— Говорила же я вам: это она, — сказала одна из них, словно гордясь своими словами.
— Тебя сегодня утром в новостях показывали, — сказала другая. — Ты прямо знаменитость.
— Тебя кличут Коко-мамой, — издала третья. — Говорят, у тебя нашли кучу кокса. А твою фотку постоянно показывают по телеку и все такое.
Я, хотя и впитывала все сказанное, как губка, пыталась не подавать виду, что меня это всерьез интересует. Если все сказанное ими было правдой — а я и мысли не допускала, что они это выдумали — то к позору, уже пережитому мной, добавились новые штрихи. Наверняка сейчас все в Стонтоне, с кем мне только приходилось сталкиваться начиная с тринадцати лет, от учителей до бывших работодателей (и нынешнего тоже, кстати сказать), мелют языками на тему, какой паскудой оказалась эта Мелани Баррик.
Лицо второй вдруг просветлело.
— Эй — сказала она. — Если ты Коко-мама, может, я стану Коко-дочкой, как думаешь? Мы могли бы поработать на пару, когда откинемся.
Две ее товарки, услышав это, засмеялись, добродушно подталкивая друг друга локтями.
— Ага-ага, а я буду Коко-кузиной, — сказала третья. — А ты — Коко-тетушкой. И все мы станем одной большой счастливой Коко-семейкой.
Они засмеялись еще громче. Я же не произнесла ни слова.
— Ой, да ладно, — сказала третья. — Мы просто прикалываемся.
Я снова взялась за яйца, которые даже и близко не напоминали натуральные. Поднесла вилку ко рту. Мне просто хотелось, чтобы они отстали от меня.
— Эй!.. Ты что, думаешь, что ты лучше нас? — сказала одна из них, толкнув на меня поднос.
Я поймала его как раз перед тем, как он упал мне на колени. Часть овсяной каши выплеснулась из неглубокой пластиковой миски на стол.
— Ну как? Думаешь, ты тут самая важная персона, потому что засветилась по ящику? — сказала она.
Мое молчание, похоже, не приносило ожидаемых результатов, так что пришлось вопросительно посмотреть на нее.
— Мне нечего тебе сказать, — тихо произнесла я. — Оставьте меня в покое, пожалуйста.
— О, да Коко-мама хочет уединиться? — насмехалась та. — Думаешь, сука, что можешь приказывать мне?
— Не думаю. Зато думаю, что имею полное право на то, чтобы от меня отстали.
Та уже собиралась выдать что-то в ответ, но тут подошла одна из сотрудниц этой исправиловки. Она была афроамериканкой, ростом около шести футов, с большой грудью и внушительным задом. Ее волосы были заплетены в дреды — возможно, нарощенные — и стянуты в узел, чтобы не мешать работе. А ее выдвинувшаяся челюсть не оставляла сомнений в том, что возникшую ситуацию она ни разу не одобряет.
— Ладно, Дадли, хорош уже, — сказала она. — Иди и сядь где-нибудь. Подальше.
— Я просто говорю с…
— Тебе что, отдать приказ в письменном виде? Хочешь посидеть в карцере? Тогда валяй, трепись дальше.
— Черт возьми, да мы просто развлекаемся, — сказала Дадли. Потом, надувшись, отвела подружек прочь.
Как только они удалились на почтительное расстояние, служащая сказала:
— Извините за все это.
— Ничего страшного. Спасибо за помощь, офицер. Я буду просто сидеть и завтракать, ничего такого.
Я коротко улыбнулась ей, полагая, что на этом разговор будет закончен. Но она осталась на месте, глядя на меня со странным выражением лица.
— Ты меня не помнишь? — тихо сказала она.
Вздрогнув от удивления, я пристально посмотрела ей в лицо: я была практически уверена, что до этих пор никогда ее не видела.
— О… Извините, но я…
Я взглянула на ее бейджик, где коричневыми буквами было проставлено имя. Может, мы вместе работали в «Старбаксе»? Или посещали одну и ту же школу? Я была больше чем уверена, что женщину такого роста вспомнила бы наверняка. Но в голову ничего не приходило.
— Не волнуйся, — сказала она.
Я уже хотела спросить ее, как, когда и почему мы могли познакомиться. Уж кто-кто, а друг в этих стенах мне очень пригодился бы.
Но что-то подсказывало мне, что не время сейчас выяснять это. Да и место тоже не совсем подходящее. К тому же вряд ли офицер Браун хотела, чтобы ее услышал кто-либо из заключенных.
— Еще раз спасибо за помощь, — сказала я, кивая в сторону издевавшихся надо мной, которые уже присели за один из столиков.
— Да не переживай ты из-за них. Эти ничего страшного тебе не сделают, — сказала она. — Но есть тут и кое-кто покруче. Им лучше не переходить дорогу.
— Понимаю.
— Береги себя, — сказала она. — Еще увидимся.
До самого конца утра я не поднимала головы. Зная, что скоро я предстану перед судьей, я старалась не корчить из себя крутую заключенную, а наоборот, пыталась походить на женщину, смирившуюся со сложившимися обстоятельствами.
Однако оранжевая роба не очень-то способствовала этому. А с волосами без расчески вообще мало что можно поделать.
