Беременность положила этому — как и многим другим моим заморочкам — конец. Даже тогда, когда Алекс еще не родился, во мне уже возникло чувство ответственности, пронзавшее меня вплоть до самых отдаленных уголков сознания. То, что происходит со мной, думалось мне, уже происходит и с новым человеком. Теперь я уже была не просто Мелани Баррик. Я стала матерью.
Хотя на данный момент — по крайней мере с юридической точки зрения — я уже ей не являлась.
Пока меня пинали из одной полицейской инстанции в другую, я одновременно лишалась и возможности быть с Алексом. А всего в нескольких милях от тюрьмы, в располагавшемся в центре города Стонтона здании суда принималось решение о его отчуждении.
Господин судья, облеченный доверием Содружества Вирджинии и наделенный полномочиями отбирать у граждан их детей, постановил, что Александра Баррика, находящегося на моем попечении, преднамеренно подвергали насилию и не обеспечивали ему должного ухода.
Теперь мой ребенок всецело находился в руках соцслужб долины Шенандоа. Прямо как в детстве, только тогда под опекой находилась я.
Порочный круг, сложившийся уже давным-давно, когда моя мама впервые повстречалась с отцом, сделал еще один оборот.
Глава 12
Она отказывалась в это верить. Младенец плакал. Снова.
Да не просто плакал. Она всегда думала, что ребенок может издавать только приятные, нежные звуки, оповещающие мир о новой человеческой жизни.
Назвать это плачем было слишком слабо. Казалось, у ребенка была не пара, а с полдесятка легких, его вопли заставили бы сконфузиться даже оперную певицу и звучали они не просто громко, а очень громко, вдобавок еще и на такой частоте, которая, казалось, была специально предназначена для того, чтобы свести ее с ума.
Мало того: он ревел практически без остановки с тех пор, как его привезли накануне. В то время, когда он не спал и не ел, он производил это… эту какофонию.
Последнее извержение этого крошечного вулкана началось, когда он проснулся, и лицо его моментально покраснело от ярости. После долгой, практически бессонной ночи она надеялась урвать хоть кусочек сна, и теперь просто молилась, чтобы хоть кто-нибудь сумел что-то поделать с этими воплями.
Потом она вспомнила, что в доме, кроме нее, никого нет.
— Хорошо, хорошо, — пробормотала она, поднимаясь с постели. — Иду.
Она двинулась в сторону детской, туда, откуда доносились эти сводящие с ума звуки. Когда-то аккуратно сложенная стопка подгузников оказалась перевернутой. Коробка детских салфеток была открыта, причем верхняя из них напоминала скорее наждачную бумагу. На одной пеленке было пятно из какашек, которое она забыла вытереть, а другая была в стирке — младенец уже успел испачкать и ее.
Когда она наклонилась над кроваткой, ребенок вновь начал заводиться.
— Пожалуйста, просто… просто… заткнись! — простонала она.
Она наклонилась и вытащила младенца из кроватки. На несколько секунд она обхватила его, и, казалось, единственное, чего ей хотелось в тот момент — так это трясти эту чертову куклу, пока она не замолкнет.
Нет, ты не можешь так поступить, напомнила она себе.
Но ей реально этого хотелось.
Наконец, она прижала его к себе и стала поглаживать по спине: вроде бы именно так поступали с маленькими детьми на протяжении всей истории вида Homo Sapiens.
Но этот ребенок был каким-то зловредным исключением. Попытки укачать его ни к чему не приводили.
Было просто поразительно, как сильно это маленькое существо требовало ее внимания и каким недовольным выглядело, добившись его. И она понятия не имела, как ей себя вести.
Главным образом они готовились к самой процедуре усыновления. Они наносили последние штрихи в попытке не просто соответствовать стандартам, но превзойти их с большим отрывом. Для них это почти превратилось в игру: насколько нам удастся впечатлить сотрудников социальных служб? Насколько идеальной парой мы сможем выглядеть?
Если говорить откровенно, она считала, что все это было напрасно, или, по крайней мере, должно было пройти немало времени, прежде чем их дело сдвинется с места.
И вдруг, через несколько дней после получения сертификата кандидатов в приемные родители, позвонила специалист по семейным услугам Тина Андерсон. «Не поверите, — сказала она, — но только что появился ребенок, которого можно усыновить. Готовы ли вы к тому, чтобы стать приемными родителями?» — спросила она.
«Да, — немедленно ответила женщина. — Да, да, да, конечно, мы хотим ребенка!»
Это произошло менее двадцати четырех часов тому назад. А казалось, что с тех пор прошли годы.
Ей снова не удалось успокоить этого невыносимого младенца, и она стала обдумывать, что же еще предпринять. Он не был голоден. Поправка: он просто не ел. И продолжал упорно отвергать смесь, которой она пыталась его кормить.
Поменять пеленки. Вдруг это поможет, надо попробовать. Она почти бросила его на пеленальный столик, расстегнула его пижаму, сняла подгузник, свернула его и бросила в ведро для грязных пеленок.
