[126]. Политика неприсоединения нашла свое выражение в базовых принципах программы правительства, сформулированной после первых выборов в начале 1949 года. В ней, в частности, говорилось, что внешняя политика Израиля будет основана на «лояльности по отношению к принципам, на которых базируется Хартия ООН и на дружбе со всеми миролюбивыми государствами, и в особенности с США и СССР»[127].
Однако в то время, когда страны мира разделились на два противоборствующих лагеря, ведение такой политики было делом очень и очень сложным. В условиях начавшейся «холодной войны» ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты не были заинтересованы в сохранявшем нейтралитет Израиле, причем руководители обеих держав подталкивали руководство еврейского государства к тому, чтобы сделать однозначный выбор, примкнув к возглавляемому ими лагерю. Давид Бен-Гурион и Моше Шарет, определявшие внешнеполитический курс Израиля в первые годы его существования, хорошо помнили о том, благодаря чьей дипломатической и военной поддержке еврейское государство возникло и выжило, но при этом они не испытывали симпатии к сталинской модели казарменного социализма, и им меньше всего хотелось проводить в своей стране судилища, аналогичные имевшим место в Праге в 1951–1952 годах. Однако и маккартистскую истерию устраивать в Израиле никому не хотелось… В период, когда ведущие мировые державы активно искали врагов среди собственных граждан, маленький Израиль, только вышедший из Войны за независимость, решал, к счастью, иные задачи…
Позицию Д. Бен-Гуриона в вопросе о международной ориентации Израиля и его отношениях с великими державами в первые годы существования государства можно понять только в контексте политических принципов, которых он придерживался в течение длительного времени[128]. С тех пор как в 1920-е годы началась его карьера государственного деятеля, Д. Бен-Гурион предпочитал активные действия дипломатическим усилиям, рассчитанным на постепенное достижение желаемых результатов. В 1938 году он писал: «Было бы величайшим самообманом считать, что евреи как нация являются фактором мирового значения, определяющим политику таких великих держав, как Великобритания. Мы никогда не были таким фактором и, по-видимому, никогда не будем. Однако в некоторых вопросах мы должны быть сильнее, чем даже крупные государства. Речь идет о вопросах, оказывающих определяющее влияние на судьбу еврейского народа, чего нельзя сказать об их роли с точки зрения выживания Великобритании или какой-либо другой страны. Поэтому мы, более чем все остальные, способны повлиять на их решение. Ни Великобритания, ни арабский мир не исчезнут с карты мира, если они не будут обладать Эрец-Исраэль, в то время как наше существование полностью зависит от этого. Для нас это вопрос жизни или смерти…»[129]Два десятилетия спустя, ссылаясь на сформулированную им в начале 1930-х годов позицию, Д. Бен-Гурион заявил, что он не изменил бы в нем ни единого слова.
Завоевания Израиля в конце 1948 — начале 1949 года в Войне за независимость (территория страны увеличилась почти в полтора раза за счет аннексии Северной Галилеи, Северного Негева, «иерусалимского коридора» и Западного Иерусалима) послужили основой для шагов, предпринятых для достижения перемирия. В это время стратегическое положение Израиля было более выгодным в сравнении с тем, как это предписывалось резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН о разделе Палестины/Эрец-Исраэль. Израиль стремился усилить это преимущество, добиваясь урегулирования конфликта с соседними странами на постоянных условиях. Заключенные на острове Родос в первой половине 1949 года соглашения о прекращении огня между Израилем и всеми четырьмя граничащими с ним арабскими странами останавливали кровопролитие и, что еще более важно, фактически означали признание границ Израиля, пусть даже во всех соглашениях и утверждалось обратное; в настоящее время международное сообщество признает Израиль именно в этих границах, получивших название «зеленой черты». Израильские руководители очень надеялись, что эти переговоры приведут к полноценным мирным соглашениям, чего, однако, по ряду причин не случилось, хотя в 1949–1952 годах велись как двухсторонние, так и многосторонние переговоры между еврейским государством и граничащими с ним арабскими странами (последние проводились под эгидой ООН, в частности, в Лозанне — весной и летом 1949 года и в Париже — осенью 1951 года[130]). Важно отметить, что в первые годы государственной независимости Израиля его дипломаты вели переговоры с представителями Египта, Иордании, Сирии и Ливана[131], при этом представители США в этом процессе, приведшем к подписанию соглашений о прекращении огня между всеми приграничными странами, никак не участвовали. Даже на протяжении примерно пяти лет после убийства короля Иордании Абдаллы в 1951 году Министерство иностранных дел Израиля пыталось поддерживать контакты с арабским миром, где оставалось все меньше политиков и общественных деятелей, которые были к таким контактам готовы. Участие американских посредников в арабо-израильском переговорном процессе отнюдь не было неотъемлемой изначальной чертой этого процесса.
