— Да ладно, — бодро сказал он. — Я думаю, что четвертая поправка гарантирует ей право на экстренное судебное разбирательство.
— Вообще-то шестая поправка, Аарон.
— Без разницы. Ты же поняла.
— Заседание по делу о ее нападении на офицера полиции назначено на восемнадцатое мая. До этого по делу о наркотиках не планируется ничего.
— Нападение на офицера? — произнес он. — Когда она это сделала?
— На прошлой неделе в соцслужбах кое-что случилось. Ситуация слегка вышла из-под контроля.
Он задумчиво посмотрел на нее.
— И на какой срок мы можем задержать ее в связи с этим?
— Это преступление шестого класса. Но она раньше не привлекалась, а полицейский, насколько я понимаю, практически не пострадал. Если честно, дело это дутое. Я никогда не обращусь с ним к присяжным, поскольку они могут решить, что мы передергиваем. Я было собиралась заявить об этом, но потом разрешила ей пройти досудебную программу по замене уголовного наказания на альтернативное. Но даже если бы получилось, скорее всего, судья назначил бы ей посещение курсов по управлению гневом, а затем на шесть месяцев оставил бы под контролем. Или что-то в том же духе. Но как бы ни повернулось дело, ей, по всей видимости, разрешат подать апелляцию как по обвинению в нападении, так и касательно хранения или торговли наркотиками.
Дэнсби, не колеблясь, сказал:
— Это «nolle prosequi», точно говорю.
— Да ну? Ты уверен?
Nolle Prosequi на судебном сленге означало, что обвинитель не намерен осуществлять уголовное преследование. В принципе, Эми только этим и занималась, превратив это в некую сделку: она согласилась отменить все обвинения, лишь бы получить признание вины по одному интересующему ее делу.
— Да. Не желаю, чтобы хоть что-то мешало рассмотрению дела о хранении наркотиков. Именно оно главным образом интересует партию, — сказал он. — По сути… У нее ведь по обоим делам один и тот же адвокат, верно?
— Насчет дела о наркотиках адвоката ей пока не назначили. Но да, обычно так и происходит.
— И кому досталось такое счастье?
— Биллу Ханиуэллу.
— Это такой тип с выпученными глазами?
— Да, он.
— Ведь он простой топорник, верно?
«Да он в большей степени адвокат, чем ты когда-нибудь сумеешь стать», — подумала Эми.
— Я бы не стала его недооценивать, — сказала она вслух.
— Думаешь, он разберется?
— Полагаю, да, если все обстоит так, как мы считаем.
— Хорошо, тогда вот что мы сделаем. Почему бы тебе не предложить подвинуть вопрос о нападении на офицера в пользу ускорения рассмотрения дела о наркотиках? Как думаешь, сработает?
Эми поджала губы.
— Не знаю. Может быть. Во-первых, мы должны найти судью, график которого позволил бы этим заняться.
— У тебя все получится, — сказал Дэнсби, решительно кивнув. — И еще подумай: без меня ты в этом месиве окончательно потеряешься.
Он одарил ее очаровательной (по крайней мере, он так считал) улыбкой. Эми старалась изо всех сил не закатить глаза.
— От тебя со смеху помрешь, — сказала она.
Он еще раз широко улыбнулся. Да, адвокатом он был паршивым, но таки у него имелись задатки политикана.
— Спасибо за помощь, — сказал он. — Дай мне знать, если будут новости, хорошо?
— Конечно, — сказала она.
По правде говоря, несмотря на все недостатки Дэнсби и неприятные черты его характера, Эми вовсе не хотелось, чтобы над ней воцарился новый босс. Сейчас у них было идеальное дело. Она продолжала выступать в роли адвоката Содружества по тем вопросам, которые имели для нее значение; она рассматривала дела и вершила правосудие так, как считала нужным, без всякой там политической чепухи.
А на замену Дэнсби вполне мог прийти мелкий царек со своими представлениями о том, как ей необходимо поступать. Чего доброго, придется спрашивать у такого типа разрешения отлучиться в туалет.
И ты это прекрасно понимаешь, черт возьми.
Глава 24
Я чувствовала, что меня выжимают снова и снова, когда рано утром в понедельник меня разбудили и заставили отвечать на все те же вопросы в суде Блю Ридж. Смогу ли я вытерпеть подобное еще раз?
Если бы это было так просто.
К полудню понедельника я вновь сидела на жесткой скамейке в оранжевой робе, один вид которой не оставлял сомнений в том, что перед вами — преступница, и ждала вместе с другими заключенными перед камерой, транслирующей судье наши лица.
Когда наконец настала моя очередь, вид у судьи был еще более скучающим, чем на прошлой неделе. Пока я заходила в комнату и устраивалась на стуле, он дважды зевнул.
Он сообщил, что мне предъявлено обвинение в хранении наркотиков с целью дальнейшего распространения, согласно Списку II, а затем задал мне все те же вопросы: понятны ли мне обвинения и есть ли у меня адвокат. Затем он сказал, что, поскольку мистер Ханиуэлл защищает меня по прочим обвинениям, он будет представлять меня и по этому делу.
