Поставив перед ним стакан, Спратис сел к столу — но отодвинул от него свое кресло так, чтобы иметь свободу маневра, возможность тут же взмыть, уйти в сторону, нажать курок… Мазур, наоборот, уселся, придвинув кресло к столу, всем видом показывая, что он-то свободы маневра как раз не ищет и лихими бросками заниматься не собирается. Отпил немного, медленно вытянул сигареты из кармана джинсов.
— Ну, что молчишь? — спросил Спратис с кривой усмешкой.
Мазур преспокойно пожал плечами:
— А что, прикажешь читать тебе мораль? Я тебе не замполит. Просто-напросто командир группы… твоей бывшей группы. Веришь ты там или не веришь, а я в первую очередь хочу понять, как это все произошло. Никак не верю, что ты все эти годы держал камень за пазухой. Ни за что не поверю. Тогда…
— Ты не поймешь.
— А вдруг? — сказал Мазур. — Не дебил же я, в конце концов?
— Да просто потому не поймешь, что сам никогда в таком положении не был и не будешь. Видишь ли, Кирилл, это только для песни годится: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз»… На самом деле у человека всегда есть Родина. Просто-напросто настал момент, когда стало ясно, что у меня есть не просто одна из советских республик, а настоящая Родина, которая скоро будет независимой и полностью свободной. Не обижайся, но тебе такого просто не понять.
В Мазура он большие не целился, держал пистолет на коленях, не выпуская из руки — но это не делало его менее опасным. Рукопашная схватка двух «морских дьяволов», которых долго и старательно школили одни и те же учителя, — штука с проблематичным исходом, даже если выбить пистолет удастся сразу… Как непредсказуем шахматный матч двух гроссмейстеров.
— Возможно… — протянул Мазур. — Возможно… А здесь, ты, наверное, будешь адмиралом? Я вовсе не собираюсь тебя подковырнуть или обидеть, просто прикидываю. Я слышал краем уха, что ваш неформальный президент собрался и собственный военно-морской флот завести. Вот только состоять он будет наверняка из пары-тройки малых сторожевых кораблей и парочки катеров. Этакая республика Анчурия. Помнишь такую у классика?
— Помню, — хмуро сказал Спратис. — Не во флоте дело и не в адмиральстве. Это Родина, Кирилл, которая скоро будет независимой.
— Уверен?
— Уверен.
— Честно признаюсь, действительно не могу влезть в твою шкуру… — сказал Мазур. — Тут ты прав. Остаются то ли философские, то ли этические вопросы… Например: родина родиной, а дезертирство дезертирством. И вот тут уж нечего надувать губы: со строго юридической точки зрения ты именно что дезертир. И это медицинский факт, как говаривал Бендер. Или любовь к исторической родине — настолько высокое и светлое чувство, что оправдывает любое дезертирство?
— А как ты думаешь, меня отпустили бы в отставку, вздумай я ее добиваться официальным порядком? Только честно.
— Я думаю, не отпустили бы, — сказал Мазур честно. — В нашей системе, сам прекрасно знаешь, годные без ограничений так просто в отставку не уходят, тем более в нашем с тобой возрасте… да и учитывая обстановку в стране.
— Вот видишь… Не было другого выхода. Я просто ушел. Я не предатель и не изменник, потому что не собираюсь никому выдавать никаких секретов. И все это время на газетные страницы, в телекамеры и на митинги не лез.
— Не спорю, — протянул Мазур. — Лаврик уверяет, что так и обстояло, нигде ты не светился и не мелькал…
— Ну, и на том спасибо… — усмехнулся Спратис. — Если откровенно, я не держусь крайних точек зрения — не собираюсь вопить об «ужасах советской оккупации» и тому подобном. Все было гораздо сложнее, я понимаю… Но я хочу жить на своей Родине и делать для нее все, что в моих силах. Вот с этой позиции меня никак не собьешь. Хоть убей.
— Да кто ж тебя будет убивать… — отмахнулся Мазур. — Знаешь, что мне кажется? Ты рассуждаешь чуточку по-детски. Он, видите ли, благородно намерен никому не выдавать никаких секретов, сущий рыцарь без страха и упрека… С одной стороны, похвально. С другой… Тебе не приходило в голову, что какие-нибудь серьезные люди, узнав наконец, кто ты такой, постараются вытряхнуть из тебя все секреты? До них, тебе прекрасно известно, много охотников. И ты всерьез думаешь, что их остановит твоя благородная позиция? Что они будут церемониться и отступятся, заслышав, что ты, рыцарь этакий, намерен ничего не выдавать? О таком варианте будущего ты никогда не думал?
На лицо Спратиса набежала легкая тень.
— Будем надеяться, что все обойдется, — сказал он, наконец.
— Надежды юношей питают… — усмехнулся Мазур.
— Зачем ты, собственно говоря, пришел?
— Чтобы уговорить тебя вернуться по-хорошему, — сказал Мазур. — Обойдется без всяких последствий, я тебе слова начальства передаю.
— Благодетели вы мои, милостивцы… — чуть шутовски раскланялся Спратис и вновь посерьезнел. — Как благородно с вашей стороны оставить все без последствий… Кирилл, — сказал он твердо, — не трать время попусту. Уговорить меня не получится, и пытаться нечего, пойми ты это.
— И тебе все равно, что ребята сейчас о тебе думают? С которыми семь лет служил?
— На эти подходцы ты меня тоже не возьмешь, — сказал Спратис. — Ни на какие не возьмешь. Так что и не пробуй. Уговоры бесполезны. Угрозы будут?