Не были Соединенные Штаты причастны и к выработке израильской стратегии национальной безопасности. Практически все израильские лидеры первого поколения были абсолютно убеждены, что арабы принципиально не хотят реальных мирных соглашений с Израилем, из чего следовали два вывода: во-первых, Израиль должен был готовить себя к существованию в состоянии непрерывного конфликта с соседями; во-вторых, он должен был основывать все решения в сфере национальной безопасности на том факте, что его демографическая ситуация и географическое положение делают его весьма уязвимым. Это обусловливало необходимость политики и стратегии безопасности, гарантирующих минимальный риск. Выступая на заседании Генерального штаба ЦАХАЛа [Армии обороны Израиля], Д. Бен-Гурион следующим образом сформулировал понимание проблемы политическим руководством страны: «Чрезвычайная острота нашей ситуации заключается в том, что мы не можем позволить себе поражения. Арабы могут проиграть пару войн, мы можем десять раз победить Египет, и ничего не случится. Но если мы позволим им победить один раз, все будет кончено»[132]. Чтобы помешать планам уничтожить еврейское государство, соображения обороны должны были превалировать над стремлением к миру. Логика этой концепции была очевидна: если достижение мира сомнительно не только в настоящем, но и в обозримом будущем, то в стремлении арабов уничтожить Израиль Д. Бен-Гурион и его соратники не сомневались[133]. Из стран Ближнего и Среднего Востока Израиль признали Турция (в сентябре 1949 года) и Иран (в марте 1950 года), но ни одна из арабских стран.
В этой связи перед израильской дипломатией стояли две задачи: оптимальным и желательным было, конечно, добиться поддержки со стороны как можно большего числа стран, в особенности мировых держав; однако важным было и добиться того, чтобы как можно меньшее число стран поддерживали требования противников Израиля. Иными словами, Израиль был готов предложить ведущим мировым державам «нейтралитет в обмен на нейтралитет», предлагая им не поддерживать антиизраильские требования арабских стран в обмен на собственное неприсоединение ни к одному из блоков в «холодной войне». Израиль не был в те годы ни сателлитом США, ни сателлитом СССР, так как демонстративно прозападная или жестко просоветская внешнеполитическая ориентация рассматривалась в Иерусалиме как ставящие под угрозу безопасность страны в связи с опасением, что держава, к лагерю противников которой примкнет Израиль, всей своей мощью, как дипломатической, так и военной, поддержит противников еврейского государства. В конце марта 1951 года Д. Бен-Гурион объяснял находившемуся в Израиле американскому дипломату высокого ранга, почему он не хочет, чтобы Израиль имел контрактные обязательства перед кем бы то ни было, включая США. По словам Д. Бен-Гуриона, «нация должна быть самодостаточной. Мы не можем предвидеть, каков будет мир после следующей войны и каковы будут отношения между великими державами, даже если Запад эту войну выиграет. Возможно, США больше не будут заинтересованы в этом регионе и покинут его, но мы останемся, останутся здесь и арабы»[134].
Кроме того, в первые годы после создания государства, когда обеспечение иммиграции стало одной из важнейших национальных задач, требовалось проводить особенно осторожную внешнюю политику с теми странами, из которых можно было ожидать больших иммиграционных волн. Несмотря на наличие в США и Великобритании крупных еврейских общин, подавляющее большинство иммигрантов прибывали в Израиль отнюдь не из этих стран — и то, что евреи Западного мира в массе своей не свяжут с Израилем свои судьбы, руководители страны понимали, как бы горько им это ни было. Голда Меир (урожденная Мабович, по мужу — Мейерсон, 1898–1978) прибыла в Палестину/Эрец-Исраэль после пятнадцати лет жизни в США, но такие примеры были единичны. При этом израильские руководители «поколения отцов-основателей», сами в подавляющем большинстве своем — уроженцы «черты еврейской оседлости» в Российской империи, очень надеялись на прибытие в Израиль переживших Холокост евреев СССР и стран Восточной Европы, вследствие чего стремились создать у руководителей этих стран ощущение, что, если они и не находятся с ними «по одну сторону баррикад», то как минимум не находятся по разные стороны. В том числе и по этим причинам, Израиль был очень заинтересован в том, чтобы в его политике по отношению к советскому блоку нельзя было увидеть никаких признаков враждебности. В начале 1950 года в беседе с одним из лидеров американского еврейства, гостившим в то время в Израиле, Д. Бен-Гурион говорил: «Иммиграция — наша единственная надежда. Румыния закрыта, но мы не можем отречься от сотен тысяч живущих там евреев. Еще продолжается иммиграция из Польши, Чехословакии и Болгарии. Если есть хоть малейший шанс обеспечить иммиграцию с Востока, в особенности из Румынии, мы не должны им пренебрегать»