– Но ведь я-то не подсадная утка и не болван? Я не такой кретин, чтобы самому отрезать себе путь к свободе.
– Так-то оно так, – согласился ригелианин. – Да только заключение диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они ни на миг не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному космолетчику.
– Значит, я сам по себе?
– Боюсь, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.
– Что ж, тогда я распрекрасно помогу себе сам! – сердито бросил Лиминг.
На этот раз первым ушел он.
Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда учитель преподнес ему сюрприз, можно сказать, фейерверк. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.
– Вам, вероятно, нравится рядиться в одежды идиота. Что же, по-вашему, я тоже идиот? Как бы не так! Меня не проведешь – вы усвоили гораздо больше, чем прикидываетесь. Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.
– Повторите, пожалуйста, – попросил Лиминг, изобразив на лице растерянность.
– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.
– Меня уже допрашивал майор Клавиз.
– Это было на словах. А теперь Клавиз мертв и у нас нет никаких записей ваших показаний.
Дверь за ним захлопнулась. Принесли кашу и желтушный шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища. Подошло время прогулки.
– Мне сказали, что через неделю меня пропустят через мясорубку.
– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Им ведь прикончить тебя – раз плюнуть. Их удерживает только одно.
– Что же именно?
– У союзников пленных тоже хватает.
– Да, но ведь чего не знаешь, того не жалеешь.
– Всем зангам придется крепко пожалеть, если перед победителями откроется перспектива обменять живехоньких пленников на сгнившие трупы.
– Вот тут ты прав, – согласился Лиминг. – Для такого случая было бы неплохо заиметь девять футов веревки и услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.
– Было бы неплохо заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, и чтобы она гладила меня по голове, – вздохнул ригелианин.
– После двух лет полуголодного существования тебя еще не оставляют такие мысли? Хотел бы я увидеть тебя в лучшей форме.
– Это так, мечты, – ответил ригелианин. Люблю помечтать о несбыточном…
Снова раздался свисток. Миновали часы напряженных дневных занятий. Снова миска эрзац-каши. Потом темнота и горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком. Кажется, время остановилось – как будто и его обнесли высокой стеной.
Лиминг неподвижно лежал на скамье, а в голове роились бесконечные мысли. Ведь не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения – и выход обязательно найдется. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время. Или пренебрегли силой, положившись на смекалку – обычная ошибочка перестраховщиков. Или пренебрегли смекалкой, положившись на мускулы – ошибка беспечных.
Закрыв глаза, Лиминг тщательно взвесил ситуацию. Он в камере с каменными стенами, твердыми как гранит, и толщина их – никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия – узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, у которой постоянно несут караул охранники.
Что до него самого, то у него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов – ничего, кроме затрапезной одежонки, в которой он тут загорает. Если разобрать скамейку на части, да еще умудриться сделать это неслышно, он станет обладателем нескольких деревяшек, дюжины шестидюймовых гвоздей и пары стальных болтов. Ничего из этого хлама не сгодится на то, чтобы открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.
Снаружи тянется ярко освещенная полоса шириной пятьдесят ярдов, которую нужно пересечь, чтобы обрести путь к свободе. Потом – гладкая стена в сорок футов высотой, где даже не за что уцепиться. Наверху – скат, слишком крутой, чтобы удержаться на ногах, пока перебираешься через сигнальную проволоку. А коснись ее или попробуй перерезать – тут же завоет сирена.
Эта высоченная стена окружает всю тюрьму. В плане она восьмиугольная и на каждом углу – по сторожевой вышке с часовыми, прожекторами и пулеметами. Чтобы выбраться, нужно, не задев проволоку, перелезть через стену, залитую светом прожекторов, под самым носом у часовых, а у них ведь руки так и чешутся тебя ухлопать. Но и это еще не все. За стеной – ярко освещенная полоса земли, которую тоже придется преодолеть. Даже если какой-нибудь смельчак перемахнет через стену, его тут же изрешетят, как только он попытается метнуться в спасительную темноту.
Да, во всем чувствуется рука профессионала, который знает, как держать птичек в клетке. Убежать через эту стену практически невозможно. Разве что кто-то выберется из своей камеры или барака, имея при себе веревку да еще бесстрашного сообщника, который прорвется в щитовую и в нужную минуту вырубит электричество. Вот тогда дело может выгореть. А потом – вверх по стене, через отключенную сигнальную проволоку и вперед, в темноту!
Но в его одиночке нет ни веревки, ни кошек и ничего такого, что можно было бы приспособить взамен. Нет отчаянного и надежного сообщника. Да и будь у него все это, он все равно счел бы такой проект чистейшим самоубийством.