Вскоре после обеда меня привели в комнату, где уже сидели шестеро других заключенных: две женщины, одна из которых была беременна, и четверо мужчин. Всем нам велели спокойно сидеть на скамейке и ждать. Настало время для слушания по залогу.
Мне показалось странным, что в тюрьму вошел судья. Ведь обычно заключенных приводят к судьям, а не наоборот?
В любом случае, я сильно занервничала. Это было что-то вроде того состояния, в котором я ожидала приглашения в офис директора соцслужбы, с той лишь разницей, что последствия здешнего визита будут гораздо серьезнее.
Моих сокамерников вызывали одного за другим. Когда процедура заканчивалась, они тихо выходили. Ну, кроме беременной женщины. Она плакала.
Когда подошла моя очередь, меня отвели в какую-то бетонную подсобку. Судьи не было, только телевизор с плоским экраном устаревшей модели. На телевизоре стояла камера. Она смотрела на стоящий внизу, прислоненный к стене стул.
Так справедливость торжествовала посредством телеконференций. Какая честь для человеческого фактора.
Я уселась в кресло. Смотревший на меня с телеэкрана судья, похоже, находился в каком-то скучном, тесном зале заседаний. Глядя сквозь сидевшие на носу очки, он изучал что-то, лежащее перед ним на столе.
В верхнем правом углу экрана была картинка в картинке: маленькая я в своей оранжевой робе, сидевшая у бетонной стены. Меня словно телепортировали в здание суда.
Ничего, кроме лица судьи и нескольких футов пространства перед его столом я не видела, поэтому не могла понять, был ли еще кто-нибудь в галерее. Я спрашивала себя, находится ли там молчаливо поддерживающий меня Бен. Он преподавал по четвергам после обеда в большом подготовительном классе вместе со своим научным руководителем, профессором Кремером. Но ведь появление в суде его жены было важнее занятий, верно? Или он не мог заставить себя сказать профессору Кремеру, что женат на той, кто оказывает сопротивление полиции?
Судья поднял на меня взгляд, снимая очки.
— Мелани Энн Баррик?
— Да.
— Миссис Баррик, вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка, в сопротивлении при аресте и в нападении на офицера, что является уголовным преступлением шестого класса и наказывается лишением свободы на срок от одного до пяти лет. Вам понятны предъявленные обвинения?
От одного до пяти лет? За одну царапину? Он что, шутит?
— Нет… не совсем.
— Что именно вам непонятно?
— Я… я едва коснулась его. И то только потому, что он…
— Миссис Баррик, — сказал он, подняв руку, словно едва терпел меня. — Сейчас мы здесь не для того, чтобы обсуждать ваше дело. Мне просто нужно знать, что сказанное мной понятно вам и переводчик при этом не требуется. Вы понимаете предъявленные вам обвинения? Это довольно простой вопрос: да или нет?
Для него я была просто еще одной простоволосой бабой в оранжевом комбинезоне, которой явно не хватало ума, чтобы понять его высокопарную речь.
— Да, — сказала я, пытаясь собрать в кулак все остававшееся у меня достоинство.
— Спасибо. Итак, вы совершили преступление, за которое, в случае победы стороны обвинения, вы получите соответствующий срок в тюрьме. Вследствие этого вы имеете право на адвоката. Если вы не можете себе этого позволить, суд назначит его вам бесплатно. Желаете ли вы, чтобы я назначил вам адвоката?
— Да, пожалуйста.
— Поднимите правую руку.
Я подчинилась.
— Клянетесь ли вы в том, что показания, которые вы собираетесь дать, правда?
— Да.
— Миссис Баррик, у вас есть работа?
— Да, сэр.
— Сколько вы получаете?
— Восемнадцать долларов в час.
— А сколько часов в неделю вы работаете?
— Сорок.
— Есть ли среди ваших сожителей те, кто находится на вашем попечении?
— Да, сэр, — сказала я. — У меня есть сын. А мой муж еще учится.
Судья на мгновение взглянул на секретаршу. Та кивнула ему.
— Хорошо, мисс Баррик. Насколько я понимаю, мистер Ханиуэлл представляет вас по делу социальной службы, верно?
— Вообще-то, я ничего об этом не знаю.
Похоже, судью это вовсе не смутило.
— Тогда позвольте мне быть первым, кто скажет вам об этом. Обычно я назначаю кого-то из Государственной адвокатуры, чтобы представлять интересы таких, как вы. Но поскольку мистер Ханиуэлл уже собирается работать с вами по другому вопросу, я предоставлю ему полномочия и по данному делу. Для вас это приемлемо?
Куда уж там. Я знала о том, какие юристы назначаются по делам социальных служб. За редкими исключениями, они подбирали лишь крохи с законодательного стола. Я помню, как один из них сказал моей матери, что не отвечал на ее телефонные звонки потому, что ему платили всего 100 долларов за то, чтобы представлять ее в суде, а ему такие «услуги» ни к черту не нужны. «Вам повезло, что за эту сотню я хотя бы встаю с кровати», — высказался он тогда.
Это было двадцать лет назад. И я сильно сомневалась в том, что размер вознаграждения у государственных адвокатов за это время увеличился. Результат, которого мог добиться этот неизвестный мне Ханиуэлл, равнялся бы его зарплате, то есть практически нулю. Но на данный момент у меня не было других вариантов.