«А разве у меня есть выбор?» — хотела спросить я. Но вместо этого сказала: «Благодарю, ваша честь».
В нижней части экрана появился мистер Ханиуэлл, одетый в тот же мятый серый костюм, который был на нем в прошлый раз — возможно, это было нечто вроде профессионального факсимиле.
— Ваша честь, если позволите, я хотел бы посоветоваться с моей клиенткой пару минут, прежде чем начать слушание по нашему делу.
— Приступайте.
— Доброе утро, миссис Баррик, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — У госпожи Кайе, прокурора, есть для вас необычное предложение, и мне хотелось бы обсудить его с вами, прежде чем принять его от вашего имени.
— Хорошо, — сказала я, присаживаясь.
— Содружество согласилось снять с вас обвинение в нападении на офицера полиции. Но в обмен на это они попросили обратиться в суд с обвинением в хранении наркотиков гораздо раньше, чем мне было бы удобно.
— И как скоро это случится?
— Мы проверили список заседаний судьи Роббинса в Окружном суде, и у него есть возможность на один день взяться за процесс девятого апреля.
Как говорится, и к гадалке не ходи: 9 апреля было стопудово раньше, чем 18 мая! Возможность вернуть Алекса на месяц раньше превосходила все мои ожидания. Я почти вскочила со стула.
— Я готова, — быстро ответила я.
— Стоп, стоп, подождите минутку, — сказал мой всегда-так-медленно-говорящий адвокат. — Я хочу все обдумать. Я понимаю, как приятно сознавать освобождение от обвинения в нападении, но обвинение в хранении наркотиков — вещь гораздо более серьезная. Будем тянуть четыре недели, чтобы как следует подготовить защиту. Не так уж это много времени. Мой дедушка всегда говорил: «Тише едешь, дальше будешь».
Похоже, этот человек считал, что ему принадлежит все время на свете. Апрель, май или июнь — какая ему разница. Он не мог понять, что внутри меня тикают часы, и каждая отбитая секунда сопровождается взрывом. Этих месяцев жизни Алекса мне уже никогда не вернуть. Они были так драгоценны. Я читала книги о воспитании детей. Все они подчеркивали, насколько важна каждая фаза развития, особенно в первый год жизни. Имел значение каждый месяц. Каждый день.
Может, с моей стороны и было глупо спешить с судом. Но в отличие от мистера Ханиуэлла — а также прокурора, и судьи, и всех остальных — я по-прежнему верила в свою невиновность. Именно поэтому я и сказала все то, что сказала.
— Все будет хорошо, — произнесла я. — Я согласна на эту сделку.
Мистер Ханиуэлл посмотрел на меня так, словно я внезапно нанесла ему сокрушительный удар.
— Хорошо. Значит, девятое апреля, — сказал он, затем кивнул в сторону прокуратуры.
За этим последовала длительная дискуссия о подходящей сумме залога по делу о хранении наркотиков. В конце концов мистер Ханиуэлл заставил Содружество согласиться на 40 000 долларов. Возможно, мне бы удалось взять кредит в 20 000 долларов, под обеспечение, но кому-то так или иначе придется откуда-то взять десять процентов от других 20 000 долларов.
Я знала, что у Тедди столько нет. У Бена тоже — если, конечно, он еще не успел сбежать на Север — даже если его карта обслуживалась по специальному плану, предусматривавшему расторжение брака.
После того как это было улажено, судья объявил об окончании трансляции из главного окружного суда. Как только он встал, камера в здании суда начала поворачиваться вправо, и судья пропал из кадра. Я продолжала смотреть на экран, пока его весь не занял стол клерка; потом фон сменился стеной, потом — прокурорским столом.
К тому времени, когда камера остановилась, она была направлена назад на галерею, которая была почти пуста: там сидел лишь один человек.
Это был Маркус Петерсон. Я почувствовала огромный прилив благодарности за это неожиданное проявление доброты. Увидеть его даже мельком было все равно что на заброшенном пустыре обнаружить прекрасный розовый куст.
— Маркус! — крикнула я. — Спасибо! Спасибо что пришел! Ты лучший!
Однако было очевидно, что Маркус меня не слышит. Скорее всего, трансляция уже была отключена.
— Хорошо, Баррик, давай, — сказал охранник. — Пошли.
— Это же Маркус! — сказала я, как будто это имя могло ему о чем-то сказать.
— Угу-угу, — ответил он. — Пошли.
К тому времени экран уже совершенно опустел.
Воспоминание о том, что я видела моего друга всего два часа назад, продолжало греть мне душу. Тут подошел тот же самый охранник.
— Давай, Баррик, — сказал он. — Собирай вещи.
— Меня выпускают под залог? — спросила я.
Он кивнул.
Маркус. Это должен быть он. Маркус никогда не выставлял это напоказ, но у его семьи водились кое-какие деньги — по крайней мере, достаточные для того, чтобы ему не нужно было считать копейки, как нам.
Я поспешно собрала бюстгальтеры и нижнее белье, свернула их в клубок, потом расписалась за получение джинсов и толстовки. Быстро переодевшись и попытавшись придать волосам сколько-нибудь презентабельный вид, я вышла в зал ожидания.