтенанта. За башнями Т-34 сидит русская пехота. Дизельные моторы ревут на полную мощь, гусеницы завывают торжествующую песнь победы.
Снаряды разносят конюшню, раненые лошади со свисающими внутренностями несутся к лесу, пока не катятся кубарем. Лыжники вырезают из конских тел куски мяса и поедают сырыми, как эскимосы. На окровавленных губах играют довольные улыбки. На полный живот можно воевать и дальше. Сырое мясо придает человеку сил.
В ста пятидесяти километрах за немецкой линией фронта Т-34 атакуют Двести сорок третий резервный полевой госпиталь. Медсестры ходят здесь в крахмальных белых халатах. Здесь все спокойно, красные никогда не вернутся. Внезапно появляются русские танки. Командиры в кожаных шлемах наблюдают из башен смертоносную атаку.
Окровавленная шапочка медсестры развевается на антенне командного танка. Лыжники идут следом, уничтожая все, что пропустили танки. Радостно пьют медицинский спирт, съедают, сколько могут, продуктов с продовольственного склада, мочатся на то, что приходится оставить, и несутся дальше.
В ту жуткую ночь на 5 декабря 1941 года немецкое стальное кольцо вокруг Москвы будет разорвано. На московских улицах стоят наготове боевые подразделения. Бесконечные ряды Т-34, на которых едва высохла краска, ждут с заведенными моторами. Позади тысяч орудий от самого малого до самого большого калибра сложены горы снарядов. Артиллеристы стоят, держа в руке боевой шнур, секундные стрелки часов быстро бегут по циферблату.
Командиры орудий поднимают руку, и, когда опускают ее, сотни орудий стреляют одновременно с таким грохотом, какого мир еще не слышал.
На этом фронте собрано больше пушек, чем было у всех армий в первой мировой войне. С потолков всех зданий в Москве осыпается побелка. Луковичные купола в Кремле содрогаются. Даже коммунистические вожди дрожат от страха. Этот жуткий грохот напугал бы и самого дьявола в аду. Ночь становится светлой, как ясный день. На рассвете появляются боевые самолеты. Они летят тучами, так низко, что едва не задевают московские печные трубы. Никто не радуется. Никто не кричит «ура». Люди переглядываются со страшным вопросом в глазах.
«Если мы не разобьем немцев сейчас, что они сделают с нами в отместку?»
Утром в половине одиннадцатого 5 декабря полтора миллиона русских пехотинцев готовы к наступлению. Сонмище солдат. Полтора миллиона против шестисот тысяч немецких пехотинцев.
Три часа спустя четверть их гибнет.
Московские окна дребезжат от рева танковых моторов. Тепло от множества выхлопных газов ощущается за несколько километров. С беспощадной скоростью танки несутся вперед. Дороги скользки от раздавленных тел. Окровавленные клочья одежды свисают с боков каждой машины.
В секторе Второй танковой дивизии за двадцать минут подбиты двадцать три Т-34. Однако немецкая танковая дивизия расплачивается за это девяноста процентами личного состава и всеми танками до единого.
В другом секторе Т-34 прорывают немецкие позиции, почти не встречая сопротивления, и едут в район дивизии связи. Дивизионный штаб попросту разрушен и вмят в землю.
Повсюду слышится испуганный крик: «Танки, танки!»
Священники, повара, интенданты, врачи, писаря, для которых до сих пор линия фронта была лишь далеким грохотом орудий на востоке, теперь носятся в смятении, которое граничит с безумием. Они стремительно собирают свои вещи, заправляют бензином машины и как сумасшедшие мчатся на запад.
«Танки!» Этот крик парализует тыловой эшелон. Там вряд ли кто видел Т-34, и не ожидал увидеть — по крайней мере, в действии.
Еще быстрее, чем Т-34 суют свои стальные носы в немецкие дела, несется слух о них, распространяя страх и ужас.
Высшие офицеры теряют голову. Это люди, много говорившие о войне, в которой никогда по-настоящему не принимали участия. Многие теряют силы, и к машинам их несут верные денщики. Их у каждого не меньше двух.