И благополучно пропустила тот момент, когда свежий воздух коснулся пениса ребенка, из которого незамедлительно вырвалась струя мочи. Она взмыла высоко в воздух, а потом осела на его лице и частично — в его рту, от чего он заорал еще громче.
— О господи! — вскричала женщина. — Да прекрати, прекрати же!
Схватив тряпку, она кое-как вытерла младенца, потом — пол рядом с пеленальным столиком. Когда в комнату вошел ее муж, она выпрямилась.
И сразу заплакала.
— Что случилось? — спросил он, видя, что и ребенок, и женщина балансируют на грани апоплексического удара.
— У меня ничего не получается, — отчаянно ответила женщина. — Я была матерью меньше суток и уже готова сдаться.
Он взял ее за руки.
— Ты прекрасная мать, — сказал он. — Вам двоим просто нужно время, чтобы как следует познакомиться.
— Ты… ты думаешь? — сказала она, всхлипывая.
— Да. И у тебя будет столько времени, сколько потребуется. Это наш ребенок. И он навсегда останется нашим.
Глава 13
Имя. У Эми Кайе наконец появилось имя.
Она буквально подпрыгивала на водительском сиденье, когда возвращалась из дома Дафны Хаспер: полученная новость то и дело будоражила ее сознание.
Так много раз она сидела в архиве, листая дела, забытые всеми, кроме жертв, и мечтала, мечтала о том, как она найдет что-то, кроме невнятного описания внешности Шептуна.
Имя изменило все. Оно принадлежало конкретному человеку, которым можно было заняться; теперь у нее были сведения, кого можно сопоставить с имеющимися фактами; теперь она могла изучить конкретику поступков этого человека, особенно тех, что он совершал по утрам, когда происходило большинство нападений.
А лучше всего было то, что человек с конкретным именем обладал совершенно конкретной ДНК.
Конечно, она пока не могла добиться судебного постановления, чтобы как следует проверить Уоррена Плотца. Одна жертва, тринадцать лет спустя, рассказала о возникшем у нее смутном ощущении, что это мог быть какой-то жуткий тип, вместе с которым она ходила в старшую школу? Перед судьей нельзя показаться с «сырым» делом.
Больше всего, разумеется, она боялась того, что судья из своего высокого кресла просто посмеется над ней. Другое дело, если она сумеет добиться постановления: ведь Уоррен Плотц, после того, как получил царапину на внутренней стороне щеки, запросто сможет нырнуть в поток, вечно текущий по шоссе между штатами, и в округе Огаста его больше никто и никогда не увидит.
Она искала способ прищучить его так, чтобы взять образец ДНК.
В описании Плотца уже было многое, что, по крайней мере косвенно, соответствовало той информации, которая уже была у нее. Он окончил среднюю школу в 1999 году, в том же году, что и Дафна Хаспер, и теперь ему было тридцать семь.
Это означало, что на момент изнасилования в 1997 году ему было всего шестнадцать. Маловато, и у Эми недоставало уверенности: голос преступника часто характеризовали как низкий, а ведь это далеко не всегда то же самое, что шепот. Может, это действительно был не он. А может, он тогда был слишком молод и не думал, что его могут опознать по голосу, хотя впоследствии и перешел на шепот.
Хаспер сказала, что, насколько она помнит, вскоре после окончания школы Плотц стал работать водителем одной из фур, принадлежащих конторе его отца. Получалось вполне резонно, что в те годы территория, на которой происходили нападения, была весьма обширной.
Эми часто спрашивала себя, как добиться содействия представителей тех юрисдикций, по которым путешествовал Плотц, поскольку там количество характерных сексуальных посягательств было весьма незначительным. Мог он облюбовать какие-то конкретные места или же ждал, что случай подвернется, когда он свернет на стоянку во время рейса?
Возможно, как только они получат данные Плотца из CODIS (так называлась система комбинированного анализа ДНК, курируемая ФБР), в городах и поселках по всей территории американских штатов возобновят расследования давно нераскрытых дел. Сколько было молодых женщин, терзающихся вопросами: кто же он, их собственный демон, и ответит ли он когда-нибудь перед законом? А сколько есть еще женщин, пострадавших от Плотца и ни словом никому не обмолвившихся?
Неважно, сколько их оказалось в конечном итоге: так или иначе, многим женщинам округа Огаста выпало на долю едва ли не самое худшее. Во время серии нападений, произошедших в 2002–2003 годах, Плотцу было двадцать один или двадцать два года. В портрет преступника, который составляла Эми, это вписывалось весьма удачно. Самоутверждающиеся насильники получают такое наименование за то, что им необходимо убедиться в своем сексуальном доминировании. В двадцать два года Плотц как раз достиг соответствующего возраста, и эта потребность — если, конечно, она у него была — должна была проявляться особенно ярко.
Эми спрашивала себя, получится ли у нее в судебном порядке затребовать у компании, где он работал, необходимые документы, чтобы сопоставить время, в которое совершались нападения, со временем, когда он находился в рейсе или был дома. Но это могло потерпеть до тех пор, пока она добудет серьезные улики, свидетельствующие против Плотца.