Мистер Ханиуэлл снова сел. На меня он не смотрел. Возможно, он даже не понимал, как последние слова судьи опустошили меня.
А может быть, он знал это наверняка.
Фелл вновь продолжила с того, на чем остановилась.
— Итак, миссис Демент, вы приняли предложение лейтенанта Кемпе поговорить с конфиденциальным информатором?
— Да.
— И когда вы позвонили ему?
— Позже в тот же день. Информатор позвонил сам и подтвердил, что миссис Баррик спрашивала его, знаком ли ему кто-нибудь заинтересованный в покупке ребенка. Информатор, помня о том, что его принимают за человека, знакомого с криминальным миром, сказал, что может ей помочь разобраться с этим. Миссис Баррик сказала ему, что хочет минимум пятьдесят тысяч долларов.
Когда она назвала сумму, судья Стоун, прищурившись, взглянул мне прямо в лицо. И в тот момент я почему-то поняла: я могу полностью игнорировать все эти судейские разговорчики насчет того, какой вес может быть придан тем или другим доказательствам.
Когда Нэнси Демент закончила, по виду судьи можно было практически предсказать, какое решение он примет по делу Мелани Энн Баррик. Мои собственные показания, на протяжении дачи которых мистер Ханиуэлл изо всех сил пытался вернуть суду хоть какие-то крохи доверия ко мне, похоже, только упрочили его в своем мнении.
Потом судья Стоун, причем весьма желчно, произнес несколько фраз. Он начал с озвучивания предварительного решения об изъятии ребенка, тем самым подтвердив приказ об экстренном отчуждении, который он издал на прошлой неделе. Он сказал, что мне нужно устроиться на работу и избегать тюрьмы, если я хочу оставить хоть какую-то надежду на то, что смогу вновь жить в одном доме с Алексом.
Также он озвучил охранный судебный ордер против меня, упомянув, что я, будучи в сознании, не имею права приближаться к Алексу на расстояние менее пятисот футов, не имею права предпринимать попытки отыскать его и не могу общаться с приемной семьей, которая будет опекать ребенка.
Видимо, моя нижняя челюсть расстроилась вместе со мной, потому что все время отвисала. Я, конечно же, могла сколько угодно говорить себе: «Меня подставили, кто-то действовал за моей спиной, мастерски манипулируя законодательными рычагами в собственных целях», — но все это почти никак не отражало объективную реальность.
Факт же был в том, что закон — вместе со всей королевской конницей и всей королевской ратью — только что изрек свое слово.
И слово это гласило, что меня признали такой матерью, от которой следует держать подальше ее собственных детей.
Глава 30
Покидая здание суда, я была так поражена и ошеломлена, будто меня последние два часа лупили пыльным мешком по голове.
Мне нужно было как можно дальше убраться от этого ужасного здания с его затхлым воздухом и нелепыми обвинениями, поэтому, выбравшись на улицу, я резко бросилась к своей машине.
На мгновение мне показалось, что я слышу, как кто-то зовет меня по имени. Но я отбросила эту мысль. Здесь меня искать никто бы не стал.
Однако потом призыв раздался снова:
— Миссис Баррик! Миссис Баррик!
Я обернулась и увидела мистера Ханиуэлла. Похоже, всю дорогу из зала суда он следовал за мной.
— Погодите немного, — сказал он.
— Я… мне нечего вам сказать, — бросила я в его сторону, затем ускорила шаг.
— Вы забыли свою сумочку, — сказал он.
И он помахал этой самой сумочкой, а затем, отчаянно хромая, двинулся ко мне так быстро, как только мог.
— Подождите, — попросил он. — Я ведь старик. Мои времена беготни за девушками давно прошли.
Я двинулась ему навстречу, чтобы хоть как-то сгладить грубость своих слов: эдакий извиняющийся жест за то, что ему пришлось догонять меня.
— Спасибо, — сказала я, когда он вручил мне мою сумочку. — Я вам очень благодарна.
Я было снова повернулась к своей машине, и тут выяснилось, что мистер Ханиуэлл еще не закончил.
— Пожалуйста, подождите секунду. Просто подождите, — задыхаясь, произнес он. — Мне нужно немного поговорить с вами.
— О чем тут говорить? — раздраженно ответила я, кивнув в сторону здания суда. — Судья меня ненавидит и сделает все возможное, чтобы мне не вернули сына.
— Погодите, погодите. Судья Стоун просто… В общем, он впервые вас видит, так что ему пришлось задать свой тон во время разбирательства. Просто некоторые женщины не воспринимают суд достаточно серьезно, вот он и слегка давит на них поначалу.
— Слегка давит, значит, — сказала я.
— Миссис Баррик, — произнес он, все еще не отдышавшись.
А затем удивил меня следующей фразой:
— Пожалуйста, давайте присядем?
Он указал на каменную скамью, стоявшую под деревом перед зданием суда.
— Да ради бога, — ответила я.
Пока он хромал к скамейке, я, можно сказать, фактически вела его под руку. Я бы предложила ему как следует опереться на меня, если бы не думала, что могу его этим обидеть.
— Ух. Так гораздо лучше, — сказал он, садясь.