Они приказывают своим подчиненным занять свои места, обращаются с трогательными речами к этим доблестным солдатам перед тем, как уехать, как они говорят, за подкреплением. Высший офицер должен сам ехать к другому высшему офицеру, дабы убедить того, что подкрепление действительно необходимо. Лейтенант не сможет убедить оберста. Для этого нужен оберст.
Другие театрально суют в рот стволы «вальтеров» и нажимают на спуск. Но это лишь когда моторы Т-34 слышны на околице деревни и возможности отступить нет. На письменном столе непременно остается прощальное письмо: «Мой фюрер, я исполнил свой долг! Хайль Гитлер!»
Эти письма редко доходят до фюрера. Обычно русские солдаты используют их в качестве туалетной бумаги.
«Разверзлась преисподняя. Линия фронта исчезает!» — рапортуют офицеры.
«Пятидесятый армейский корпус уничтожен», — по секрету шепчет оберст генерал-майору, и тот немедленно начинает готовиться к быстрой поездке на запад.
Уцелевшие люди из артиллерийского полка утверждают, что между ними и Кремлем не осталось ни единого немецкого солдата.
Паника распространяется со скоростью степного пожара. Вскоре нигде в пределах ста километров от линии фронта не остается немецких войск.
Каждый, кто способен хоть как-то двигаться, устремляется на запад. Раненым приходится самим заботиться о себе. Слепые солдаты несут раненых на спинах, пользуются глазами безногих. Сошедшие с ума стоят на обочине дороги, выкрикивают «хайль!», вскидывая руку, но ни одна генеральская машина не останавливается.
Никто не думает о солдатах на передовой, стоящих далеко на востоке у ворот Москвы. Все линии связи уничтожены. Солдаты подбирают то русское оружие и боеприпасы, что осталось на поле боя. Вскоре немецкого оружия не видно ни у кого. Передовые подразделения сражаются в котлах, окруженные множеством войск противника.
— Невозможно ни с кем связаться! — яростно выкрикивает обер-лейтенант Мозер, злобно швыряя телефонную трубку.
— Так точно, герр обер-лейтенант, — отвечает связист-фельдфебель. — Линия цела, но отвечать некому.
Порта бросает кости, выпадает шесть шестерок.
Потрясенный Малыш вскрикивает. Он проиграл пятьдесят золотых зубов и говорит, что больше у него не осталось. Порта знает, что под рубашкой у него припрятаны еще два мешочка. Вскоре Малыш «случайно» обнаруживает еще две коронки.
Связист-фельдфебель снова пытается дозвониться до штаба батальона.
— Они драпанули со всех ног! — говорит Порта, не оглядываясь. — Доброй ночи, Амалия. Деньги лежат на подоконнике, твоя непорочность висит на гвозде!
— Ты порочишь честь немецкого офицерства, — яростно вопит Хайде. — Немецкий командир батальона не бежит от советских недочеловеков. Он уничтожает их! Герр обер-лейтенант, я хочу доложить о поведении обер-ефрейтора Порты!
— Помолчи хоть немного, унтер-офицер Хайде. Ты нервируешь меня больше, чем русская пехота. Иди, проверь посты.
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант! Унтер-офицер Хайде идет проверять посты!
— Может, подставишь там башку под русскую пулю? — язвительно усмехается Порта.
— Ты что, хочешь смерти немецкого унтер-офицера? — спрашивает от двери Хайде, затягивая ремень до положенной тугости.
— Нет! — усмехается Порта. — Я спасаю нас от чумы!
— Не понял, — тупо бормочет Хайде и скрывается за дверью.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Малыш, почесывая широкий зад. — Юлиус подхватил что-то?
— Да, коричневую чуму! — отвечает Порта с широкой улыбкой.
— А, вот что! — говорит с умным видом Малыш, хотя ничего не понял. — Это опасно? — спрашивает он после продолжительного молчания.
— Будет вам! — резко говорит обер-лейтенант Мозер. — Я не позволю постоянно донимать унтер-офицера Хайде. Он один из верных, и тут ничего не поделаешь.