Каждый раз, отыскав даже самую ничтожную зацепку и взвешивая тот минимум условий, который потребуется для ее осуществления, он проигрывал всю ситуацию не менее сотни раз. К середине ночи он так натрудил мозги, что в голову стало лезть все подряд, даже вовсе безумные идеи.
Скажем, можно оторвать от куртки пластмассовую пуговицу и проглотить ее в надежде, что его переведут в больницу. Конечно, больница тоже расположена за оградой, но может быть, из нее легче удрать. Потом он еще раз подумал и решил, что засорение кишечника – вовсе не гарантия, что его куда-то переведут. Они могут всего-навсего влить в него сильнодействующее слабительное и тем самым только усугубить и без того неприятное положение.
На рассвете он пришел к окончательному выводу. Команда из тридцати, сорока или пятидесяти ригелиан, вкалывая в поте лица, может подвести подкоп под стену и обе освещенные полосы земли и таким способом вырваться на волю. Он же может взять только одним – хитростью. Ничего другого ему не остается.
Лиминг испустил громкий стон и пожаловался самому себе:
– Что ж, дружище, придется пошевеливать мозгами за двоих…
Эта случайно вырвавшаяся фраза засела у него в голове и стала бродить, как дрожжи. Через некоторое время он сел, обалдело уставился на крошечный клочок неба и сказал, едва сдерживаясь, чтобы не закричать:
– Ну, конечно же, вот оно – за двоих!
Эта идея крепко засела в голове Лиминга, и ко времени прогулки у него начал вырисовываться план, Перво-наперво требовалось соорудить какое-нибудь хитрое приспособление. Распятие или хрустальный шар дают обладателю слишком важные психологические преимущества, чтобы ими пренебречь.
Вещица может иметь любую форму, размер и конструкцию – главное, чтобы она была явной и бесспорной новинкой. К тому же эффект от нее будет сильнее, если изготовить ее не из тех материалов, которые можно отыскать в камере – частей одежды или скамьи.
В самом деле, лучше, чтобы она состояла из чего-нибудь другого и несла на себе несомненную печать загадочной, неизвестной технологии.
Навряд ли ригелиане сумеют ему помочь. Они по двенадцать часов в сутки ишачат в тюремных мастерских – участь, которая, возможно, суждена и ему, после того, как он пройдет допрос и обнаружит свои способности. Ригелиане производили форменные куртки и штаны, ремни и сапоги, кое-какие осветительные и электрические приборы. Им претило работать на армию, но перед ними стоял простой выбор: вкалывать или голодать.
Судя по их рассказам, у них не было ни малейшей возможности тайком вынести из мастерских что-либо действительно ценное, вроде ножа, стамески, молотка или полотна ножовки. В конце смены пленников выстраивали, и никому не позволялось выходить из строя, пока не проверят каждый станок, не пересчитают и не запрут все инструменты.
За первые пятнадцать минут дневной прогулки Лиминг прочесал весь двор в поисках предмета, который мог бы хоть как-то пригодиться.
Он бродил взад-вперед, вперив глаза в землю, как несчастный малыш, потерявший монетку. Ему удалось найти всего-навсего две деревяшки четыре на четыре дюйма и в дюйм толщиной: он сунул их в карман, не имея ни малейшего понятия, что с ними делать.
Закончив поиски, Лиминг примостился у стены и перекинулся словом с парой ригелиан. Он не мог сосредоточиться на беседе, и при появлении насторожившегося охранника собеседники ретировались. Потом к нему подобрался еще один ригелианин.
– Что, землянин, все еще надеешься выбраться отсюда?
– Естественно.
Собеседник фыркнул и почесал за ухом – жест, который его соплеменники использовали как выражение вежливого сомнения.
– Думаю, что наши шансы куда выше.
Лиминг пронзил его взглядом.
– Почему это?
– Нас много и мы вместе, – уклончиво ответил ригелианин, как будто опасаясь сболтнуть лишнее. – Что можно сделать в одиночку?
– Обдурить их и смыться при первой же возможности, – сказал Лиминг.
Тут он заметил на пальце, почесывающем ухо, кольцо и зачарованно уставился на него. Он и раньше видел эти незатейливые украшения. Многие ригелиане носили такие же. И кое-кто из охранников тоже. Кольцо представляло собой изящную штучку, состоящую из четырех-пяти витков тонкой проволоки, концы которой были изогнуты и запаяны таким образом, что образовывали инициалы владельца