Он похлопал ладонью рядом с собой. Когда я села, он вытащил носовой платок и промокнул им лицо.
— Знаете, я постараюсь быть с вами абсолютно откровенным: это было черт знает что такое, — сказал он. — Не уверен, что мне когда-либо доводилось участвовать в подобном пятидневном слушании… да тут надо скорее употреблять слово «поединок». Так что, если вы чувствуете себя растерянной, я вас не виню. Потому что сам чувствую себя так же.
— Спасибо, — сказала я. И я действительно была ему искренне благодарна.
— Жаль, что мне так и не удалось задвинуть куда подальше всю эту чушь с показаниями конфиденциального информатора, — продолжил он, качая головой и запихивая в карман носовой платок.
— Я очень ценю вашу попытку, — сказала я. — Но кто этот конфиденциальный информатор? Вы можете как-то это выяснить?
— Мы могли бы, — ответил он.
— Но как?
— В общем, я подумал над этим, и мне кажется, что все эти так называемые адвокаты, которые там сидели, могут по-настоящему пригодиться. Ордер на обыск регистрируется в официальном реестре, так что поднять его — не проблема. Проблема в том, что в документах будет указан только номер, но не имя этого информатора. Единственный способ, с помощью которого мы можем, так сказать, разоблачить его — оспорить сам ордер.
— И вы можете сделать это?
— Разумеется. В любом случае эти сведения имеют отношение к заведенному на вас уголовному делу, а слушание по нему будет происходить в окружном суде. Я могу подать ходатайство об отмене ордера на том основании, что конфиденциальный информатор дал представителям шерифа заведомо ложную информацию. В итоге судья неизбежно потребует представления этого самого информатора. Тогда начнется так называемое слушание по ходатайству. В зависимости от того, как все пойдет, ваше дело даже может решиться одним махом.
— Что вы хотите этим сказать?
— Когда я приведу этого типа к присяге, надеюсь, что смогу сбить его с толку и уличить во лжи. Может, даже не в одной. Как только судья поймет, что конфиденциальный информатор пытается выкрутиться, ему не останется иного выбора, кроме как аннулировать ордер. А если властные структуры утрачивают ордер, то все доказательства, найденные в результате обыска по этому ордеру, теряют силу, и становятся, как мы говорим, — гнилыми яблочками. И тогда дело лопнет.
— Лопнет, в смысле…
— Сдуется, — сказал он. — Без доказательств никакого дела быть не может. Прокурор должен будет снять обвинения.
Я глубоко вздохнула. Было так заманчиво выслушивать стратегию мистера Ханиуэлла — простую, понятную и, казалось бы, такую реальную — что во мне зародилась надежда.
Но разве я не знала, насколько опасными могут быть такие эмоции?
Я посмотрела на дерево, нависшее над нами. Его почки были готовы лопнуть, и под их тяжестью уже сгибались ветви. Это был один из предвестников весны, времени перерождения. И я вновь вспомнила о тюльпанах перед моим домом.
Когда-то их вид тоже наполнял меня оптимизмом, и посмотрите, что произошло в итоге.
— Вы действительно думаете, что это сработает? — спросила я.
— Мы не узнаем, пока не попытаемся.
Мы. Теперь я снова раздумывала над местоимениями и переосмысливала их; услышав же, как первое лицо множественного числа сорвалось с его губ, я действительно воодушевилась. И когда я по-новому взглянула на своего морщинистого защитника, то задумалась, что же на него нашло. До недавнего времени он относился ко мне так же скептически, как и все остальные. Что-то явно изменило его образ мыслей.
— Мистер Ханиуэлл, спасибо, но… Позвольте спросить, отчего вы так настойчиво пытаетесь мне помочь?
Этот вопрос, казалось, развеселил его.
— Миссис Баррик, я понимаю, что выгляжу не ахти, но все же я ваш адвокат.
— Нет… Я знаю, но… Я не наивная дурочка. Вам за ваши услуги платит суд. И у вас, вероятно, был миллион клиентов, певших те же песни, что и я, что они, мол, совершенно невиновны. И вы… Не будете же вы говорить, что верили им всем. Я уверена, что поначалу вы совершенно не верили и мне. Но сейчас, в суде, вы действовали, ну, я не знаю… как-то иначе.
Он слегка усмехнулся.
— На это… так сразу и не ответишь.
— Пожалуйста, попытайтесь.
Некоторое время мы сидели молча, пока он подбирал подходящие слова. Когда он наконец начал, его голос — говорил он все так же медленно, словно его рот был набит мраморными шариками — зазвучал одновременно как-то глубже и печальнее.
— Миссис Баррик, я не первый день занимаюсь такими вещами. Может быть, мне не всегда это хорошо удается, и, безусловно, особой выгоды тут не получишь, но тем не менее я варюсь в этой кухне уже очень много времени. Если бы вы просидели на моем месте сорок лет, то поняли бы: хорошие и плохие люди — понятия абстрактные. Все мы балансируем где-то посередине, так что место, на котором человек сидит в суде, часто зависит только от постановки вопроса. Вы следите за моей мыслью?
— Конечно.