— Эк тебя повело, товарищ бывший Маркиз… — сказал Мазур. — Ну какие тут могут быть угрозы? Не будет угроз, хотя бы потому, что это чертовски нерационально. Угрозами исправно служить не заставишь, и это все прекрасно понимают.
Он быстро прикидывал в уме: если до сих пор никто не ломится в дверь, а врученные ему хитрые часы так и не подали сигнал тревоги — и квартира не на подслушке, и никакой тревожной кнопки, если только она есть, Ант не нажимал, следовательно, никто не спешит ему на подмогу. Это легче…
Он допил свое виски и сидел, глядя в стол.
— Может быть, тебе пора? — спросил Спратис ничуть не агрессивно. — Бессмысленно тебе тут торчать. Уговорить ты меня не уговоришь, а предаваться под стопарь совместным воспоминаниям о былых свершениях тебя самого наверняка не тянет, а уж меня — тем более…
Мазур поднял на него глаза:
— Ну что и… Ты меня знаешь: суетиться, унижаться и терять лицо не буду. Не хочешь — так не хочешь. Вот только начальство от меня еще кое-чего потребовало… Я не за оружием лезу, не беспокойся, ну где там уместиться оружию?
Он медленно вытащил из кармана джинсов толстую авторучку и сложенный вчетверо лист бумаги.
— Это зачем? — поинтересовался Спратис без настороженности, с любопытством.
— Сам знаешь, у меня привычка скрупулезно выполнять приказы и инструкции, — сказал Мазур. — А инструкции таковы: если все же не удастся тебя уговорить, напишешь подписку о неразглашении — пусть в вольной форме, не на казенном бланке. Чтобы, если вдруг благородство твое подкачает, потом не обижался…
На лице Спратиса изобразилось явное чуть высокомерное презрение.
— Ради бога, — сказа он отрывисто. — При условии, что ты, пока я пишу, будешь стоять лицом к стене, положив на нее руки. Не хочется что-то рисковать в моем положении… а левой я тоже стреляю неплохо, сам знаешь.
— Бережешься? — фыркнул Мазур.
— Обстановка требует, — серьезно ответил Спратис. — Ну как?
— Изволь, — пожал плечами Мазур. — К стене так к стене. Руки задирать чересчур уж высоко не обязательно?
— Хватит — на уровень плеч.
— Ладно, — сказал Мазур. — Вот тебе бумага и писало…
Он протянул бумагу и авторучку в сторону Спратиса.
И нажал на кнопочку в торце. Плотная, полупрозрачная струя жидкого газа ударила Спратису в лицо. Мазур, с грохотом отшвырнув кресло, метнулся вправо, к окну, уходя от возможного выстрела — но его, как и заверял Лаврик, не последовало, действие моментальное. Лицо Спратиса расслабилось, обмякло, глаза остановились, помутнели, он стал крениться вправо. Послышался стук упавшего на пол пистолета — а там и сам Спратис грянул на роскошный ковер.
Вмиг справившись со шпингалетами — фасонными, золотистого цвета — Мазур распахнул створку и высунул голову в вечернюю прохладу. Жадно захватил ртом холодный январский воздух, выдохнул через нос — нет, слава богу, не успел ни нюхнуть, ни глотнуть. Лаврик наставлял, что газ, выполнив свое предназначение, через две минуты распадется на безобидные компоненты, — но Мазур надежности ради выждал три, высунувшись в окно, дыша холодным свежим воздухом. Из окна он прекрасно видел автобус с морпехами, по-прежнему темный и словно бы пустой, и невидимые отсюда наблюдатели на улице — черт их ведает, где они там засели, — тоже наверняка видели его отлично. Но никто не реагировал, не получив условленного сигнала.
Прикрыв наконец створку, Мазур оглянулся. Бывший сослуживец лежал на боку, закрыв глаза, размеренно дыша. Лицо он себе при падении не разбил — вот и хорошо, не придется возиться с бинтами… Хозяйственно приубрав в карман «вальтер» — предварительно поставив его на предохранитель, — прошел к выключателю, трижды выключил-включил свет. И быстренько пошел в прихожую отпирать замки и засовы. Приоткрыв дверь, услышал, как по лестнице, стараясь не производить лишнего шума, бегут вверх несколько человек.
Лаврик ворвался первым, кинулся мимо Мазура в комнату. За ним — двое незнакомых крепких ребят в цивильном и Лихобаб с двумя морпехами в бушлатах, при автоматах. Все правильно, патруль явился арестовать дезертира…
Дверной глазок квартиры напротив Мазур заранее залепил жевательной резинкой, так что увидеть оттуда ничего не могли.
И дверь не открылась — то ли тамошние жильцы ничего не заподозрили, то ли, услышав хоть и приглушенный, но явственный топот нескольких пар ног, решили отсидеться дома — в эти смутные времена мирному обывателю лучше сидеть за семью замками, не высовывая лишний раз носа, когда за дверью происходит что-то не вполне понятное. А вот в милицию вполне могут звякнуть — и, хотя она, примчавшись, отступится от них ни с чем, все равно, не стоит светиться…
Лаврик, видимо, придерживался тех же мыслей — вышли его ребятки, крепко держа под мышки бесчувственного Спратиса, за ними показался сам Лаврик с пластиковым пакетом, судя по виду содержавшим не так уж много — ну, конечно, по въевшейся привычке Лаврик быстренько обыскал обе комнаты, собрав все для данной ситуации интересное. А там и Лихобаб со своими объявился, мотнул Мазуру головой: